Всадник размеренно качался в седле, в такт немудреному ритму конского шага. До Парижа полторы сотни лиг. Путь неблизкий и опасный. Хотя шевалье официальных властей не боялся, все-таки подорожная, выписанная самим принцем, многое решала. Конде пытался отказать в помощи из-за вполне понятной боязни. Но куда уж голой пяткой да супротив карабели казачьей, в бою снятой со знатного магната, который чуть ли не Яреме Вишневецкому родич? Впрочем, это красное словцо, никто, конечно же, саблей не махал. Но до сведения принца ненавязчиво и однозначно донесли, что идущий на огромный риск исполнитель должен получить надлежащую поддержку, без которой дело не выгорит. Энгиенский злился, но все же выписал со всем прилежанием.
Конь бодро трусил по дороге, Бобриньяк предавался мрачным думам.
Жаль, отвертеться не свезло. Не та планида. Ведь если что человек накрепко в голову вбил да заради этого готов по душам невинным идти, от того и семь характерников не отведут. Проще сразу засапожник под ребро да в ерик свалить, землицею присыпав. И поставленный меж двух ножей "шевалье" выбрал тот, за которым хотя бы стояло обещание золота.
А принц на вид даже парень решительный. Вот кого в гетманы бы…. Тот бы за реестр с пшеками не бился бы, силы казачьи за понюх табаку растрачивая. До Варшавы бы дошли. А то и дальше… Шевалье мечтательно зажмурился, вспоминая варшавские шинки, где довелось попировать не единожды. Здесь не то. Долгая война выела землю, что немаков, что жабоедов, то бишь немцев и французов…
- Стойяяять! – рявкнули вдруг над самым ухом, и на узкую дорогу с двух сторон упало два деревца, перегораживая путь. Преграда-то плевая. Для казака тем более, но вот за ней встали молодцы все как на подбор. Грязные, морды заросшие, глаза голодные. И фитили на трех ружьях тлеют.
Накаркал, бисова дытына. Вот с чего шлях до города Парижа опасным посчитал. В нынешние годы дороги кишат разбойничьим людом – беглые солдаты, наемный сброд, разоренные крестьяне и кого там еще только нет. Сейчас грабить будут. Точнее, попытаются.
Что ж, удачи им. Целую телегу, а то и две. Пня нет, но и конская шея подойдет. Главное-то слова знать, а не что да как. Фесько, старые люди говаривали, вообще с места перекидываться мог. Да не в серого зверя, а в лютого. Но он-то, Бобриньяк, Феську не ровня, дай, Боже, чтобы получилось…
- Слышь, благородная морда! - заорал кто-то из "молодцев", но шевалье уже не слушал, сосредоточившись, сжавшись в седле, как кот перед броском.
- На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне… - быстро-быстро зашептал он заветные слова заговора, что годков в одиннадцать испробовал первый раз. - Светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый…
- Чего шепчешь? - заржал самый большой из разбойников, одетый в рваный камзол с чужого плеча. – Рановато молиться начал! Успеешь еще, как от нас босиком пойдешь!
- Да заговариваться от страха начал! – поддержал другой. – Щас штаны свои богатые намочит.
Будь среди татей кто-нибудь деревенский, тот, может быть, понял бы, что происходит. У жабоедов тоже есть много такого, о чем рассказывают только в близком кругу, поминутно оглядываясь и крестясь. Но в разношерстном сборище мародеров таких не нашлось...
- Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской! – последние слова уже вышли воем звериным.
Разбойник, что в камзоле, даже вскрикнуть не успел, когда на него прямо из седла бросилась размытая серая тень, похожая на великанского волка, глупою шуткою обряженного в колет и остатки штанов. Обычно серые охотники кусаются, но этот взмахнул лапой, словно заморский зверь тигр, и кровь хлестнула во все стороны, будто пушечное ядро разнесло бочонок с вином. Тело "камзола" еще не успело опуститься на враз покрасневшую траву, а чудовище уже металось среди людей, подобно смертной тени. Разбойники порскнули перепуганными мышами, кота увидевшими. Грохнул заполошный выстрел, уйдя в никуда…
Но для них уже все было кончено, даже для тех, кто пока еще был жив.
- Стервецы какие, – злобно ругался де Бобриньяк. – Все порты засрали, выродки рода человеческого! Грабить не умеешь, так хоть в дупу чопик забивай. Вам хорошо… - пнул он предводителя, что так и умер с глупой ухмылкой на лице. – А мне или стирать, или нитку с иголкой в руки брать. А я что, швея, что ли?! Вот же поганцы! Еще и денег с собой не носят. Ну что за народ пошел, Господи, за ногу их, да об стену…
Париж встретил гостя неприветливо. Грязь на улицах, вонь выгребных канав, вопли черни. Но ежа голым задом напугать трудно. Что уж говорить про казака?
Плана, естественно не было никакого, его еще только предстояло придумать. Для успеха смертного дела нужно, чтобы о нем знало как можно меньше людей, поэтому наемник должен был полагаться лишь на себя. Да и не к кому обращаться за помощью. Граф не часто появлялся в Париже, не говоря уж о Лувре, а принц благоразумно ограничил свое участие подорожной и внушительным кошелем, в котором было ровным счетом триста луидоров. Сумма та еще. Антуана грызло острое желание бросить все да вернуться на Украйну. На пару сел хватило бы кожаного мешочка. И внукам осталось бы. Останавливало только то, что это было задатком. Одной десятой. Может, и меньше. Да и обещал ведь, хоть крест и не целовал.
И все-таки, не лучше ли все бросить да отправиться на восток?..
Казак побродил по узким улицам, чуть не заблудился в каменном лабиринте, пожевал сухую булку, распугал саблей-"волчьей пастью" шайку бандитов, решивших поживиться чем полезным с приезжего. И, плюнув на скрытность, решил идти напролом, рассудив, что чем дольше будет плутать, тем больше внимания привлечет. Так что лучше действовать быстро, опережая чужой интерес.
День клонился к закату, когда, поминутно переспрашивая дорогу, он все же выбрался из паутины улиц и переулков к Лувру. Королевская резиденция. Вот она, перед глазами.
Шевалье уставился на здоровенный замок-крепость, старательно сохраняя на лице глуповато-восторженное выражение провинциального дворянчика, впервые выбравшегося в большой город.
- Да… - только и протянул он. В этой домине, что казалась сложенной нерадивым, а то и в дымину пьяным великаном из сотен чурок, только кого-то искать.
Де Бобриньяк чихнул. Хорошо так, с переливом. И нюх волчий не помощник тут. Слишком вони много. Да уверен ли ты, Антоха, что получится пройти внутрь? Это ведь не епископ какой и даже не князь. Охраны не в пример. Да и король домосед отъявленный, ни на охоту, ни в город. А полюбовницы сами в покои бегут. Хоть и тех не особо привечает. А если и рискнет из дворца выбраться, то кортеж такой, что и десяток колдунов-характерников не справятся. Разве что, в том десятке каждый будет Рудому Паньку равен.
Ты, казаче, конечно, можешь в самое пекло нырнуть да ухватить черта за хвост…. Но время ли? И удастся ли вынырнуть? Каждый, кому доводилось делать тайные и лихие дела знает, что пройти куда-то – это от силы четвертинка заботы. Вот вернуться – это задачка… Бесцельно шатаясь по городу, де Бобриньяк так и не мог ничего выдумать. Такого, чтоб с перчиком да огоньком. И чтобы дупу с хвостом унести…
Рядом хлопнул мушкет. Куда-то пробежала толпа горожан, азартно размахивающих алебардами.
- Любезный, а что сие означает? – спросил Бобриньяк у молочника, который прислонился к стене передохнуть. Шевалье старательно коверкал выговор, изображая выходца из каких-то дальних и старомодных краев.
- В кварталах Веррери трех гвардейцев королевских вчерась зарезали, - с готовностью ответил молочник. – А сегодня, вишь ты, уже живорезов нашли. Не спит наш бальи, дело делает! В Шатле их, бранлери, а потом и на Гревскую свезти, народ потешить
- Ага. Народ потешить… - задумчиво протянул де Бобриньяк.
Смеркалось, но он все же успел найти потребное - неприметную лавочку парой кварталов выше. Помогло простое везение и острый нюх, вычленивший в мириадах городских запахов знакомые нотки. Впрочем, покупать он ничего не стал, чтобы не выделяться поздним гостем, лишь прошел мимо, даже не оглядываясь. Нос лучше глаз указал, что ошибки нет – слишком хорошо чувствовался тяжелый запах металла, ружейного масла и пороха. Бобриньяк усмехнулся и отправился искать ночлег.
В лавку он пришел не на следующий день, и не через два, а лишь на четвертый. И не в ту, а в иную, на другом конце города стоящую, где сразу приглянулась пара ружей османской работы. Ложи были украшены непривычно скудно для басурман и потому стоили недорого. Относительно недорого, конечно, оружие дешевым не бывает. Нарезной ствол, устаревшие, но годные колесцовые замки, даже мушка с целиком есть, чего на местных "карамультуках" днем с огнем не сыщешь… Поторговавшись, не слишком, впрочем, старательно, чтобы не запоминаться, он купил оба ствола.
Был план, теперь прибавились инструменты. Оставалось найти время и место.
Выезд короля на этот раз оказался на удивление скромен, как подменили его. Из центральных ворот прогарцевала полурота гвардейцев, следом выкатилась карета, запряженная четвериком, с двумя слугами на запятках да проскакала следом вторая полурота, красуясь перед местными красавицами разноцветьем одеж и выправкой. Король изволил отправиться на театральное представление, которое давали в замке Шантийи, резиденции принца Конде. Вот где Судьбы улыбка. Или ухмылка.
Ведь по приезду в замок Людовику надо пройти сорок шагов от кареты до входа.
"Облачусь пеленой Христа, кожа моя - панцирь железный, кровь - руда крепкая, кость - меч булатный. Быстрее стрелы, зорче сокола. Броня на меня. Господь во мне. Аминь" – вспоминались слова старинной молитвы, когда Бобриньяк втыкал ножи в порог на выходе с чердака. Ему было откровенно страшно, до сухости во рту и кишок, самих собой завязывающихся в узел. Но руки не дрожали, послушно исполняя волю хозяина.
Заряженные ружья ждали своего часа. Порох, пыжи и пули Бобриньяк выбирал с особой тщательностью и переплатил едва ли не вдвое, зато теперь был уверен в выстрелах. Двух, для верности. Одно ружье он зарядил обычной пулей, с усилием прогоняя ее сквозь нарезы в стволе. Второе – по басурманскому обычаю - пулей, составленной из двух половинок, скрепленных тонкой проволокой. Жестоко, но действенно.
Ему нужно было лишь три-четыре мгновения, на несколько ударов сердца. А после - уйти кувырком вниз, оказавшись в конце скрипучей лестницы уже в волчьем обличии. Ружья можно и тут оставить. Хоть и плачено за них золотом, но в кошеле, что старательно в лесу припрятан, еще на пару десятков таких хватит. И остальное бросить можно. Того остального-то кот наплакал. Два плаща да ножи. Перекидывался-то ведь и сюда волчьим ходом пробирался, человек не прошел бы мимо охраны. И за то хвалу Богородице вознести надо, что хоть так получилось, да нашлась неприметная пристроечка шагах в ста от парадного входа. А то ведь, может, и пришлось бы по лабиринтам замковым носиться с языком на перевес.
А в пристроечке хорошо. Тихо, даже сторож этажом ниже почти не воняет. Впрочем, смердит тут, конечно, странно как-то, но это голуби. Их тут полно, да гадят безбожно на все подряд. Да эта беда и не беда вовсе, у окошка слухового лег, плащиком укрылся…
Есть! Кавалькада прибыла.
Очень осторожно Бобриньяк завел пружины замков большим ключом. Можно было озаботиться заранее, но капризный механизм не любил долгого взвода. Вообще-то шевалье предпочитал старый добрый фитиль, но тот при тлении издавал особенный запах, знакомый каждому, кто брал в руки оружие. И мало ли, кто мог унюхать. А кремневые замки он не любил после того, как один такой дал осечку, что едва не стоила жизни Бобриньяку, который тогда не был ни Бобриньяком, ни шевалье.
Стрелять решил из глубины комнатушки, так менее заметна вспышка выстрела. Шевалье взвесил в ладонях первое ружье, с обычной пулей. Запах пороха показался странным, как будто заряжено было не два ружья, а, по меньшей мере, две пушки. Впрочем, обоняние неперекинувшегося оборотня иногда выкидывало странные коленца.
Поднял ствол, приложил приклад к плечу – темное дерево легло как влитое. Тщательно прицелился. Резко и шумно выдохнул, уже не заботясь, что могут услышать – теперь сторож все равно не успел бы помешать. Выдох словно унес с собой все страхи и сомнения, остались только мушка на гладком стволе и цель.
Расталкивая столпившихся зевак, гвардейцы образовали коридор, по коему прошествовал Людовик XIII, заядлый театрал. В ноздри стрелка тонким, невесомым шлейфом проник новый странный запах, будто где-то все же запалили фитиль для мушкета. Но думать о стороннем уже не было времени. Король улыбался хозяевам, приветственно вскинул руку…
В тесноте чердака выстрел показался оглушительным. Стрелок подавил рвущуюся к горлу брань – ну не везет с огненным боем! Спиральная пружина провернулась слишком медленно, искру высекло с опозданием в полмгновения. Именно в этот момент король склонил голову, к чему-то прислушиваясь, и пуля лишь сбила шляпу с монаршей головы, пряди парика размахнулись в сторону, словно пучки пакли.
Надо было арбалет брать. Кончил бы короля, как стрельнули аглицкого Ричарда пятьсот лет назад.
Но не беда.
Первое ружье полетело в сторону, шевалье подхватил второе, повел стволом, ловя в прицел упавшего на колени короля. Охрана бросилась на помощь государю, стремясь прикрыть его своими телами, но они двигались слишком медленно для того, кто уже балансировал на самой грани обращения.
Убийца выстрелил и попал. В это мгновение мир взорвался, окутав пламенем де Бобриньяка. Взрыв подхватил растерявшегося казака и вышвырнул его прочь.
Земля оказалась на удивление твердой…
Холодная волна окатила с ног до головы. Шевалье с трудом поднял пудовую голову. Мотнул ей, пытаясь отряхнуться от воды, и немедленно пожалел об этом – в череп, как с размаху вколотили крепкий толстый гвоздь.
- Приветствую в моей скромной обители! – дружелюбно поздоровался с шевалье принц Конде, изящный и надушенный, дико неуместный в местном окружении. – Приношу извинения за подобный прием! Но что поделаешь, жизнь переменчива и полна превратностей! – он сожалеющее развел руками.
- Агрх… - то ли простонал, то ли зарычал шевалье, пытаясь собраться с мыслями. Он висел на подобии креста, тщательно закованный. Явно подземелье. Вокруг темень и мокрый, даже на вид, кирпич старинной кладки. Несколько свечей прилеплены на выступающие из кладки кирпичи, их прыгающие огоньки дают немного света, но от них же тени кажутся еще более густыми и страшными. В комнате больше никого, только он и герцог Энгиенский.
Хотя какая эта комната… Пыточное подземелье, каменный мешок.
Сердце тоскливо сжалось. Вспомнились триста луидоров и намерение отправиться с ними в родную сторону.
Дурак. Трижды, сотню раз дурак! Истинно говорят – жадность отшибает разум.
- Именно, мон шер, именно! – принц казался воплощением божества любезности, если бы у греков было таковое. – Не пытайтесь разорвать оковы. Сталь, а поверх накладное серебро, чистейшее. Оно ведь, правда, хорошо против оборотней?
Герцог засмеялся, закинув голову, искренне, с облегчением. Так смеются после успешного завершения тяжелой и опасной работы.
- Опережая естественный вопрос - вы правы, мой дорогой Бисклаверт! Ваш покровитель с огромным облегчением вас предал. Даже не пришлось ему ничего обещать. Так, разве что по пустякам.
Конде склонился над пленником, доверительно шепча:
- И ваш общий секрет он так же сообщил мне, с не меньшим удовольствием! А оборотни, как мне рассказал любезный капитан Швальбе, с коим вы, к сожалению, незнакомы, ужасно предсказуемы.
- Значит… заговора… не было… - висевший на кресте оборотень уже мог составлять буквы в членораздельные слова, но не более одного подряд, иначе голова вновь раскалывалась на множество отдельных частей. – Все, чтоб… меня поймать?..
- А вот этого, милейший, вам уже никогда не узнать, - сообщил принц. – К слову, все тот же капитан Швальбе порекомендовал не играть в охотников, а попросту взять побольше пороха и хорошего стрелка, который в нужный момент метким выстрелом подорвет бочонок. Ведь триста луидоров и взорванный сарай - не такая уж большая цена за целую волчью шкуру на ее владельце. Так что, советую вам, милейший Бисклаверт, повисеть и помолиться. А мы пока решим, кто более выгоден стране – живой австрийский шпион или все же мертвый османский убийца-ассассин. Хотя, быть может, пригодится и выходец из Ада, которым вы, несомненно, являетесь.
Уже выходя, принц сказал через плечо:
– Сказать честно, мой друг, я восхищен вашей сообразительностью. До сих пор никто не отстреливал королей из ружья, как незадачливых куропаток на охоте. Пусть даже ухлопав двойника. Вы первооткрыватель новой эры, не считая, конечно, того простака, что неудачно палил в адмирала Колиньи. Жаль, что история не сохранит вашего имени.
Хлопнула тяжелая, обитая медным листом дверь, отрезав от мира.
Антуан долго вслушивался. Тишина. Только капель где-то за стеной да шуршание крыс. Глаза сами собой закрылись, утягивая в бездну спасительного сна…
Сна, где печально и одиноко сидел на завалинке возле свежевыбеленной хаты старый Панько. Его прищуренные глаза, окруженные сеточкой старческих морщин, с грустью глядели на внука. Глупого, по-дурному бесшабашного.
Любимого.
- Щож ты, онучку дозволыв наробыти? Зовсим гроши зир застилы? Да що вже зробышь… Усе пам’ятаешь? – негромко, с теплотой в голосе спросил старик. Его речь, родная, почти забытая Бобренко за время скитаний по чужбинам, лилась мелодично, как добрая песня из детства.
Антоха, что был сейчас совсем еще ребенком, кивнул. Помнил он все отлично. Не та наука, чтобы забывать.
- Ось и добре, ось так и робы, бо закатують тебе ци тварюкы! Йды сюды, тильки швиденько…
Зашедший утром тюремщик, принесший небогатый завтрак, нашел только пустые кандалы да несколько волчьих шерстинок. Шевалье де Бобриньяк исчез бесследно и более никогда не слышали о таком во французской земле.
А на далеком погосте, где-то на Полтавщине, добавилась свежая могила…
История седьмая. О потаенных страхах и причудливых путях к избавлению от оных.
Апрель в долине Рейна выдался на диво теплым, более схожим с летом, нежели с предшествующим холодным мартом. Вот только не понять, что на круг лучше выходит - то ли ночь дрожать по-зимнему, укрываясь драным плащом, то ли целый день по-летнему месить грязь на разбитых дорогах, когда мокрые ноги холодит, а голову печет. В общем, так на эдак выходит.
Да еще приходилось постоянно ожидать атак кумашей или татарвы. Эти, как комары – налетали из ниоткуда, кусали больно, а при опасности немедленно рассеивались – не прихлопнешь одним ударом. Католическая Лига вообще забыла о стеснении в средствах и методах, нанимая нехристей и прочих схизматиков. Упыри они, что тут говорить. Что, нельзя отстать от простых людей и позволить им самим выбирать свою веру? Это Папа все воду мутит, как пить дать. Чтоб на нем черти в Аду дрова возили до скончания веков…