Староста потел и заикался, толку с его блеяния оказалось чуть да маленько. Швальбе даже кулаком по столу хлопнул с досады, хотя очень хотелось врезать совсем по иному месту. Пастор оказался не намного полезнее. Он тоже обильно потел и забывал нужные слова, заменяя их жалостливым "мэ-э-э". А когда капитан выложил перед ним пергамент с печатью епископа, служитель церкви вообще чуть не потерял сознание. Пришлось и перед этим колотить по столу, поминая нечистого - только так и удалось разговорить. Да и то представители двух властей, светской и церковной, часто перемигивались, на многое упорно не отвечали и явно что-то скрывали. Сколькими-то годами раньше Швальбе пришел бы в ярость. Тогда он был гораздо моложе, невыдержаннее и ярился от того, как старательно люди мешают спасать им жизнь. Сейчас он стал гораздо мудрее и тоскливо понимал, что у старосты, пастора да и всех в селении хватает за душой мелких грешков, о которых они не скажут ни за что и никому, даже под страхом нашествия всей нечисти в округе. Потому что покойники есть покойники, они уже на том свете, коей есть гораздо лучше этого. Случится еще какая пакость – неизвестно. Может, будет, может, и нет. А вот получить полной мерой за недоплаченные подати и прочие злоупотребления можно легко и очень даже быстро.
Поэтому капитан кривился, смирял душевные порывы и продолжал терпеливый допрос, лишь изредка сожалея, что он не на войне, где правда добывается быстро и достаточно простыми методами.
Обычная деревня. Вся жизнь вертится вокруг леса – он приносит доход в сытные года и не дает умереть от голода в тощие. Все друг друга знают, убийства и кражи бывают, но редко, не чаще, чем в других таких же деревеньках и поселках. Да, вервольфы есть. Но шалят обычно в стороне, сюда не забредают, предпочитая пакостить от тракта подальше – лес велик, добычи им хватает, нет смысла связываться с опасными людьми. Если верить обоим до полусмерти перепуганным местным властителям, то выходило, что до начала пропаж все в деревеньке шло по старому, привычному укладу. Почти все.
С месяц назад лесорубы начали жаловаться, что иногда пропадают узелки с обедами, но тогда этому не придали значения – мало ли кто мог позариться? Дело неприятное, но безобидное. А еще по округе стало меньше зайцев, птиц и прочей мелкой живности. И кто-то даже краем глаза видел, как скользят невесомые тени по кустам…
На этом месте разговор окончательно утратил связность, и фантазия стала чересчур обильно мешаться с правдой. Швальбе готов был поклясться, что если "беседа" продлится еще пару часов, то может прозвучать и признание в сговоре с Диаволом...
Скрипнула дверь. В проем сунулся один из солдат, стороживших дверь.
- Капитан, малой прибег. Говорит, Мир передать что-то просил. Но только лично.
- Лично? – Швальбе поднялся из-за стола, изрядно расшатанного вовсе не легким кулаком капитана. – Сейчас эти господа, - последнее слово капитан отчетливо выделил голосом, - нас покинут, и сразу запускай мальчишку.
"Господа", мелко дрожа, выскочили в приоткрытую дверь, торопясь один пуще другого. Оказавшись снаружи, оба, не сговариваясь, припустили в разные стороны. Пастор в церковь, а староста Алоиз прямиком к Бруне-самогонщице, что жила на краю деревни. Оба спешили доступными мерами восстановить душевное здоровье после общения со змеиноглазым капитаном.
Швальбе криво улыбнулся краешком рта. Мысли обоих селян читались влет. Один сейчас бухнется на колени и начнет бить поклоны, взывая к милости Божьей. А второй добежит до ближайшей бутылки и перекинется оборотнем. Если придерживаться классической классификации, получится "вершвайне", человек–свинья. Да и первый, вдоволь намолившись, перекрестится да достанет початую бутыль церковного вина.
- Входи, не бойся, – приглашающее махнул застывшему в проходе гонцу. – Что там тебя просил передать сержант?
Парень судорожно сглотнул пересохшим горлом. Похоже, рык сержанта плохо соотносился со словом "просил".
- Ну, это… Сержант наказал передать, что багурты то в лесу были, - выдавил он, наконец.
- Может, "боггарты"? – уточнил Швальбе, после краткого раздумья.
- Ага! – радостно согласился паренек. – Багарты.
- Благодарю, мой милый друг... - задумчиво кивнул капитан очумевшему от такого обращения гонцу. – Боггарты, значит… Адольф, - неожиданно спросил Швальбе. - А кем ты стать хочешь, когда вырастешь?
Деревенский глупо хлопнул белесыми ресницами…
- Художником хочу. Я умею, вот и картинку на доме сделал… Только отец высечь грозится, если не перестану дурью заниматься.
- Зря, – взгляд Швальбе был все так же пуст. – Из тебя получится неплохой маляр.
Мирослав с Гавелом вернулись уже в темноте. Не снимая оружия, наскоро выхлебали по полкувшина дрянного пива и отправились на доклад к капитану. Швальбе так и остался в доме старосты, тот все равно, упившись в хлам, дрых под забором, так и не сумев преодолеть "заколдованный двор" умелой мастерицы, и в доме была только его жена.
Капитан только глянул на грязных солдат, наскоро перемотанную тряпкой руку Гавела, и сразу вытащил на свет Божий вместительный кувшин, бесцеремонно позаимствовав из хозяйских запасов. Когда с сосуда сорвали пробку, вырвавшийся на свободу пряный запах возвестил, что внутри отнюдь не вино. Следом появилось внушительное блюдо с мелко нарезанным окороком и несколько лепешек. Отчаянно, хотя и безуспешно виляющая бедрами хозяйка дома поставила еще несколько свечей в довесок к уже зажженным. И, покопавшись в шкафчике, достала пузырек темного стекла, загадочно улыбнувшись сидевшему во главе стола капитану.
- Перекусите, потом рапорт, - скомандовал Швальбе. - Гавел, тебя врачеватель видел?
- Коновал занят. Местных коров пользует. – Хохотнул Мирослав, вгрызшись в кусок лепешки. – Ну и хозяек ихних до кучи.
- Распустились, как погляжу, – нахмурился Швальбе. – Что с рукой? Похоже, друг друга нашли?..
Окончание вопроса повисло в воздухе.
- Нашли, – буркнул Гавел. – Из луков стреляли, недомерки-содомиты. Стрелы с каменными и костяными наконечниками. Одна попала, ушла неглубоко, но обломилась, зараза. Пришлось резать мал-мальца. Божьим попущением, яда не было.
Мирослав поспешно запил недожеванное и начал выкладывать содержимое сумки. Несколько разноцветных ниточек, стебельки травы в пятнышках крови, комочек бурой шерсти, прилепившийся к репейнику.
Капитан растер шерсть между пальцами. Поднес поближе к свече.
- Боггарты, говоришь?
Сержант кивнул.
- Это ты хорошо придумал. Народ здесь не пуганый, нечего заранее панику наводить. – Швальбе положил комочек обратно, достал кинжал и быстрым движением сорвал пробку со стеклянного сосуда хозяйки. – Ну что, майн кляйнен портовайнегеносенн, пойдем завтра общаться? - потянул носом над пузырьком, дернул плечом. – Душевный самогон, на травах, не порохе каком-нибудь… Боггарты говоришь, хех…
Выдвинулись рано утром, пока солнце еще окончательно в права не вступило. Если ожидается жаркое дело, идти надо с раннего утра, лучше вообще затемно. А то к полудню даже под пологом леса станет жарко, как в турецкой парной. Швальбе по молодости бывал в тех краях и в вопросе разбирался неплохо. Оно и не страшно, но только если ты не в железе пополам с вываренной в масле кожей. А без брони здесь не обойтись, это стало понятно еще накануне.
Раненного во вчерашнем поиске Гавела оставили на попечении похмельного старосты и вернувшегося под самое утро коновала. Глаза отрядного лекаря масляно блестели, поэтому в его рассказы о страшном море, упавшем на местную скотину, никто не поверил.
Идти было трудно, в дополнение к обычной броне солдаты обмотали ноги кусками материи и шкур – если возможный противник едва достает тебе до пояса, беречь ходули – первое дело. Сержант вывел отряд на поляну, где кончилась жизнь незадачливого Ульриха.
- Начали мы отсюда, – Мирослав ткнул пальцем в густую россыпь пятен засохшей крови. – Прочесали все вокруг по спирали. Нашли малую тропку. Свежая. Тропа чуть прибитая, почти и поднялась вся. Только эти твари некрещеные забыли, что кровь сочиться любит. И сами за собой весь путь и открыли. Намного лучше хлеба Рапунцель дорожку отпунктировали.
- Мир, ты с какой курвой ночевал? – хмыкнул капитан. – Мудреные слова, как из рваного мешка, сыпешь.
- Пастор местный провел ночь в бдении и молитвах во спасение, – ответил сержант с постно-благочестивым видом. – А служанка его решила, что богоугодно будет скрасить ночь Божьему охотнику.
Тут уж весь отряд грохнул смехом и воплями одобрения. Служанку видели многие, и почти всем она пришлась по вкусу. Сержант расплылся в довольной улыбке.
- Отставить шум! – рявкнул Швальбе, дав отсмеяться отряду. – Мир, хватит хвастать. Дорогу не забыл, пока пыхтел?
Двинулись дальше, шли медленно, рассыпавшись в виде клина – сержант впереди, остальные за ним, почти все с тромблонами вместо привычных мушкетов. Только двое тащили не ружья, а небольшие бочонки. Сам Швальбе приготовил любимый и весьма редкий ствол - короткоствольное охотничье ружье под малую пулю, с трубкой-пламеукрывателем на полке (чтобы скрыть вспышку затравочного пороха). Такое орудие било не слишком убойно, зато очень точно и не так заметно, как обычное ружье, военное или охотничье. Самое то для леса, где палить далеко все равно не выйдет – не видно, да и деревья любую пулю остановят.
Пройдя лигу или чуть больше, Мирослав остановился, предупреждающе подняв ладонь.
- Вчера вот тут и начали стрелять.
Впереди деревья немного расступались, виднелся пологий холм и еще какая-то штуковина на его вершине. Странно, не бывает таких почти что голых холмов в нормальном лесу. Неправильно это…
Швальбе поддернул повыше, до подбородка, шейный платок из толстой ткани, служащий дополнительной защитой, коротко свистнул. Десяток солдат разошлись веером, образовав фигуру в виде полумесяца, в арьергарде остался сам капитан и маленький резерв.
- На флангах – внимание! Вперед! - скомандовал капитан, шагнув дальше по тропе.
Стараясь не слишком топать сапогами, отряд медленно поднимался по пологому склону густо заросшего холма. Хотя шума они избегали скорее по привычке, маскировка здесь была не особо полезна – тот, кто может выследить и убить мужчину, идущего в одиночку и налегке, услышит отряд издалека, как бы тихо тот ни продвигался.
Заросли как-то сразу и неожиданно закончились. На вершине даже кусты почти не росли, причем не было похоже, чтобы их вырубали или дергали. Просто не росли, и все. Только в самой середине высились три дуба, почти что близнецы тех, рядом с которыми убили и разделали незадачливого Ульриха. Впрочем, эти повыше и пошире да стоят тесно, так, что при беглом взгляде можно и за одно дерево принять.
- Замечательно, – звенящую тишину первым, как и положено, нарушил Швальбе. – Как вернемся, Мирослав, напомни о награде. Только не забудь.
- Да я уж лучше об обедне забуду! – оскалился сержант. – Колбаса лучше проповеди, деньга лучше колбасы. Так что не волнуйтесь, герр капитан!
- Смотри, о служанке не забудь. Обрюхатил ведь, как пить дать! – сказал Вацлав, третий сержант маленького отряда. – И жениться ведь обещал!
- Само собой, – ответил за Мирослава Швальбе. – Он всем обещает. Рты закрыть, по сторонам смотреть. Говорить иду.
Солдаты сноровисто распределились по вершине. Широкие жерла тромблонов смотрели во все стороны. Очень недобро смотрели. Да и как смотреть прикажете? Чай, не сумасшедшего вервольфа пришли изничтожать, а тварей не в пример более умных. Ну и пакостных, соответственно...
А капитан подошел поближе к дубам, положил ладонь на рукоять тесака, вдохнул поглубже и начал речь. Даже не речь, а нечто средне между обличительной проповедью и многоэтажным загибом, какие знают лишь очень опытные и вредные солдаты, повидавшие все от "плохой войны" до полугодовой задержки жалования.
Не один раз слышавшие сии излияния солдаты все равно восхищенно хмыкали, не забывая, впрочем, внимательно смотреть по сторонам. Кое-кто в очередной раз думал о том, как бы капитана уговорить да записать особо вдумчивые повороты и загибы…
- … А если вы, сучьи потроха, не остановитесь да не уберетесь подальше, то, клянусь грешным удом всех апостолов и дупем Искариота, на тевтонский крест рванным! Я вам такое учиню, что Содом с Гомморой своей не вытворял! Вам даже цверги покажутся ангелами Господними! Уразумели, выродки песьемордые? Или как?!
Швальбе замолк, переведя дух и предоставляя невидимым хозяевам холма в полной мере осознать угрозы и вероятные бедствия.
- Эк загнул! – шепнул Отто Витман. Он прибился к отряду капитана прямиком из Антверпена, морской столицы Европы. Уж в ругани даже плохонький моряк даст фору любой сухопутной крысе, но даже Витман восхитился.
Невидимки не заставили долго ждать. Из зарослей засвистели ответы – маленькие, но острые стрелы. Однако Швальбе уже не было на месте, капитан споро распластался в траве, и костяные наконечники бессильно пронзили воздух. Хулительное послание однозначно не оставило невидимого противника равнодушным.
- Пли! – рявкнул Швальбе.
Тут же слаженно громыхнули тромблоны, выкосив картечью ближайшие кусты. В зарослях кто-то истошно завопил на два или три голоса, странно высоких и скрипучих. Капитан скалился со злобным весельем, не обращая внимания на продолжающийся посвист стрел. Расчет оказался правильным. Злодейская ватага, которая убивала открыто, не пытаясь заметать следы, явно не имела большого опыта общения с вооруженными и опытными солдатами. И привыкла к легкой добыче. Более опытные напали бы еще в чащобе, а совсем умные – не приняли бы боя вообще, безвозвратно растворившись в лесу, сменив место охоты. Эти же готовы лезть напролом, надо только грамотно вытащить на бой всех…
И выдержать первый удар.
- Масло давай, коли по-доброму не понимают, – выругался капитан, проползший под стрелами до основной части отряда. – Готовь подарок песьим харям!
Человеки были хорошей целью для зорких лесных охотников. Яда ради такого случая нацедили свежего, хватило бы на всех. Вот только не получалось. Оказалось, что просто попасть мало – эти пришлые, в отличие от прежних, понатягивали на себя вонючие тряпки и железки, в которых вязли кремневые наконечники. Даже ноги укрыли.
А в ответ на стрелы человеки лупили из своих страшных ружей на любой звук, на каждую шелохнувшуюся ветку. Короткие стволы с воронкообразным раструбом на конце извергали целые тучи картечин, прочесывающих растительность частым гребнем. И не один храбрый воин умирал сейчас, пораженный смертельным серым металлом.
Под надежным прикрытием трех десятков стволов несколько верзил подкатили маленькие бочонки к самой Священной роще. И начали обливать ее водой со странным запахом. Затем главный верзила чем-то щелкнул, стукнул. Сверкнула искра, потянуло дымком.
И Роща вспыхнула. Жаркий огонь лизнул вечные стволы, куснул корни и опалил жаром дыхания нежную листву…
Ааат Хуум, воинский вождь кобольдов Севера Черного Леса застонал от обиды и злости. Прародители племени уходили в небеса черным дымом в треске пылающей древесной плоти. Окрестности содрогались от безумных стонов неописуемой боли, неслышимых для верзил. За что маленькому народу такая кара?! Ведь кобольды лишь съели трех маленьких человек и одного большого. И все. Но человеков ведь много. Зачем быть такими жадными?! И зачем грозить цвергами? Ведь с ними мир уже второе лето… А верзилы виноваты сами! Съели последних кроликов в округе! Вот кобольдам и нечего стало класть в рот...
Если бы человеки просто пришли для боя, все могло обойтись, но они подожгли священные деревья, и предводитель кобольдов сделал ошибку, которой и ждал от него куда более искушенный в искусстве войны предводитель людей. Вождь вскинул в небо морду и завыл, протяжно и злобно, призывая воинов к схватке. Многие полегли под огненным градом, но целых и невредимых оставалось куда больше. Хватит, чтобы убить всех пришельцев и запасти мяса до самой осени.
Даже у опытных наемников на мгновение дрогнули сердца, когда склоны холма буквально вскипели – десятки карликов возникли, словно из ниоткуда, чуть не затопив разноцветной толпой вершину. Они рвались вперед со злобным воем, густо повисшим над лесом, размахивая ножами, копьецами и короткими сучковатыми дубинками в маленьких, но сильных руках. Но недомерки так и не поняли, что лишились своего главного оружия – неизвестности и вселяемого в людские сердца страха. Сейчас, при свете солнца, для солдат они были уже не страшной напастью, а просто толпой мелких дикарей с плохим оружием. Такие не могли испугать опытных бойцов, видевших куда более страшных противников, вроде испанской пехоты, французской кавалерии или настоящей замогильной нежити.
Швальбе даже не пришлось отдавать приказ. Наемники слаженно дали еще один залп, заскрипели извлекаемые из ножен клинки. Никто не спешил навстречу карлам, пусть лучше те сами бегут по склону вверх, тратя силы еще до боя. Капитан без лишней суеты прицелился и выстрелил из своей охотничьей дуры, попав точно в лоб ближайшему из нападавших. Пуля была небольшой, но кобольду хватило и этого. Удар свинцового кругляша подбросил и развернул тельце в цветастом кафтанчике прямо под ноги следующим за ним. Вслед за солдатами Швальбе обнажил тесак. Обычно капитан предпочитал кавалерийский палаш – оружие для крепкой немецкой руки, не какая-нибудь городская пырялка с иголку толщиной. Но в лесу длинный клинок был бы неудобен, здесь требовался клинок покороче.
Первые кобольды с верещанием добежали до солдат и упали под разящими ударами, как мешки с тряпьем.
- Режь! – рыкнул Швальбе, отдавшись на волю безумия схватки. – Всех!
И закружилась круговерть отчаянного боя, где одна сторона многократно превосходила другую по численности, но полностью уступала во всем остальном.
- Видит Бог и Богородица! Не хотел я этого! - в который раз изливал душу хмурым сержантам преизряднейше нагрузившийся Швальбе.
Была у капитана одна особенность - на работе он казался суров и сосредоточен, как волк на охотничьей тропе. Но когда отряд разбирался с очередной напастью, командир крепко напивался и шел вразнос. Он начинал печалиться о каких-то муторных и непонятных солдатам вещах вроде "милосердия", "тоже, наверное, создания божьи" и прочего в том же роде. Узнай об этом вышестоящие инстанции, можно было бы и еретиком прослыть, со всеми последствиями, но наемники держали языки на привязи. В конце концов, более дельного и удачливого командира еще поискать, а что до странностей – кто без них обходится, тот пусть первый начнет бросаться камнями. Пока не пришибли в обратку.
- Но масло с собой мы взяли, – ответил Мирослав. - Заранее взяли.
- Ага. Местных изрядно удивили, – вмешался в разговор обычно молчаливый Вацлав.
- Взяли. И сожгли их ко всем чертям! И сожжем снова и снова. Пока хватит сил... – Швальбе неожиданно перешел от уныния к фанатизму и готовности защищать весь людской род. Произнеся эту короткую речь, он разлил остатки вина по кубкам. – Сержанты, как я вашей толстокожести завидую… - капитан умолк, задумчиво разглядывая перчатку, распоротую скользящим ударом вражеского ножика.