– Послушай, – сказал Тони, – я привезу тебе бивень моржа, вот что.
Лира дулась. Пантелеймон же строил обезьяньи гримасы деймону Тони, а тот с отвращением закрывал желтые глаза. Лира побрела на пирс и со своими новыми приятелями стала спускать на бечевках к черной воде фонари – приманивать медленно плававших вокруг пучеглазых рыб, а потом тыкать в них заточенными палками и раз за разом промахиваться. Но мысли ее были заняты Джоном Фаа и совещательной комнатой; вскоре она оставила ребят и вернулась по мощеной дороге к Заалю. В окне совещательной комнаты горел свет. Заглянуть в него было нельзя – оно находилось слишком высоко, но невнятные голоса оттуда доносились.
Тогда она подошла к двери и пять раз громко стукнула. Голоса смолкли, скрежетнуло отодвинутое кресло, дверь открылась, и на мокрые ступеньки упал теплый свет гарной лампы.
– Да? – спросил человек, открывший дверь.
Позади него Лира увидела людей за столом, аккуратно составленные сумки с золотом, бумаги и ручки, стаканы и кувшин с можжевеловой.
– Я хочу поехать на Север, – сказала Лира так, чтобы все услышали. – Я тоже хочу спасать детей. Для того и сбежала от миссис Колтер. И еще до этого хотела спасать моего друга Роджера, кухонного мальчика из Иордана. Я хочу поехать и помогать вам. Я знаю штурманское дело, могу делать магнитные измерения на Авроре, я знаю, какие части медведя можно есть, и еще много всякого полезного. Вы пожалеете, если приедете туда и окажется, что я вам нужна, а вы меня не взяли. Ведь сказала вам женщина, что могут понадобиться женщины для разных ролей – так могут и дети понадобиться. Вы же еще не знаете. Поэтому вы должны взять меня, лорд Фаа, извините, что помешала вашему разговору.
Она уже стояла в комнате, все мужчины и их деймоны смотрели на нее, кто весело, кто с раздражением, а она не сводила глаз с Джона Фаа. Пантелеймон сидел у нее на руках, и его кошачьи глаза горели зеленым огнем. Джон Фаа сказал:
– Лира, не может быть и речи о том, чтобы подвергнуть тебя опасности, так что не морочь себе голову, детка. Оставайся здесь, помогай Ма Косте да прячься получше. Больше ничего от тебя не требуется.
– Но я учусь понимать алетиометр. С каждым днем он становится понятней! Он вам понадобится обязательно!
Джон Фаа покачал головой:
– Нет. Я знаю, тебе очень хочется на Север, но, думаю, даже миссис Колтер не собиралась тебя взять. Если хочешь увидеть Север, тебе придется подождать, пока не кончатся все неприятности. А теперь ступай.
Пантелеймон зашипел, но деймон Джона Фаа снялся со спинки кресла и подлетел к ним, хлопая черными крыльями – не грозно, а напоминая о хороших манерах. Лира повернулась на пятках, когда ворона скользнула над ее головой, а потом снова повернулась к Джону Фаа. Дверь захлопнулась перед ней с решительным щелчком.
– Все равно поедем, – сказала она Пантелеймону. – Пусть попробуют нам помешать. Все равно поедем!
Глава девятая
Шпионы
За несколько дней Лира составила десяток планов и с раздражением отбросила: все они сводились к тому, что надо спрятаться, а как ты спрячешься на узком каяле? Конечно, для самого путешествия понадобится большое судно, а она слышала достаточно рассказов и знала, что на большом судне есть много укромных мест: спасательные шлюпки, трюм, какие-то твиндеки; но сперва надо попасть на судно, а из Болот добраться до него можно только в цыганских лодках.
А если, к примеру, даже она сама доберется до берега, то можно залезть не на то судно. Вот будет весело – спрятаться в шлюпке, а проснуться на пути в Верхнюю Бразилию.
Между тем, словно дразня ее, днем и ночью вокруг кипели сборы. Она крутилась возле Адама Стефански, наблюдала, как он выбирает добровольцев для боевого отряда. Приставала к Роджеру ван Поппелю с предложениями насчет запасов: он не забыл снежные очки? Знает, где лучше всего раздобыть карты Арктики?
Больше всего ей хотелось помочь Бенджамину де Рёйтеру, разведчику. Но он исчез наутро после второй Сходки, и, естественно, никто не мог сказать, куда он делся и когда вернется. За неимением его Лира прилепилась к Фардеру Кораму.
– Лучше всего, если я буду помогать вам, Фардер Корам, – сказала она, – ведь я, наверное, больше всех знаю о Жрецах и сама чуть не стала одним из них. Может, я помогу вам разобраться в донесениях мистера де Рёйтера.
Старик пожалел непокорную, отчаявшуюся девочку и не стал ее прогонять. Он беседовал с ней, слушал ее воспоминания об Оксфорде и о миссис Колтер, наблюдал, как она возится с алетиометром.
– А где эта книга со всеми символами? – однажды спросила она.
– В Гейдельберге.
– И есть только одна такая?
– Могут быть другие, но я видел только ее.
– Наверняка есть в Оксфорде, в Бодлианской Библиотеке.
Она не могла налюбоваться на деймона Фардера Корама – такого красивого ей еще не приходилось видеть. Если Пантелеймон превращался в кота, то в тощего, лохматого, колючего, а Софонакс – так ее звали – была золотоглазая и изящная до невозможности, вдвое больше обычной кошки и с густым мехом. Когда на нее падал солнечный свет, мех вспыхивал множеством оттенков – бежевым, коричневым, кукурузным, золотым, осенним, красного дерева, – таких, что и названий им Лира не могла придумать. Ей страшно хотелось потрогать этот мех, потереться о него щекой, но, конечно, она этого никогда не делала: тронуть чужого деймона было бы немыслимым нарушением этикета. Деймоны трогать друг друга, конечно, могут, и даже драться; но запрет на прикосновение к чужому деймону настолько вошел в кровь и плоть каждого, что даже в бою воин не прикасался к деймону врага. Это было исключено. Лира не помнила, чтобы ей кто-нибудь говорил об этом: она это просто знала, так же инстинктивно, как чувствовала, что тошнота неприятна, а покой приносит отдых. Так что, хотя она восхищалась мехом Софонакс и даже размышляла о том, каков он на ощупь, ей и в голову не приходило дотронуться до нее, и она ни за что бы не дотронулась.
Софонакс была настолько же гладка, здорова и красива, насколько морщинист и слаб Фардер Корам. Возможно, он был болен или же изувечен, но ходить он мог, только опираясь на две палки, и постоянно дрожал как осиновый лист. Однако ум у него был сильный и ясный, и Лира скоро полюбила его – и за обширные познания, и за твердость, с какой он ею руководил.
– Что значат эти песочные часы, Фардер Корам? – спросила она однажды солнечным утром, сидя в его лодке. – Стрелка все время к ним возвращается.
– Если приглядеться внимательнее, очень часто можно найти разгадку. Что это маленькое у них наверху?
Она приблизила лицо к алетиометру.
– Это череп!
– Так что он, по-твоему, может означать?
– Смерть… Это смерть?
– Правильно. Выходит, одно из значений песочных часов – смерть. Первое значение, конечно, – время, а смерть – второе.
– Знаете, что я заметила, Фардер Корам? Стрелка останавливается там, когда делает второй круг! На первом круге она вроде спотыкается, а на втором останавливается. То есть показывает второе значение, так?
– Возможно. А что ты у нее спрашиваешь, Лира?
– Я думаю… – Она запнулась, вдруг сообразив, что на самом деле задавала вопрос, хотя и безотчетно. – Я просто выбрала три картинки, потому что… Понимаете, я думала о мистере де Рёйтере… Я поставила стрелки на змею, на тигель и на улей – спросить, как у него идет разведка, и…
– Почему эти три символа?
– Я подумала, змея – это хитрость, она нужна разведчику, а тигель может означать, ну, знание, ты его как бы выпариваешь, а улей – трудолюбие, потому что пчелы все время трудятся; так что из труда и хитрости получается знание, и это как раз дело разведчика. Я поставила на них и придумала в голове вопрос, а стрелка остановилась на смерти… Вы думаете, он правду показывает, Фардер Корам?
– Что-то показывает, Лира. Не знаю только, правильно ли мы его понимаем. Это большое искусство. Хотел бы я знать…
Он не успел закончить фразу, его прервал настойчивый стук в дверь, и вошел молодой цыган.
– Прошу прощения, Фардер Корам, только что Якоб Хюисманс вернулся, он сильно ранен.
– Он был с Бенджамином де Рёйтером, – сказал Фардер Корам. – Что случилось?
– Не хочет говорить, – ответил молодой человек. – Пойдите к нему, Фардер Корам, он долго не протянет, у него кровотечение внутри.
Фардер Корам и Лира встревоженно переглянулись, и в следующее мгновение Фардер Корам уже ковылял на своих палках со всей быстротой, на какую был способен, а его деймон неслышно ступал впереди. Лира пошла за ними, подпрыгивая от нетерпения.
Молодой человек отвел их к лодке, стоявшей у свекольного пирса, и женщина в красном фланелевом фартуке открыла им дверь. Она посмотрела на Лиру с подозрением, и Фардер Корам сказал:
– Хозяйка, важно, чтобы девочка тоже послушала Якоба.
Женщина впустила их и отошла, а ее деймон, белка, продолжал молча сидеть на деревянных часах. На койке под лоскутным одеялом лежал человек, бледный и мокрый от пота, с мутными глазами.
– Я послала за врачом, Фардер Корам, – дрожащим голосом произнесла женщина. – Пожалуйста, не волнуйте его. Он ужасно мучается. Всего несколько минут назад сошел с лодки Питера Хоукера.
– Где сейчас Питер?
– Швартуется. Это он велел позвать вас.
– Правильно. Якоб, ты меня слышишь?
Якоб, не повернув головы, посмотрел на Фардера Корама, который сидел в шаге от него, на соседней койке.
– Здравствуйте, Фардер Корам, – тихо сказал он.
Лира взглянула на его деймона. Это был хорек, он лежал очень тихо возле его головы, свернувшись клубком, но не спал, глаза у него были открыты и так же мутны, как у Якоба.
– Что произошло? – сказал Фардер Корам.
– Бенджамин погиб. Он погиб, а Герард в плену.
Голос у него был хриплый, а дыхание прерывистое. Когда он умолк, его деймон распрямился с мучительным усилием и лизнул его в щеку. Это придало ему сил, и он продолжал:
– Мы проникли в Министерство теологии, потому что один из пойманных Жрецов сказал, что там их штаб, оттуда исходят все приказы…
Он снова умолк.
– Вы захватили каких-то Жрецов? – спросил Фардер Корам.
Якоб кивнул и скосил глаза на своего деймона. Деймоны обычно не разговаривали с чужими, но иногда это случалось, и сейчас он заговорил.
– Мы схватили трех Жрецов в Клеркенуэлле и допросили их: на кого они работают, откуда получают приказы и так далее. Они не знали, куда увозят детей, сказали только, что на Север, в Лапландию…
Он замолчал, чтобы отдышаться, его маленькая грудь часто вздымалась.
– И эти Жрецы сказали нам про Министерство теологии и лорда Бореала. Бенджамин сказал, что они с Герардом Хуком проникнут в министерство, а Франс Брукман и Том Мендхем должны пойти и разузнать о лорде Бореале.
– Им удалось?
– Мы не знаем. Они не вернулись. Фардер Корам, обо всем, что мы делаем, они будто знали заранее. А Франс и Том пошли к Бореалу и как в воду канули.
– Вернемся к Бенджамину, – сказал Фардер Корам, увидев, что Якоб закрыл глаза от боли и задышал еще тяжелее.
Деймон Якоба встревоженно и жалостливо пискнул, женщина сделала два шага к раненому, прижав ладони ко рту; но она ничего не сказала, и деймон слабым голосом продолжал:
– Бенджамин, Герард и мы подошли к министерству возле Уайтхолла, отыскали боковую дверцу, не очень строго охранявшуюся, и мы остались наблюдать снаружи, а они вскрыли замок и вошли. Через какую-нибудь минуту мы услышали крик ужаса, вылетел деймон Бенджамина, позвал нас на помощь и снова влетел. Мы вынули нож и побежали за ним. Но там было темно, метались какие-то дикие, страшные тени, раздавались непонятные звуки; мы бросались туда и сюда, но раздался шум наверху, испуганный крик, и Бенджамин со своим деймоном упали с высокой лестницы, деймон хлопал крыльями и теребил его, хотел поднять, но напрасно – они рухнули на каменный пол и тут же умерли.
А Герарда мы так и не увидели, наверху раздался вой, это был его голос, и мы от страха и неожиданности не могли пошевелиться, а потом сверху прилетела стрела, вонзилась нам в плечо и прошла глубоко до…
Голос деймона совсем ослабел, а раненый издал стон. Фардер Корам наклонился и осторожно поднял покрывало: из плеча торчал оперенный хвост стрелы, вокруг масса запекшейся крови. Стрела вошла так глубоко в грудь несчастного, что снаружи торчало всего сантиметров пятнадцать. Лире стало плохо.
С пирса донеслись голоса и звук шагов. Фардер Корам выпрямился и сказал:
– Это врач, Якоб. Подробнее поговорим, когда тебе полегчает. – Перед тем как выйти, он пожал плечо женщине.
На пирсе Лира держалась вплотную к нему, потому что там уже собралась толпа, люди шептались и показывали на лодку пальцами. Фардер Корам велел Питеру Хоукеру немедленно идти к Джону Фаа, а Лире сказал:
– Как только выяснится, выживет Якоб или умрет, нам надо будет еще раз поговорить о твоем алетиометре. Иди пока, чем-нибудь займись, детка; мы тебя позовем.
Лира отошла от людей, села в камышах и принялась бросать в воду комья грязи. Одно ей было ясно: она научилась понимать алетиометр, но не испытывала от этого ни радости, ни гордости – ей было страшно. Что бы ни двигало этой стрелкой, она вела себя как разумное существо.
– Я думаю, это дух, – сказала Лира, и ей захотелось бросить эту штуку в болото.
– Когда есть дух, я его вижу, – сказал Пантелеймон. – Как этого старого призрака из Годстоу. Я его видел, а ты не видела.
– Разные бывают духи, – укоризненно сказала Лира. – Всех ты не можешь видеть. И потом, эти старые покойники – Ученые без голов. Я же их видела.
– Это была просто ночная жуть.
– Нет. Самые настоящие духи, и тебе это известно. Не знаю, какой там дух водит проклятой стрелкой, только это не такой дух.
– Может, и не дух, – упрямился Пантелеймон.
– Но кто же тогда?
– Может… Может, элементарные частицы.
Она фыркнула.
– А что? – настаивал Пантелеймон. – Помнишь фотомельницу в Колледже Гавриила? Ну вот.
В Колледже Гавриила был весьма священный предмет, его держали на алтаре в Капелле, тоже под черным бархатом (вспомнила Лира), как алетиометр. Она увидела его, когда пришла туда на службу с Библиотекарем Иордана. Воззвав к Господу, священник поднял покров, и в сумраке блеснул небольшой стеклянный купол, под которым что-то было, но что именно, издали не удавалось разглядеть. Затем он дернул шнурок, привязанный к шторке наверху, и на купол упал солнечный луч. И тогда стало видно: маленькая вещь вроде флюгера с четырьмя лопастями, черными с одной стороны и белыми с другой. Свет ударил в нее, и она завертелась. "Это наглядный нравственный урок, – объяснил священник. – Чернота невежества бежит от света, а мудрость белого стремится ему навстречу". Лира поверила ему на слово, но, что бы это ни значило, наблюдать за вертящимися лопастями было интересно, и все это происходило благодаря силе фотонов, как объяснил Библиотекарь по дороге домой.
Так что Пантелеймон, возможно, был прав. Если элементарные частицы могут закрутить фотомельницу, то, конечно, и стрелку могут двигать; но ее это все равно беспокоило.
– Лира! Лира!
Тони Коста махал ей с пирса.
– Сюда! – крикнул он. – Срочно иди в Зааль к Джону Фаа. Бегом, девочка.
Джон Фаа сидел с Фардером Корамом и другими вождями. Вид у них был встревоженный. Джон Фаа сказал:
– Лира, детка, Фардер Корам сказал мне, что ты уже владеешь этим инструментом. К нашему горю, только что умер Якоб. Думаю, нам все-таки придется взять тебя, хотя все во мне этому противится. На душе у меня неспокойно, но другого выхода, кажется, нет. Как только Якоба похоронят в соответствии с нашим обычаем, мы отправляемся. Пойми меня, Лира: ты отправляешься с нами, но это не повод для радости или веселья. Впереди нас ждут опасности и беды.
Фардер Корам возьмет тебя под свое крыло. Не огорчай его, не подвергай себя и его риску, иначе ты почувствуешь силу моего гнева. А теперь беги скажи это Ма Косте и будь готова к отплытию.
Следующие две недели прошли в таких хлопотах, каких еще не знала Лира. В хлопотах, но не быстро, потому что приходилось подолгу чего-то ждать, прятаться в противных сырых закутках, смотреть, как проплывает за окном унылый, дождливый осенний пейзаж, и снова прятаться, спать в газолиновых парах возле двигателя, просыпаться с дурной головой, и самое худшее – ни разу не выйти на воздух, не пробежаться по берегу, не полазить по палубе, не открыть шлюзных ворот, не поймать швартов, брошенный с берега.
Все время приходилось прятаться. Тони Коста пересказывал ей сплетни, услышанные в прибрежных пивных: что по всему королевству охотятся за светловолосой девочкой и за поимку ее назначена большая награда, а того, кто ее прячет, ждет суровое наказание. И странные ходили слухи: будто она – единственный ребенок, спасшийся от Жрецов, и носительница страшных секретов. А еще говорили, что она не человеческое дитя, а пара духов в обличье ребенка и деймона, посланных в здешний мир адскими силами для того, чтобы разрушить его; говорили, что это не ребенок, а взрослый, которого волшебным образом уменьшили, и он на содержании у тартар, явился шпионить за добрым английским народом, готовить тартарам дорогу для вторжения.
Сперва эти рассказы Лира слушала с радостью, а потом с тоской. Сколько же людей ненавидят ее и боятся! И она мечтала выбраться из этой тесной каюты-ящика. Ей не терпелось попасть на Север, очутиться в снегах под сияющей Авророй. А иногда она тосковала по Иордан-колледжу, ей хотелось снова полазить по крышам с Роджером, услышать колокольчик Стюарда, возвещающий, что до ужина полчаса, стук посуды, скворчание масла и крики на Кухне… И тогда ей ужасно хотелось, чтобы все было как раньше и таким оставалось всегда, чтобы она вечно была Лирой из Иордан-колледжа.
Единственным, что развеивало ее раздраженную скуку, был алетиометр. Она занималась им ежедневно, иногда с Фардером Корамом, иногда в одиночку, и оказалось, что с каждым днем она все легче погружается в спокойное состояние, когда проясняется смысл символов и перед мысленным взором встают освещенные солнцем гряды гор.
Пыталась объяснить Фардеру Кораму, что при этом чувствует.
– Будто с кем-то разговариваешь, только плохо их слышишь и чувствуешь себя как бы глупой, потому что они умнее тебя, только не сердятся и вообще… И они столько знают, Фардер Корам! Как будто всё знают, или почти всё! Миссис Колтер была умная, столько всего знала, но это другое знание… Как бы понимающее…
Он задавал конкретные вопросы, и она искала ответ.
– Что сейчас делает миссис Колтер? – спрашивал он. Ее руки сразу приходили в движение, и он говорил: – Объясни мне, что ты делаешь.
– Ну, Мадонна – это миссис Колтер, и, когда я ставлю на нее стрелку, думаю: моя мать; а муравей деловитый – это просто, это первое значение; а песочные часы означают время, и где-то в нем есть сейчас, и на нем я сосредотачиваюсь.
– Как ты узнаешь, где эти значения?
– Ну, вроде вижу их. Вернее, чувствую, вроде того как поднимаешься ночью по лестнице, ставишь ногу, а там еще одна ступенька. Так же вот я мыслью переступаю, а там другое значение, и я его вроде чувствую. Потом их все складываю. Это примерно как взгляд на чем-то остановить.
– Так попробуй и посмотри, что он скажет.