Когда тот вернулся из леса, они так и не узнали. Но разбудил он их с няней часов в двенадцать ночи, или даже позже. Не особенно смущаясь, он зашёл с новой порцией отвара. Они растолкали Пьера, и заставили этого страдальца снова выпить всё, что было положено выпить. Мария побоялась встать – она впопыхах не оделась мужчиной, Катарина же специально оделась так, чтобы быть готовой ко всему, и выяснив, что повязку менять и поить больного будет сам Гийом, и уже утром, несколько успокоилась.
Выходя, Гийом пронзительно сверкнул на неё умными глазами в свете оставленного в очаге огонька, и выдавил, явно через силу:
– Я убрал следы. Можете теперь остаться спокойно – никто вас здесь не найдёт.
– Спасибо. – только и смогла ответить она, с трудом улыбнувшись.
Он коротко кивнув, повернулся и вышел. Мария, отлично слышавшая их беседу, хоть они говорили и вполголоса, не могла удержаться от комментариев и опасений – в основном, за сохранность своей "девичьей чести" – "уж больно хитро этот старый греховодник, Франсуа-то этот, смотрит на неё – вот только что не облизывается!" Ну ещё бы – Катарина понимала ситуацию: нечасто, наверное, к братьям заглядывают две "симпатичные девушки".
Однако она приказала завершить на этом ведущиеся вполголоса переговоры, и лечь всем, сильно потрёпанным "гарнизоном", спать – братья вызывали у неё чувство полного доверия своей какой-то примитивной рыцарской натурой. В них не ощущалось того пошлого налёта якобы цивилизации, которым отдавали манеры встреченных ею дворян, и она не колеблясь доверила бы им свою жизнь – вот так она почувствовала, и верила в это.
Пьер, как она убедилась, спал спокойно – наверное, в зелье было не только противовоспалительное, жаропонижающее и тому подобное начало, но и сильное успокоительное, типа корня валерианы. Так что встав к нему пару раз за ночь, она к утру почти перестала беспокоиться: жара не было, а спокойный крепкий сон – залог выздоровления.
Массивная печь-плита, куда она иногда подбрасывала полено-другое, всю ночь давала слабый свет и приятное сухое тепло. И даже отдалённое уханье филина не пугало в уюте массивного, словно корнями вросшего в землю, деревянного дома, хозяева которого, несмотря на грозный вид и показную грубость, оказались такими гостеприимными и понимающими.
Выспались хорошо.
Утром встали рано – солнце ещё только поднялось. Благодаря то ли отвару, то ли мази, то ли просто человеческому теплу и заботе, Пьер пришёл в себя, и сделал храброе заявление, что чувствует себя хорошо, только ослаб немного. Поэтому они решили, несмотря на гостеприимное отношение несколько оттаявших и теперь явно с сочувствием глядящим на них, и явно расположенным к ним братьев, двигаться дальше.
Гийом, проворчав, что мол, неплохо бы раненного не трогать ещё хотя бы сутки, в конце концов уступил, и напоив Пьера ещё раз отваром, и перевязав заметно улучшившуюся рану, дал им на дорогу целую огромную склянку лечебной мази. Сверкая хитрым взором из-под кустистых седых бровей, он коротко объяснил, как действовать, когда раны вскроются.
Банку Катарина обнюхала. Только теперь она поняла, чем таким странным та пахла – это же был запах знакомого с детства, но от этого не менее чудодейственного, бальзама Вишневского. Вот уж воистину, всё новое – хорошо забытое старое…
Собрались быстро. Франсуа помог Марии с лошадьми. Пьера опять взгромоздили в седло, но теперь вид у него был не в пример лучше, и сидел он устойчиво.
Катарина чувствовала себя смущённо и неловко, чуть не насильно всовывая в руку Франсуа несколько золотых монет: разве они, и скупые слова признательности могли выразить то глубокое и искреннее чувство благодарности, которое они с няней испытывали за человеческое, в лучшем смысле этого слова, воистину гуманное отношение, которое встретили здесь.
Няня, так вообще, прослезилась, и всё время прощания промокала глаза рукавом камзола, и ни слова сказать не могла, кроме "спасибо, спасибо". Даже Пьер несмело улыбнулся, и выдавил:
– Спасибо за всё…
Братья тоже явно чувствовали себя смущёнными – особенно Франсуа. Он так печально посматривал на Марию, что поневоле становилось понятно, что она и в мужском платье сумела оставить след в его сердце… Да, няня у неё – ещё хоть куда!
У Катарины даже мелькнула шальная мысль – не предложить ли братьям поехать с ними. Однако она тут же прогнала её – не в их неустроенном положении беглецов, с постоянно нависшим дамокловым мечом "правосудия" над головами, обзаводиться спутниками, пусть даже такими милыми и полезными, и принимать на себя ответственность ещё и за их судьбы…
Пусть быт и одинокая жизнь братьев сейчас и не совсем обустроены, вряд ли она сможет в настоящий момент предложить им что-то лучшее. И кто поручится – захотят ли они покинуть насиженные места и людей, которых врачуют столько лет, даже ради и лучшей и сытой доли…
Поэтому она на прощанье молча и как могла крепко обняла их – вначале Франсуа, затем и ставшего словно ещё мрачней, чем обычно, Гийома.
Когда они уже тронули коней, Гийом здорово удивил-таки их, буркнув "подождите", и скрывшись в одном из полуразрушенных домов.
Вернулся он довольно быстро, и с тряпицей в руке. Не разворачивая, дал эту вещь Катарине, сказав только:
– Спрячьте, не разворачивайте. Это вам талисман на счастье. Надеюсь, поможет. Ну, прощайте. Не забывайте менять повязку каждый вечер.
– Спасибо! Спасибо за всё. – сдерживая нахлынувший поток тёплых чувств и готовое выпрыгнуть из груди сердце, Катарина спрятала свёрток за пазуху, и тронула коня. – Быть может, мы ещё увидимся при более счастливых обстоятельствах. А пока – храни вас Господь! Мы так рады, что встретили вас!
– Спасибо и вам! Особенно за Шарля – он в последнее время совсем… – тут Франсуа булькнул и умолк, так как острый локоть брата вдруг въехал ему под ребро, – Удачи и счастливого пути! – закончил он уже не так громко, но весьма довольно улыбаясь.
Удалившись шагов на двадцать, и всё ещё продолжая улыбаться, они обернулись все, и помахали братьям в последний раз. Те помахали в ответ. Затем лес скрыл их.
Сцена этого прощания затронула какие-то потаённые дремлющие струны в её душе.
Она была уверена, что ещё вернётся сюда, к этим суровым и добрым, по-детски простым и человечным, несмотря на все невзгоды, людям. Быть может, у неё просыпается что-то вроде… пророческого дара?.. Хм-м…
Поживём – увидим.
За очередным поворотом тропинки скрылась и сама тропинка, и только чуть примятая трава вела их вперёд – вперёд, туда, где её судьба, её новая жизнь ждала, суля новые приключения.
Возможно, они снова окажутся опасными, или немного грустными, или загадочными, или весёлыми. Одно она могла сказать точно: скучно не будет.
И, похоже, ей это… Нравится?!..
24
Двигались они теперь прямо через леса, по узким, переходящим одна в другую, охотничьим тропам, придерживаясь только общего направления – на юго-восток. Ориентировались по солнцу – вернее, по той малости, что иногда просвечивала сквозь могучие кроны. Запах хвои, мокрого от росы папоротника, и грибов буквально делал воздух тяжелей. Но и приятней. Словно едешь по сказочной стране – где нет заводов, автомобилей, пластикового мусора, а есть лишь девственная, чистая первозданная природа…
Катарина, узнав от братьев о проходящей сейчас в Бельфоре ярмарке, приняла решение остановиться на время в этом большом городе, чтобы – во-первых, затеряться в пёстрой толпе людей всех сословий и возрастов, а во-вторых, переждать в покое несколько дней, пока нога у Пьера не заживёт, в относительной безопасности.
Так как Бельфор был и ближайшим крупным городом у них на пути, это казалось вдвойне удачным решением. Таким образом, через пять-шесть часов они, выбрав момент, когда на проезжем тракте никого не было, выбрались из леса на него, а часа в четыре пополудни, сделав привал с поздним завтраком в очередном трактире, уже въезжали в широкие городские ворота, ничем не выделяясь среди большой группы попутчиков, очень удачно встреченных перед самым городом.
Попутчики представляли собой несколько пышно разряженных пожилых торговцев платьем и сукном, сопровождавших караван, если можно так сказать про европейцев, фургонов со своим товаром. Двигаться быстро они не могли из-за того, что всё пространство разъезженной дороги перед ними оказалось занято тоже фургонами, но уже принадлежавшими бродячему цирку. Поэтому Катарина со спутниками легко догнала, а затем и влилась в разномастную шумящую конно-фургонную толчею.
Она с интересом и удовольствием наблюдала идущую своим чередом жизнь на колёсах.
В другое время она наверняка пообщалась бы с артистами, такими разными, и в то же время так странно похожими на творческих людей её времени. Но сейчас она просто ехала среди их пяти фургонов и десяти всадников, присматриваясь и прислушиваясь к их озабоченно-весёлому гомону. Язык был понятен – говорили, пусть на диалектах разных областей, но по-французски. И больше всего, конечно, всё это напоминало цыганский табор. Поэтому, подумав о сохранности кошельков, они обогнали артистов, и в город въехали сами по себе.
Оставив позади пёстро-пыльных попутчиков, они уже без помех направились прямо в центр, поближе к ратуше и базарной площади, на поиски комнат в большой гостинице.
Найти такую удалось не сразу. Зато она оказалась всего в полумиле от той площади, где, собственно, и происходила ярмарка. Но устроились только с большим трудом, за тройную плату, и пропустив пять или шесть других – переполненных. Несмотря на щедрые посулы и возмущение, на всех троих комнату удалось выторговать только одну, и то не сразу. По случаю всё той же ежегодной ярмарки хозяин явно был избалован, и знал, что за места ещё будут бороться те, кто прибудут позже – к сентябрю. Ярмарка обычно длилась до ноября.
Окончив торг, и отправив Марию-Анри с частью багажа вперёд на третий этаж в сопровождении прыщавого мальчишки-слуги, она сама отвела лошадей в конюшню.
Там она сунула косоглазому рыжему конюху, который непрерывно что-то жевал, поминутно сплевывая, пару денье, и приказала почистить их и покормить, посулив за нерадение хорошего пинка (а вид она теперь легко придавала себе грозный), а за усердие – некоторое количество материальных благ в виде наличности.
За свою внешность она теперь совсем не волновалась – так как за время путешествия усики её успели основательно прокраситься, а выпячиваемый вперёд подбородок и уверенный басовитый голос делали её вполне мужеподобной. Чуть более длинный тёмный мешковатый камзол отлично скрывал её стройный стан и очаровательные бёдра, штаны и сапоги тоже не выдавали.
Она и удивилась и обрадовалась, поймав себя на автоматическом проявлении типично дворянского высокомерия и пренебрежения к "черни", – похоже, она вжилась-таки в роль ничем не примечательного путешествующего, и слегка раздражённого дворянина. Хорошо это или плохо? Не пора ли в этом городе обратиться к роли Бланки деВильнев, пока она совсем не огрубела, и не "омужичилась"? Так, глядишь, и женщины начнут "западать"…
Нет, по здравом размышлении она всё же решила, что лучше это сделать уже в самой Австрии. Так оно понадёжней будет…
Убедившись, что здесь всё в порядке, и лошадьми, с опаской косясь на неё, занялись, она подхватила сумку с наиболее ценными вещами и отправилась в отведённую им комнату. Окликнув давешнего прыщавого мальчишку, и сунув ему ещё денье, она обеспечила доставку остальных сумок, и даже раньше, чем нашла эту комнату сама.
Мужественный Пьер уже был здесь. Ему удалось подняться на третий этаж не хромая и без посторонней помощи, а повязка на ноге под двумя штанами видна не была. Мальчишку отослали, вещи распаковали.
Поскольку они продолжали изображать трёх мужчин, и скрывать им, вроде, было нечего, Катарина, убедившись, что её команда разместилась нормально, спустилась вниз, и заказала обед прямо в номер, заодно лично, проигнорировав возмущённый взор ворчавшего себе под нос хозяина, осмотрев кухню и кладовые с едой.
Спустя полчаса они уже приступили к трапезе, отослав пожилую и близорукую – она всё время очень характерно щурилась – служанку, приказав ей прийти за посудой через час, и не раньше. Копчёный окорок, обнаруженный в погребе-кладовой, не разочаровал их – обязательно надо будет взять с собой, когда двинемся в путь, подумала она, довольно откинувшись, и ковыряя в зубах щепочкой: ни дать ни взять – довольный и не слишком отягощённый воспитанием дворянин среднего достатка. Мария глядела на неё с укором.
Ехидно ухмыльнувшись, она рыгнула. Няня, возмущённо фыркнув, открыла было рот, но глянув в смеющиеся глаза, тоже рассмеялась, погрозив пальчиком. Поели они с удовольствием – еда показалась не такой, как до сих пор. Пожалуй, более сдобренная травами, и… жирная. Вкусная.
Пьер, поев, с облегчением растянулся на кровати, скинув сапоги и камзол. Нога его, к счастью, не беспокоила – не намечалось ни отёка, ни повышенной температуры. Спасибо ещё раз Гийому и его отварам-мазям. Решив поэтому не трогать ногу до ужина, они с Марией посидели, пока не унесли грязную посуду, отдышались, и решили отправиться в город за покупками, предварительно подправив грим и парики друг у друга.
Ярмарка работала вовсю. На улицах было оживлённо (это если очень мягко называть положение, когда приходится протискиваться…). Сновали разносчики еды, сладостей и напитков. Чем ближе к рыночной площади, тем лоточников становилось больше. Покупателей всех сословий и просто праздношатающихся тоже хватало, и по мере приближения к площади с ярмарочными палатками и торговыми рядами, число их росло и росло, так, что возле самих рядов им пришлось уже работать локтями, проталкиваясь через плотную бурлящую толпу.
Кошельки приходилось вначале придерживать, а затем и перепрятать за пазуху – незачем давать шанс многочисленному воинству шустрых оборванных босоногих мальчишек, и не менее шустрых профессиональных нищих и псевдоюродивых, активно выискивающих и выщупывающих лопухов из провинции, и просто лопухов.
Они, стараясь не торопиться и особенно нагло не толкаться, больше трёх часов ходили между палаток и лотков – с тентами и без. Здесь они покупали в-основном еду, и кое-что из одежды. Мария выбрала Пьеру запасные штаны, взамен испорченных. Выбор тканей и изделий из льна и шерсти тоже оказался весьма богатым. Затем они прошли на улицу оружейников, где пополнили запас стрел. Катарина с удовлетворением отметила, что хотя бы здесь наблюдается элементарная стандартизация: арбалетные вполне подошли.
Обошли они и улицы жестянщиков, кожевников, ткачей, и много ещё кого.
В городе можно было купить практически всё: от иголки до корабельной лебёдки, и от пирожка до цельной коровьей туши. Продавались лекарственные средства (большинство крайне сомнительного вида), средства для охмурения возлюбленного (любовные элексиры – с "рогом единорога" и без), травы… Даже сушёные экзотические плоды – типа дыни, инжира и фиников.
Продавались восточные ковры, ювелирные изделия и благовония (действительно очень вонючие – или пахучие, смотря на чей вкус).
Продавалась обувь и одежда всех размеров, цветов и фасонов (впрочем, фасоны как раз особым разнообразием не отличались: ну ещё бы – ведь мода менялась не каждый год, а, наверное, пару раз в столетие!). Что не мешало дамам из провинции презрительно надувать губки, торгуясь за очередной новый столичный "писк".
Продавались лошади, мулы, коровы, овцы и ослы, продавались куры, просто птицы и птицы певчие (в этом углу площади вообще ничего расслышать или понять было невозможно из-за мычания-щебетания-ржания, не говоря уже об отчаянно ведущемся торге из-за пары денье). Наконец, продавалась самая разнообразная еда – готовая и сырая: от запахов прямо слюнки текли. Сыры, колбасы, ветчина и другие копчёности, чеснок кажется вообще заполнял все эти ряды, репа (вот её вкус Катарина не оценила – ну ещё бы, после картошки-то…), тыква, капуста, пучки душистой зелени, лук, морковь… Катарина обнаружила, что обрызгивание всей этой съедобной флоры холодной водой – для придания "товарного" вида практикуется, похоже, со времен древнего Египта…
Дарами полей и кулинарным искусством хвалились представители трёх стран – ведь границы проходили буквально в трёх-четырёх лье.
А с визами или таможенниками проблем ещё не было – прямо "единая Европа"…
Продавались, разумеется, и женщины. Не желая в дни ярмарки сидеть в специально отведённом им квартале, некоторые рисковые девицы предлагали себя, щедро демонстрируя товар, так сказать, лицом. Ну, и другими местами. Гораздо чаще попадались открыто действующие шустрые и настырные сутенёры, предлагавшие кавалерам "развлечься в прекрасных условиях", и, конечно, "с самыми лучшими, а не грязными – как вон те! – девушками!".
На все предложения Катарина неизменно отвечала, что позже – непременно, а сейчас у них – дела. Интересно, что бы сказала няня, согласись она… Ха!
Впрочем, по здравом размышлении она решила, что не будет так жестоко шутить с пожилой девушкой пристойных нравов.
Большинство торговцев и торговок были бойкие и весёлые юмористы, не лезущие за острым словом в карман, любящие поговорить, и с лужёной глоткой. Хотя попадались и ворчливые буки – видать, местные, у которых приезжие шустряки отбивали клиентов: редкий покупатель заглядывал в палатку или на лоток таких. Бизнес не уважает ленивых и недружелюбных. Такие и глядели настороженно – чтобы кто чего не спёр.
Сильно доставали разносчики и попрошайки – дёргали то за руки, то за одежду всё время, вынуждая постоянно проверять, на месте ли деньги. Она вскоре перестала реагировать на их слова, впрочем, как и большинство покупателей и продавцов – если какой-нибудь оборванец, схватив вдруг яблоко с лотка, кидался прочь, его провожал весь базар криками и улюлюканьем, однако по– настоящему кидаться в погоню или ловить беглеца никто не спешил, кроме пострадавшего, да и то – скорее, для вида. Здесь опасно было оставлять товар или лавку без присмотра – потеряешь больше. Городская же стража, которую Катарина иногда видала, явно считала, что деньги им платят просто за грозный вид и чёткий строевой шаг…
Теперь, углядев понравившуюся вещь, Катарина смело и нагло начинала торговаться, но превзойти в этом искусстве Марию, ей, похоже, не удастся никогда. Поэтому вскоре они выработали следующую тактику: она сообщала няне, так, чтобы не видел продавец, что именно ей нужно, и та, добросовестно работая языком, ругала выбранную вещь, а Катарина, поддакивая продавцу, нахваливавшему кровное, вроде, сомневалась – оно, как бы, дескать, конечно, ничего – но вон там… (неопределённый кивок) он (в смысле – мессир) видел дешевле, и, вроде, получше…