- Да ну, Кейн. Это же я. Разве в Донжоне я не помог тебе выбраться? А? Нет?
Он тянется ко мне, будто прикосновение его может напомнить об ушедшей дружбе.
Я дотрагиваюсь кончиками пальцев до рукояти Косалла, и клинок выбивает гремучую дробь на подлокотниках. Его величество замирает и осторожно отступает на шаг.
- Да, - признаю я. - Помог. Поэтому даю тебе шанс уйти миром.
- Но… э-э… эй, а… а куда же мне податься? - жалобно бормочет он. Я бы пожалел его, не будь мы знакомы так близко. Его величество как сорняк - куда упадет, там и расцветет. - Куда я пойду? Что мне делать?
- Мне все равно, - говорю я, - лишь бы не здесь. Вон.
Он отступает еще на ступеньку.
- Кейн…
Я тычу Косаллом в его сторону. Клинок рычит.
- Пять секунд, твое величество.
Развернувшись, он проворно ссыпается на песок арены. Расталкивает смешанный поток людей и нелюдей по дороге к дверям и, не оглядываясь, выходит из Зала суда. Я смотрю ему вслед, вспоминая, сколько раз мы знатно веселились вместе, но меня это больше не трогает. Было время, когда я считал его своим лучшим другом.
И не могу вспомнить, почему.
Внизу на арене Райте раздает указания - мои указания - монахам. Разбившись на взводы, они должны будут перехватывать и беспокоить огнем приближающиеся отряды социальной полиции - так, вместо приветствия. Вскоре монахи расходятся, и т’Пассе отправляется руководить "змеями", кейнистами и теми из Народа, кто решил остаться здесь и сражаться. Орбек уводит за поводок Тоа-Сителла, чтобы его патриаршество не нашел приключений на свою задницу, и во всем Зале суда остаются только Райте, Делианн и я.
Райте с арены смотрит вслед Орбеку и Тоа-Сителлу стылыми, как зима, глазами. Он едва держит себя в руках; просто шипит от усилий, с которыми молча остается на месте.
- Что ты собрался сделать с патриархом?
- Ничего, о чем тебе следует знать, - отвечаю я. - Крис!
Тот стоит посреди арены, затерявшись в бесконечных пространствах.
- Крис! - повторяю я. И уже резче: - Делианн!
Взгляд его медленно сосредоточивается на мне.
- Да, Кейн?
- Давай.
- Здесь?
Я показываю на титаническую фигуру Ма’элКота, вырубленную в известняковом уступе над нашими головами.
- Есть на примете местечко получше?
Он размышляет над этим пару секунд; лицо его нечеловечески покойно. Потом закрывает и открывает глаза - настолько медленно и нарочито, что язык не повернется сказать "моргает", - говорит:
- Пожалуй, что нет.
- Что от меня потребуется?
- По ходу дела объясню, - отвечает он, взбираясь на помост, чтобы встать рядом со мной. - Входи в транс.
Я принимаюсь за дыхательную гимнастику; достаточно пары секунд, чтобы путаная сеть черных струек заплела Зал суда, словно тут поселилась пара пауков размером с лошадь.
- Вижу, - говорю я, и у меня получается. Я удерживаю образ во время беседы.
- Знаю.
- Уже легче. Даже легче, чем в те времена, когда я постоянно тренировался. В учебке.
Делианн одаряет меня грустно понятливой улыбкой.
- Среди перворожденных нас учат, что путь к власти измеряется познанием себя. Чтобы пользоваться магией, следует понять себя, и мир вокруг себя, и единство их.
Я стою в центре этой черной мятой паутины. Она трепещет вокруг моей поясницы, и к мышцам ног возвращаются чувствительность и сила.
Делианн оборачивается к Райте.
- Встань перед ним на колени, - говорит он, указывая на точку в шаге от моих ступней.
Райте смотрит на меня.
- Исполняй, - командую я, и он подчиняется.
Теперь Делианна окутывает иное свечение - синеватое, как огни святого Эльма. От его ауры отделяется вырост - псевдоподия, конечность - и цепляется за что-то слепяще-белое у меня в животе. По бесплотной синей мгле пробегает молния, превращая ее в слепящий дуговой разряд. Если бы я смотрел на него глазами, то их выжгло бы.
Делианн тянется к Райте, и тот вздыхает, когда многоцветный ореол окружает его.
- Это сродни Слиянию, - поясняет чародей. - Нечто вроде фантазма, но созданного нами совместно, по ходу дела. Не пугайтесь увиденного; мы можем принимать непривычные для самих себя обличья, но друг друга узнаем непременно. Это… метафорический уровень бытия. Как сон.
- И мы не сможем лгать, - бурчу я.
Делианн кивает.
- В таком состоянии сознания обман невозможен. А вот сокрыть истину нетрудно - достаточно не делиться ею. Так же следует поступить, если одна из сил внешних попытается вступить в контакт или овладеть твоим телом. Без твоей помощи им это не под силу… но они могут быть очень убедительны.
- М-да.
- Какие силы? - переспрашивает Райте, жадно вглядываясь в образы, которыми подпитывает его рассудок прикосновение Делианна. - Вы так и не объяснили, что нам предстоит.
Я скалю зубы.
- Маленькая беседа с Ма’элКотом.
8
Свет, нежный и теплый, как огонь в очаге, явился не далеко и не близко, в неопределенной стороне: рядом, в стороне, впереди, позади, наверху, внизу…
В вечной пустоте нет направлений.
Свет тянул ее с непреодолимым терпением гравитации вперед или ввысь: туда, где пламенел. Лишенная воли к сопротивлению, она плыла к свету.
Постепенно она осознала, что перед ней солнце. Или не солнце? Звезда, что горит в вечной пустоте, даруя свет, и жизнь, и смысл бескрайним пустошам смерти - но она же была мужчиной с эльфийскими чертами и гривой платиновых волос, огненными вымпелами полоскавшихся на солнечном ветру. В руках человек-солнце сжимал термоядерный лук и фотонные стрелы.
Упорство копилось в душе ее, придавая сил, будто она набиралась его из сияния пламенноликого, и с новообретенной силой она замедлила свой полет, приближаясь все осторожней по мере того, как нарастало осознание себя. Откуда-то она ведала: это чужая земля.
"Я знаю тебя, - молвила она солнцу. - Ты Крис Хансен".
И ответило солнце: "Я Делианн".
Далеко-далеко в вышине - ибо в вечную пустоту прокрались тихой сапой верх и низ - одиноко и горделиво парила хищная птица, поводя сияющими крылами. Сокол, не то орел…
А может, феникс.
Птица рвалась к светилу, влекомая от века светом и теплом - чтобы вечно падать вниз на увечном крыле. Крик птицы рвал сердце богине, ибо та сама нанесла эту рану и чувствовала ее, точно свою собственную - рука горела, будто в печи, - но знала, кто страдает с ней.
"Ты Кейнова погибель", - промолвила она беззвучно.
И ответила птица: "Я Райте".
На безграничных полях, что раскинулись под солнцем, увидала она прочих тварей: волка-великана с обрубленными когтями, хромого от боли, но все же яростного и страшного; и женщину из базальтовой лавы, прорвавшей покров земли острыми, не сточенными тысячелетней эрозией гранями. Видела она деревья и цветы, кошек и мышек, змей, и жаб, и рыб…
И последним увидала она мужчину.
Он сидел на камне, облокотившись на колени, и смотрел на нее.
Она знала его до последней клеточки.
Поседевшие на висках блестящие черные волосы и подернутая инеем бородка - пальцы ее знали их на ощупь. Темный блеск в глазах, косой шрам на дважды сломанной переносице - губы ее помнили этот изгиб. Эти грубые, смертоносные руки тискали когда-то ее грудь, гладили жаркие бедра.
На нем была свободная куртка из черной кожи, посеревшая и потертая; белесые пятна впитавшегося пота виднелись под мышками. Черные мягкие штанины были сплошь порваны, порезаны, зашиты наспех. Грубые бурые нитки проступали на коже, словно свернувшаяся кровь.
Сердце богини запело, и она устремилась к нему.
Неспешно и уверенно рука сидящего на камне скользнула под куртку, чтобы извлечь на свет длинный острый нож.
- Довольно, - промолвил он.
Она застыла в недоумении, и там, где у живого человека располагается сердце, заискрила горькая обида.
- Хэри …
- Хэри мертв. - Острие ножа уставилось ей в глаз. - Как и ты. Так что давай без слюнявых счастливых встреч.
- Хэри, я не понимаю… почему ты не дашь мне коснуться тебя.
Он указал ножом на парящую в небесах птицу:
- Потому что имею представление, что может случиться при этом.
- Я хочу лишь поделиться с тобой. Слиться с тобой.
- Нет.
- Здесь мы можем быть едины. Одна плоть. Любить друг друга…
- Нет.
- Я хотела, чтобы мы были вместе…
- Не повезло.
- Ты обращаешься со мной как с врагом.
Глаза его сверкали, словно осколки обсидиана: черные, острые.
- Да.
- Хэри… Кейн… - Мысленный голос ее становился глубже, грубей; она попыталась прокашляться, но голос Ма’элКота рвался из ее груди вулканическим рокотом: - Кейн, я люблю тебя. Мы тебя любим.
- Протяни руку.
Она заколебалась.
- Давай, - подбодрил он. - Мы уже переросли детские игры. Руку!
- Хорошо.
Она вытянула руку - подобную ее собственной, но величиной с длань Ма’элКота, - а кожа, словно намасленный пергамент, и ревматичные суставы принадлежали Коллбергу. Он покачал головой, указывая на левую руку - раненую, обожженную, совсем человеческую руку:
- Эту.
Она шарахнулась.
- Не доверяешь мне? - Он ухмыльнулся по-волчьи, будто ответ вовсе его не заботил.
Изумившись себе самой, она поняла, что действительно не доверяет этому человеку - и не могла поначалу даже осознать, почему.
Не верила, не могла поверить. Он и прежде обманывал ее, мучил, губил. Он лгал ей, и лгал, и лгал, и ложь его разрушила ее жизнь. Он был источником ее нестерпимых страданий на протяжении семи долгих лет. Он угрожал ей, насмехался над законными кастовыми отношениями. Он бил ее, сломал нос и пнул в пах…
"Какой пах? - мелькнуло у нее в голове. - Что такое?"
Прежде чем остальные двое могли удержать ее, она протянула руку. Быстрей взгляда сверкнул на солнце клинок и вонзился между костями, пробив ладонь насквозь: призрак стали, сочащийся у основания черной кровью.
Обжигающая холодом сталь обернулась раскаленным тавром, когда он повернул нож, заклинивая лезвие между костями, а потом, дернув, вывернул им троим руку, сбивая с ног. Задыхаясь от шока, еще не осознаваемого как боль, они смотрели изумленно, как льется по клинку черная нафта, стекая с острия.
И там, куда падала густая жидкость, трава под ногами чернела, скручиваясь, и начинала дымиться.
- Что ты ДЕЛАЕШЬ?!
В черной дали небес солнце натянуло тетиву до самого сердца и выпустило фотонную стрелу.
Пламенным метеором пробила она раненое крыло феникса и пронзила ладонь богини там, куда вошел нож Кейна. Стрела прошла сквозь ее тело, и тело бога за ее спиной, и того, кто стоял за ним, соединяя их троих вместе с фениксом полыхающей струей бело-голубого излучения черена.
Сила хлынула ввысь, наполняя феникса, и тот вскричал, раздирая душу, и брызнула из раненого крыла черная кровь, дождем заливая весь мир.
- Это, как понимаешь, метафора, - пояснил Кейн. - Думаю, если ты сосредоточишься, то поймешь, что происходит на самом деле.
И она ощущала…
Из родника на Кхриловом Седле сочилось черное масло, вливаясь в поток нечистот из лагеря железнодорожников. В древних северных чащах сохли и чернели иглы елей и пихт, и сочилась из лопнувших стволов черная, как оникс, живица. В пустоши Бодекен нафта поднималась из тухлых болотных глубин, и по живой зелени распространялись омертвелые пятна.
Ужас богини передался тем, кто разделял ее сознание.
- Прекрати! Ты должен остановить это!
- Нет, - ответил Кейн, - не должен.
- Хэри… Кейн, пожалуйста! Остановись!
- Нет.
Она уже чувствовала, как жизнь вытекает из нее, как смерть карабкается вверх по нервам, будто проказа.
- Кейн… ты меня убиваешь…
Волчья ухмылка стала шире, потеряв остатки веселья.
- Ты уже мертва. Мы убиваем реку.
- Нет! Ты не можешь!..
- Да ну? - Он жестоко хохотнул. - Ты с кем разговариваешь?
- Погибнет все и вся! До последнего… всякая тварь…
- Верно. И много ли проку будет от твоей драгоценной связи? Ты останешься с пустыми руками. Черт, ты потеряешь даже то, с чего начал. Подумай, Ма’элКот: много ли возлюбленных детей твоих переживет это? Что станется с твоей драгоценной божественностью, когда все твои поклонники будут мертвы?
И вот тогда Пэллес Рил поняла. Воображаемые слезы хлынули из мнимых глаз. Взгляд ее говорил "спасибо", но только лишь взгляд.
Волчий оскал чуть смягчился.
- Я же говорил - доверься мне.
Губы ее сковало иное слово:
- Блеф.
- А как же.
- Ты убьешь себя вместе с рекой. Отрава погубит тебя так же верно, как форель или скопу.
Улыбка Кейна стала еще веселей.
- Тебя никогда на "слабо" не брали?
Гнев нарастал в ее сердце, но то был чужой гнев.
- Это не игра! - гремел голос с ее губ. - Невозможно ставить на кон все живое в бассейне Великого Шамбайгена!
Улыбка исполнилась страсти.
- Волков бояться - в лес не ходить.
Прошло, казалось, долгое-долгое время. Тишину прерывали лишь отдаленные всхлипы маленькой девочки.
- Вера остается у нас.
- Да? - Голос Кейна был мягок и ровен, но от глаз по лицу расползалась оледенелая корка. - И что вы такого с ней в силах сотворить, что будет страшней уже сделанного?
- Ты хуже, чем мерзавец… Ты хуже, чем преступник. Ты чудовище…
За ледяной маской сгустилась, неоспоримо явная, тень Кейна: сверкающая тьма, оживший диорит.
- Об этом вам следовало подумать прежде, чем мучить мою дочь.
- Остановись! Ты должен прекратить это!
- А ты меня заставь, - бросил он и пропал.
Вместе с ним пропали феникс, и солнце, и луг, и мир, и все звезды.
Но богиня не рухнула в небытие. Стекающих в реку ядовитых струй было довольно, чтобы связь с реальностью поддерживала ее в сознании. Она была сама себе вселенной: одновременно огромной и мизерной, наполненной целиком ползучей погибелью и мукой.
И еще надеждой.
9
Социальный полицейский у дверей операционного зала стоял неподвижно по стойке "смирно" так долго, что, когда он пошевелился наконец, Эвери Шенкс вздрогнула: волна трепета ударила из поясницы, болезненно раскатываясь по рукам и ногам. Она судорожно стиснула хрупкие бессильные кулачки и сгорбилась, пытаясь скрыть, как бьется сердце. И все только от того, что соцполицейский сделал шаг в сторону, чтобы отворить дверь.
В операционную вступил Тан’элКот. За ним следовали еще двое социков.
В груди у Эвери отчего-то мрачно захолонуло: то ли в лице, то ли в осанке великана проскальзывало нечто безликое и страшное.
- Тан’элКот, - промолвила она, все еще надеясь, что могла ошибиться. - Все кончено? Уже конечно?
Он воздвигся над нею, точно утес.
- Собирайся. Мы отбываем через час.
- Отбываем? - тупо повторила она, пытаясь согнуть ноющие суставы, чтобы подняться. - Тан’элКот…
- Ма’элКот, - поправил он бесстрастно.
Эвери передернуло.
- Не понимаю…
Но он уже отвернулся. Стоя у операционного стола, к которому была привязана Вера, он расстегивал крепления. Соцполицейские снимали емкости капельниц и сосуды для испражнений, подсоединенные к катетерам, с крючьев на столе, чтобы повесить на странную конструкцию, которую приволокли с собой. Устройство это походило отчасти на левитрон, но вместо магнитной подвески у него были колеса: два больших со спицами позади и еще два маленьких - под ногами. Тан’элКот поднял Веру со стола и принялся пристегивать к инвалидной коляске.
Вот в чем заключалась разница: теперь Эвери поняла. Он уже не оглядывался на социальных полицейских, а они не замечали его, но вместе с ним трудились ради общей цели, координируя движения, словно роботы, без слова или жеста.
- Что ты делаешь?! Тан’элКот…. Ма’элКот… она слишком слаба! Ее нельзя трогать, она же умрет!
Шагнув к ней, великан ухватил Эвери одной рукой и оторвал от земли, не грубо и не мягко, а скорей с отстраненным равнодушием, словно она была для него тварью столь чужеродной, что он и помыслить не мог, какие стимулы доставляют ей удовольствие или боль.
- Ты не позволишь ей умереть, - промолвил он. - Ты предоставишь ей требуемый уход.
- Я… я…
Глаза ее наполнились слезами, голос прервался.
Ее размазало, как масло по хлебу. Слишком долго она сидела в тесной комнатушке под взглядами серебряных масок социальной полиции. Сердце ее разъела кислота за те долгие часы, пока она беспомощно наблюдала за бесконечным кошмаром, в который погрузилась Вера.
Бутылочка теравила, оставшаяся в сумке, притягивала ее как магнит; химическое утешение оставалось для нее единственно доступным. Но Эвери Шенкс и без того слишком ненавидела себя. Если она подарит себе покой, пока Вера остается здесь пристегнутой к стальному ложу, будучи не в силах вырваться из лихорадочного бреда льющихся в ее вены наркотиков, Эвери никогда не сможет примириться с собой.
Не смогла бы.
Она уже решила - когда тяга к снотворному станет невыносимой, она выпьет всю упаковку разом. А если найдет способ скрыться от нечеловеческих серебряных взглядов Соцполиции, то поделится ими с Верой.
Потому что не сможет оставить девочку в одиночестве.
- Да, - прошептала она наконец. - Все, что потребуется.
За спиной великана соцполицейские принялись натягивать на Веру поблескивающую металлом сбрую.
- Но… но куда мы отправляемся?
- Домой, - промолвил он и отвернулся, чтобы поправить ремни.
- Домой? - повторила Эвери в ужасе. - В Поднебесье? Что с тобой случилось? Что на тебя нашло? Ее нельзя двигать как мебель - она не протянет там и дня!
- Одного дня, - сухо пророкотал Ма’элКот, - будет довольно.
Война между темным аггелом и богом пепла и праха близилась к решающему сражению.
В исходе его сомнений не оставалось.
Солдаты бога праха и пепла владели оружием сокрушительной мощи. То были самые опытные и дисциплинированные бойцы, каких видел этот мир. Командиры их были толковы, а дух - несокрушим.
Союзники темного аггела были голодны и больны, покрыты ранами и рассеяны, и не доверяли друг другу.
Но есть сражения, а есть - сражения; иное оружие полезней прочего, и не во всяком бою стоит побеждать.