– А что с… первым подземным этажом?
– Там сейчас нет узников, и поста тоже нет. Решётку между этажами тоже отпирает солдат, который сейчас здесь, на втором этаже.
Нельзя сказать, что она сильно оскорблена пренебрежением, которое к ней здесь выказывают – всего два стражника, и пара-тройка дверей и решёток. Хм. Вероятнее всего, двери и решётки достаточно надёжны. Да и на постороннюю помощь снаружи ей, похоже, рассчитывать не приходится. А ведь есть ещё и четверо у главных ворот – они-то уж точно молчать в случае чего, не будут.
И убивать никого нельзя – стыдно, грешно, и… рискованно. Шуму много.
Нет, убивать она без самой крайней нужды никого не будет… Поэтому придётся ещё подумать, и лобовой прорыв, как не хочется, заменить на что-то более техничное и эффективное.
Значит, нужно время, чтобы всё обдумать не спеша. Но – не слишком не спеша.
– Когда сменяются часовые на постах?
– Каждые шесть часов. Всего – четыре смены за сутки.
– Когда была последняя смена? И сколько сейчас времени?
– Около пяти часов назад. Сейчас – пять часов вечера.
– Когда у меня… ужин?
– В восемь вечера.
Так. Значит, смена караула будет в шесть, а затем в двенадцать. Бежать, конечно, предпочтительней ночью. Только вот куда. И в какой одежде.
– Какое сегодня число? И какого месяца?
– Десятое. Месяц – август.
Прекрасно, на дворе лето. Значит, тепло. Но плащ не помешает – прикрыться.
– Какие родственники остались у меня на свободе, и где они сейчас?
– Ваша мать, графиня де Буа-Трасси, имя точно не помню… Анриетта, или Генриетта. И ваша золовка, графиня Вероника де Пуассон. Обе сейчас в Париже, в вашем доме.
– Где именно в Париже, знаешь ли точный адрес?
– Да, я был там однажды. Это на улице Сен-Клод.
Для начала просто отлично. Есть место, где можно переодеться и достать средства для дальнейшего бегства (интересно, в каких она отношениях с матерью?!). В том, что ей придётся исчезнуть, и, вероятно, надолго, из страны, она почему-то не сомневалась.
Ориентировочно – планируем на глубокую ночь, чтоб весь гарнизон, кроме дежурных, спал. И – прямо в Париж. А кстати, где он, этот Париж?
– Какое расстояние от Понтуаза до Парижа?
– Около восьми лье.
Значит, примерно тридцать километров. То есть, понадобится лошадь – пешком пройти такое расстояние, да ещё очень быстро, нереально. Наверное, если галопом, часа за два – три доскакать можно. Ничего, её прелестная задница должна это выдержать.
– Есть ли в замке конюшня и лошади?
– Да, в конюшнях Понтуаза сорок лошадей.
Отлично. Если выехать примерно в полчетвёртого утра, к cеми можно доехать до ворот Парижа. И будет как раз уже светло. В город в это время наверняка везут разные фрукты-овощи, для базаров, значит, ворота должны быть открыты, и в толпе на них с Пуленом никто особого внимания не обратит. Пулен же ей нужен обязательно: без него она в буквальном смысле не найдёт отчий дом. Дом… Ладно, об этом – после.
Черновой план побега практически уже сформировался в её голове.
Теперь нужно избежать излишних подозрений со стороны заместителя коменданта, и тех сержантов, что поумней. Им не нужно видеть, что начальник зачастил, и подолгу находится у приговорённой красавицы… Как-то он уж слишком "бдительно" её охраняет!
– Сейчас ты откроешь глаза, не переставая спать. Но ты будешь все видеть и слышать. Открывай глаза! – он так и сделал. Взгляд довольно неприятный, без выражения – как у рыбы. Хм. Нет, лучше не пробовать, с этим вряд ли что-нибудь удастся сделать, не выводя его из… А она пока не собирается – слишком рискованно.
– Теперь ты встанешь на ноги, – он достаточно уверенно встал, – улыбнись. Нет, больше не улыбайся! (О, Господи!).
Главное теперь – правильно его запрограммировать. Вперёд. Уверенней.
– Ты будешь вести себя так, как всегда. Сейчас ты пойдёшь, и будешь выполнять те дела и обязанности, которые ты, как комендант, выполняешь и делаешь всегда. В положенное время проследишь за сменой караула, проверишь посты и тому подобное.
Двигайся и разговаривай так, как ты делаешь это всегда. На ужин принесёшь мне еду и воду, как всегда. После того, как закончишь все дела на сегодня, пойдёшь в свою комнату, и будешь сидеть и ждать там до половины первого ночи.
В половине первого придёшь сюда, ко мне. Об этом ты не скажешь никому. О том, что произошло здесь, ты не скажешь никому, кто бы тебя не расспрашивал. Если будут вопросы о том, почему ты так часто стал ходить ко мне, говори, что я больна, что-то с животом. Ты понял? Отвечай.
– Да, я всё понял. Я буду вести себя как всегда. Я буду выполнять свои обычные обязанности коменданта. Я не буду говорить о том… – он в точности воспроизвёл её приказы и указания. Жаль только, что голос у него такой безжизненный и тихий.
– Всё верно. Молодец. Разговаривай с подчинёнными громче и жёстче. Иди. Не забудь сейчас запереть мою дверь.
Он вышел. Ну вот, программа запущена. Правильно ли она всё сделала? К ужину она это узнает. А пока – будем волноваться. Но – в меру. И думать. Много.
8
Смена караульного прошла благополучно – она, стоя у двери, чутко прислушивалась, но ничего особенного не услыхала. Голоса, вроде, обычные, было слышно. Но слов – не разобрать. Сидя на лежаке, она напряжённо размышляла. Обдумывала детали, прикидывала варианты. Рабочий черновой план есть, но кое-какие детали придётся уточнить после более подробного расспроса Пулена – а с этим придётся подождать.
Конечно, это время – пока он не под её присмотром – самое слабое звено в её плане.
Мало ли что может случиться: вдруг приедет кто из начальства, или пришлют какой-нибудь приказ, или ещё что непредвиденное… Остаётся только надеяться на правильность данных установок и верить в методику гипноза.
Семь веков. Если вдуматься – это жутко. И так позорно – она, вроде, образованная, а действительно ничего об этом времени не знает. Ничего, вот выйдет – узнает.
Даже поза лотоса и усиленный аутотренинг не совсем помогли – доля беспокойства всё же оставалась: люди не компьютеры, да и всех случайностей не предусмотришь…
Поэтому когда он загремел ключом в двери, это прозвучало, как райская музыка. Вид его, к счастью, не изменился: развязная походка начальника, пузо впереди, преувеличено грузные шаги.
Вот только глаза…
Взяв миску с очередной порцией каши (она оказалась из пшеницы, то есть – полба), она с мягким нажимом приказала:
– Выполняй все мои приказы. В половине первого будь здесь. А сейчас – иди.
Он вышел, не задерживаясь, и не сказав ни слова.
Пища была нужна ей. Однако жизнь – нужнее. Поэтому к еде она не притронулась.
И как бы ей не хотелось продолжить расспросы, с этим лучше подождать до ночи. А сейчас все его подчинённые увидят – он не задержался. Значит, всё как обычно.
Она прилегла на прелую солому и приказала себе уснуть.
Как бы не так!
Целый час она ворочалась, то выравнивая под собой комки соломы, то проклиная вшей, которых, конечно, не было видно в темноте, но не считаться с которыми оказалось абсолютно невозможно. Затем она плюнула на это дело, и стала усиленно думать.
Когда он явился, как и было приказано, в полпервого, она успела обдумать почти всё. Можно действовать. Однако пока есть время, и эта смена часовых удивлена его ночным визитом не слишком сильно, нужно порасспросить его о главном – кто знает, будет ли у неё в будущем такая удобная возможность…
Она приказала ему сесть на лежак рядом с собой. Он не изменился. Ни дать, ни взять – живой робот. После всего этого нужно обязательно освободить его. Но – так, чтобы он не рассказал ничего ни о помощи ей, ни о её вопросах… Кстати, о вопросах.
– За что меня приговорили к смерти?
– За заговор против короля и покушение на его жизнь.
– Расскажи всё, что знаешь об этом заговоре.
– Вы наняли четверых английских лучников, чтобы они застрелили Его Величество из засады, когда он должен был возвращаться с охоты в свою летнюю резиденцию Мобюиссон. Вы заплатили…
Её разоблачили, покушение не состоялось. Его Величество жив. – вот основное, что она уловила из его пространного и весьма бестолкового и бессвязного рассказа…
– Лучники. Хм. И как же эти храбрые, – или очень глупые, подумала она про себя, – лучники собирались остаться в живых после… того, как всё сделали бы?..
– Для них были приготовлены подставы из свежих лошадей по пути их бегства, вплоть до самого побережья, а там ждал наёмный корабль. Свита и охрана короля не смогли бы их преследовать – их кони были бы утомлены после охоты. Часть денег лучники получили вперёд, остальную – должны были получить по прибытию в Англию, где их уже ждали бы вы.
– И где же сейчас эти лучники? – ответ она знала.
– Никого не поймали…
– Откуда же узнали о них и всем остальном?!
– Задержан и допрошен под пыткой посредник, через которого вы нанимали англичан, и капитана корабля. Это некий Аарон Ван Димен, фламандский ростовщик. Его показания и послужили основной уликой на суде… Кроме того имелось и ваше собственное признание со всеми подробностями вашего плана.
– Что?! Я сама призналась во всём этом?!
– Да, сами. Под угрозой пытки испанским сапогом и водой, которые Его Высокопреосвященство приказал показать вам на двух других женщинах, ведьмах-простолюдинках.
После этого вы долго плакали, но рассказали всё. Подробно.
Вот это мило. Похоже, она действительно организовала покушение. Но почему?.. Что плохого ей сделал этот… Филипп четвёртый?
– Что было на суде? Я призналась во всём и там?
– Нет, на суде вы кричали, что вас запугали, и вынудили принять на себя то, чего вы не делали. Что вы ни в чём не виноваты. Ещё вы обвиняли судей, что они обещали вас помиловать, если вы признаетесь во всём, а они приговорили вас к смерти.
– А что же говорил этот… посредник? И как он… выглядел на суде?
– Он держался уверенно, подтвердил все свои показания. Его, как сотрудничавшего с Судом, приговорили к десяти годам.
– И где же он сейчас? Тоже сидит здесь? – она забыла, что он не в состоянии сейчас оценить её иронию.
– Нет, простолюдины в этом замке не сидят. Ван Димен скончался в тюрьме Парижа, три дня назад, от желудочных колик.
Надо же, как удобно. Единственный и главный свидетель, с показаниями которого что-то явно нечисто, внезапно скончался, дав показания против неё. И скончался после суда.
Похоже, весь этот фарс – и правда: чистая подстава. А через три дня и её бы не стало.
Какая же тайна связана с её жизнью? Чем она так опасна?
– Кто такой – его высокопреосвященство?
– Его высокопреосвященство – мессир хранитель королевской печати, архиепископ Нарбоннский.
– И как он связан со мной?
– Ваш покойный муж был его приближённым. Как он говорил, правой рукой.
– Расскажи мне подробней о моём… муже. И как он стал… правой рукой. Как… умер.
– Ваш покойный муж, Антуан Винсент де Пуассон, был тридцати четырёх лет, когда он скончался от несчастного случая, полтора года назад, во дворце его высокопреосвященства.
Вы с ним были женаты четырнадцать лет. Детей у вас нет. Впрочем, люди говорят, что бесплодны только вы, а у вашего мужа есть внебрачная дочь от крестьянки, пяти лет. Она и сейчас в его бывшем имении, возле шато Пуассон. Вы с вашим мужем все эти годы жили в самом замке, пока три года назад его высокопреосвященство не посетил вас.
После этого он включил вашего мужа в свою свиту, и вы с ним переехали в Париж. Его высокопреосвященство подарил вам дом, и осыпал подарками и своими милостями. Он часто бывал у вас дома, и со свитой, и без неё. После его смерти вы переехали в Пуассон, а затем вас обвинили в заговоре, арестовали и судили.
Господи, неужели всё так банально? Знатный вельможа возжелал жену своего вассала, щедро одарил его, приблизил к себе, а жена не захотела отдаться? Или отдалась, и уже надоела? Или… Какая разница – она знает, кому будет мстить.
– Живы ли родители моего мужа?
– Нет, его мать умерла восемь лет назад, а отец, граф Рене де Пуассон, ещё через два года, то есть шесть лет назад.
– И, стало быть, теперь все его земли и собственность – мои?
– Нет. Собственность государственных преступников отходит в пользу государства. И теперь её хозяин – король.
Значит, у неё нет ни денег, ни крыши над головой. Получается, вся надежда – на мать. Тем более интересно: в каких они отношениях?
Но спросила она о другом:
– Почему его высокопреосвященство решил приблизить к себе моего мужа?
– Я не знаю. Но ходят слухи, что это вы его уговорили. Кроме того, люди говорят ещё, что его высокопреосвященство – настоящий отец вашего мужа. Он был знаком с его матерью очень близко ещё до её замужества.
Ох и повезло ей – прямо средневековый латино-американский сериал. Все друг другу изменяют, этот – не от мужа, а эта – не от жены… Интриги, яды, ложь – словом, весело. Все развлекаются, как могут. Наверное, нет войны – иначе хоть мужчины были бы при деле.
Ладно. Оставим пока всё это без комментариев. Во всяком случае, пока не найден более компетентный источник, чем комендант заштатного тюремного замка. Хотя в данный момент у него есть очень важное преимущество – он не может соврать.
Получается, что она – героиня авантюрного романа. Весело ей?
Нет.
9
На получение другой полезной информации, но уже связанной непосредственно с освобождением, ушло ещё часа полтора.
Ну, зато теперь она, как наверное, ни одна другая женщина, разбиралась в тонкостях устройства Крепости, и организации караульной службы в королевской тюрьме. Будем всё же надеяться, что больше эта информация ей не потребуется.
Если поймают – казнят, скорее всего, сразу (тьфу-тьфу!).
А не поймают – добровольно она в Понтуаз не вернётся, даже за большие деньги!
Ну, вот и настало время для решительных действий. В первую очередь она… разделась.
Для этого пришлось заставить Пулена разрезать шнурки корсажа. Похоже, пуговиц ещё не изобрели…
Зато теперь ничто не шелестело и не мешало двигаться.
Проинструктировав своего подопечного, она подкралась к двери, и стала прислушиваться… Ага, вот он дошёл до дежурного по коридору. Заговорил. Пора.
Бесшумно она вышла в коридор. Он был высок – метра четыре. Но в ширину едва достигал метра – в таком не спрячешься. Хорошо, что она об этом позаботилась.
Факелы торчали через каждые десять метров, освещая двери камер, таких же, как у неё. Стены из камня, как в камере, только у факелов – здорово закопчены…
Она двигалась в своих тапочках практически бесшумно, не обращая внимания на острые камни пола и стараясь даже не дышать. Глаза хорошо привыкли к полумраку, всё видно.
Вот и первый поворот – она знала, что есть и второй. Пулена слышно гораздо лучше – он ругается.
Она осторожно выглянула, стараясь держаться ближе к полу. Всё хорошо: он стоит перед часовым так, что тому не видно коридора – тот за спиной бедолаги.
– … неаккуратно заправлен! Что это за пояс, я спрашиваю?! Нет, молчать! Слушаться, когда я приказываю! Этот пояс ты больше не наденешь! А почему каска надвинута так низко? Ну-ка, поправить! Сойдёт. Сойдёт, говорю! Я научу вас, олухи бургундские, дисциплине и воинскому ранжиру! Смирно, говорю! Слушать меня!..
Пока он ругался, она зашла сзади, сконцентрировалась, сложила пальцы, как надо.
Боясь перестараться, резко ударила костяшками пальцев точно за ухо бедного солдата, сразу под нижней кромкой каски.
Тот, не издав ни звука, обмяк и повалился на пол. Пришлось поддержать его, чтоб не ушибся. Пулен держался молодцом – продолжал свою выволочку и лежачему.
– Замолчи, и помоги мне донести его до моей камеры, – прокряхтела она (солдат попался не маленький – видать, бургундцев этих неплохо кормили там, на родине…).
Пулен взял бесчувственное тело за плечи, она – за ноги, и через пару минут они были в знакомой обстановке – в её каморке.
Удивляло, что бравый комендант никак не реагировал на её наготу – впрочем, это лишний раз убеждало её в "хорошем качестве" гипноза. Подавая ему короткие команды, она принялась с его помощью быстро и аккуратно, раздевать и часового. Это оказалось нетрудно: пуговиц не было, их заменяли крючочки и петельки… Нормально.
Уже раздетого, она связала часового по рукам и ногам полосами, оторванными от своей шикарной когда-то юбки. Но всё же – не слишком туго. Кусок почище затолкала в рот, закрепила ещё одной полосой. После чего они с Пуленом взгромоздили беднягу на лежак.
Одеться оказалось легче, чем она предполагала. Одежда была простой, без вывертов и сложных деталей. Словом, настоящая армейская.
Камзол, конечно, оказался велик. Сапоги, естественно, тоже. Зато с лосинами проблем не возникло – они налезли, как родные.
Единственное, что смущало – только слепой, или идиот посчитал бы её ноги – мужскими. К счастью, высокие сапоги и длинный камзол хоть как-то скрывали эти пикантные улики.
Нацепив пояс с портупеей, она обнаружила, что длинный меч создаёт проблем больше, чем всё остальное, вместе взятое. Ничего, привыкнуть можно. Хотя пару синяков она себе сразу посадила. Ноги пришлось всё же, опять сняв сапоги, обернуть подобием портянок всё из того же бархата. Теперь она вполне могла ходить.
Волосы ей пришлось снова туго стянуть, иначе они не влезали под каску. И всё равно из-за них последняя держалась плохо, даже притянутая ремнём.
Но больше всего её расстраивало и удивляло отсутствие на ней нижнего белья – даже на рядовом солдате оказалась простая (льняная) рубаха под камзолом. Её она, несмотря на не слишком свежий вид, нацепила в первую очередь. А что же произошло с её собственным нижним бельём?.. Явно ничего хорошего.
Ладно, пусть нет ни лифчика, ни даже примитивных панталон – значит, ещё не изобрели. Но как же местные женщины обходятся в… интересные периоды?
Остатками своего разодранного платья она накрыла горе-часового, тапочки поставила у лежака. Потуже затянула пояс с портупеей. Порядок. Нет ещё!
Завершающий штрих: копотью со стены над факелом она нарисовала себе усы и бородку. Без зеркала было трудно, но она справилась.
Очнулся караульный – замычал сквозь тряпку, закряхтел и заворочался. Неторопливо подойдя, она нагнулась, и грозно посмотрела в его выпучившиеся глаза.
Придав голосу побольше злобной силы, тихо сказала:
– Ты молод, и, наверное, очень хочешь жить? – он торопливо закивал, усиленно сопя, – Тогда лежи смирно, и не шуми. Часа через три тебя освободят. Однако, если ты ослушаешься, мне придётся тебя зарезать. – тяжёлый неподвижный взгляд её огромных глаз не давал усомнится в серьёзности её намерений, – Ты всё понял?
Он очень быстро закивал головой, даже быстрее, чем в первый раз.
Они с Пуленом вышли, и заперли камеру снаружи.
Идя позади него по коридору, она подивилась самой себе – из неё вышла бы хорошая гремучая змея. Она так вжилась в образ… А где же все эти "налёты" цивилизации? Осыпались, подобно шелухе, лишь речь зашла о спасении жизни?..
Ладно, философские выверты и изыски – позже.