Ланин из тех женщин, которые очень долго остаются похожими на девушек. Долго не стареют, но когда приходят их пора, ломаются скоро; как стрела в сильной руке. Только что была красивая женщина, глядь, - а уже старая плесень... Ладно, до этого далеко. Так вот, в них есть что-то от девушек. Тонкие, стремительные, чуть-чуть неуклюжие, не знают причуд собственного тела. Отдельно ходят ноги, отдельно двигаются руки, отдельно улыбаются губы, все вместе - как десять флейт, поющих одновременно и не в лад. Как воин, который много лет думал про свой меч, что это острая железная палка, а потом попал к хорошему учителю, и тот показал, какие чудеса этой палкой можно творить... Воин еще не умеет владеть мечом, но уже почувствовал вкус силы и свободы, исходящих от умения работать. Так же и женщины вроде Ланин застывают в мгновении перехода, многое им говорит, как это должно быть, и ничто пока не указало путь, приводящий в это самое как... Уже не один мужчина взял их, а они все еще невесты, никак не становятся женами до конца. Как птицы, которым суждено летать, и они машут крыльями, но не умеют оторваться от земли. Кажется, раза два или три я едва не научил летать такую птицу, но все как-то не выходило до конца. Астар! Ты не захотела помочь?
Вопрос ушел в пустоту. Ну понятно.
Не научил, а всегда хотелось. Не как с Фалеш, нет, это не как с Фалеш, та мне стала сестрой, женой и лучшим другом сразу. Вот же чума! Как жалко.
Я думаю о них обеих одновременно. Обе хороши, и притом ничем не схожи. Очень разные. Одна - как своя же ладонь, или, скажем, ступня. Другая - не ступня, а ступенька... то ли вверх куда-то, то ли неведомо куда.
Ланин.
...Если поднимется такая в воздух, следишь за ее полетом и не веришь, что ей необходимо опускаться на землю. Неуклюжести живо приходит конец. Это трудно передать на словах. И вообще редко случается. Вот взяли мы имперскую квадрирему, так же редко и с женщинами-птицами. Все в них меняется очень быстро. Они так же стремительно расцветают, как и вянут. Милькар как-то пересказал мне, что ему самому поведал Аннабарка Кипящая Сковорода много лет назад: отцу досталась такая чудесная птица. Лучше, чем бой, лучше, чем пангдамская водка, даже лучше, чем быть мастером... Милькар смеялся и не принимал всерьез: всего лишь баба... да куда ей! А я запомнил.
...Она обернулась.
- Прости, ты еще не спишь, Малабарка?
- Нет.
- Я хотела бы попросить тебя, Малабарка, об одной мелочи, которая, быть может, незначима для тебя, но для меня важна.
Ну да, конечно, принцесса. Я бы сказал попросту: "Хочу то-то и то-то. Как?" А она, видишь, узоры по деревяшке вытесывает... "незначима для тебя"...
- Что?
Она отвечает необыкновенно резво и с досадой:
- Дай я волосы тебе помою, наконец!
Серебряная хроника Глава 7. Сталь и золото
Я не ожидала, что он так покорно наклонит голову под водопад - даже сейчас, после всего, что случилось с нами. Если уж и среди наших мужчин забота о своей внешности часто считается чем-то недостойным, то что говорить о каких-то варварах, тем более морских!
Но он был - иной. Или не был, а стал... я не знала. Я и про себя сейчас ничего не знала.
Волосы Малабарки, такие жесткие с виду, оказались куда тоньше и послушнее моих - таким не глина потребна, а скорее яичный желток. Да только где его взять на морском берегу - разве что слазить в лес, разорить гнездо, но делать такие вещи я не умею и не люблю... А кожа его в тех местах, где я к ней прикасалась, была горячей, особенно по сравнению с моими давно замерзшими пальцами. Его кожа, заласканная солнцем, она и не могла быть иной...
Никогда бы не подумала, что мне будет так приятно прикасаться к мужчине. Просто прикасаться, без всяких задних мыслей, просто ощущать живое тепло кончиками пальцев и быть счастливой от одного этого. Может быть, потому, что он был моим, а я - его. Ни о ком, даже о Кайсаре, я никогда бы не могла сказать, что он мой.
Гребня у меня, разумеется, тоже не было, а ведь такое добро надо расчесывать, пока влажное, иначе так перепутается... Но все, что я могла для него сделать, это подсушить его роскошную гриву остатками зеркального облачения. Какая все-таки замечательная ткань, прах ее побери, не хуже льняных полотенец воду впитывает.
За все это время Малабарка не проронил ни слова. В конце концов я начала ощущать от этого некоторую неловкость: я не умела понять, приятно ему или же он просто из уважения ко мне покоряется женскому капризу. Я всегда так плохо разбиралась в людях...
- Твои волосы... Они даже влажные вьются. - Я сказала это только для того, чтобы как-то сломать эту стену молчания. - Ты - человек моря, и они - как волна за волной... А я человек берега, и у меня они прямые, как трава. И жесткие, как трава, которую сожгло солнцем... - По-моему, неловкость между нами лишь усилилась оттого, что я все это выговорила, и я окончательно смешалась.
- При том, что у вольного народа волосы чаще прямые, а у ваших лунных, наоборот, волнистые. - В глазах Малабарки что-то мелькнуло, когда он это сказал, и я вдруг поняла, что он с не меньшим усилием пытается сломать эту стену неловкости со своей стороны. - Но мы с тобой - неправильные.
- Да, - я попыталась улыбнуться ему, - мы оба неправильные. И видимо, с самого рождения.
Неожиданно он протянул руку и взял в горсть мои волосы:
- Не жесткие. Кто это вбил тебе в голову?
В безумии отречения я отхватила волосы где-то по линии подбородка, то, что осталось, даже шею мне не прикрывало. Поэтому Малабарка, трогая их, невольно коснулся моей шеи на полпути между ухом и затылком - и от этого прикосновения я так и вздрогнула.
- Никто не вбил. Просто они в любую прическу ложатся с огромным трудом. - Я произнесла это, как в тумане, лишь бы отвлечься от прикосновения, которое ударило меня, словно молния из хвоста недобитого рыбаками ската. - Вот возьму теперь и буду всю жизнь так носить, а то с длинными одна морока.
- В Империи так ходят только рабыни. Не боишься?
- Тогда чуть-чуть отпущу, чтоб можно было на затылке стянуть. Но ни в коем случае не длиннее, чем у тебя сейчас: то, что длиннее, в костре сгорело... А ты что, хочешь увезти меня отсюда в Империю?
- Больше некуда. Маг’гьяр не терпят чужаков. Куда еще? Не в Ожерелье же. Там нас продадут в рабство на третий день.
- И не в Имлан, прах его побери совсем... - Слова цеплялись одно за другое, но все это уже не имело никакого значения. Мы выговаривали их, как во сне, словно пытаясь отгородиться от того, что творилось с нами обоими - да, и с Малабаркой тоже, я понимала это каким-то уголком сознания, которого у меня раньше никогда не было...
Я зачем-то протянула руку, желая еще раз поправить его влажные волосы - он невольно отступил на шаг, чуть повернулся... Лунный свет окатил его с головы до пят, отразился в обсидиановой черноте глаз. Глаза из моих снов. И эта поза вполоборота, когда свет немыслимо резко обводит линию скул - тоже из снов, он бы и нарочно так не встал. Его ноги босы - не пожелал мочить сапоги в ручье, и правильно сделал, - рубашка чуть приспущена с плеч, и тонкий кожаный шнурок, с которого он сорвал гадальный кубик, перечеркивает ключицы, словно тонкий порез с уже запекшейся кровью... О высокое небо, все силы земли и моря, почему же я только сейчас осознала эту его красоту, ничего общего не имеющую с привлекательностью внешней оболочки? Я же всегда так гордилась, что умею видеть не только глазами!
- Это все-таки ты... - еле слышно слетело с моих губ. - Прости, что прежде не признавала тебя в таком обличье...
Я не успела договорить. То самое стремительно-легкое движение из моего последнего сна - я узнала его и на мгновение испугалась, коротко вскрикнув, - но в его руке не было никакого ножа (да и не могло быть, он уже стал моим), и он не бросил меня на песок, а, наоборот, подхватил на руки, опалив плечо дыханием:
- Ланин... Девочка моя...
И тогда я обвила руками его шею и торопливо, неумело коснулась губами того, до чего дотянулась - кажется, скулы. Капля с его волос упала в вырез моей рубашки, скользнула по левой груди.
- Я нашла тебя...
- Нет, я нашел тебя. - В следующий миг его губы медленно и неотвратимо накрыли мои. Долго, мучительно долго, я извернулась и снова встала на землю, но он каким-то образом не позволял мне прервать поцелуй, и тогда уже я сама потянула его за собой на песок.
Он рывком сбросил рубашку, укладывая меня так, чтобы я легла на нее головой и плечами. Его рука проникла под мою одежду, торопливо скользнула по кончикам груди... Небо, это было почти как ожог по силе своей! Я уже задыхалась, мне не надо было никакого искусства - мое тело жаждало немедленного соединения. И он не обманул этой жажды, ибо и в нем не осталось силы владеть собой. Мои пальцы едва-едва успели понять, как гладка его кожа и как неприятно рвут эту гладкость старые шрамы...
Когда мы слились, с моих губ сорвался не стон - крик. Остро, ослепительно, не дробясь на отдельные вспышки - сплошным водопадом, лавиной, не давая перевести дыхания... Я давно не слышала своего голоса, я выпала из пространства и времени и уже не понимала, что плывет перед моим затуманенным взором - реальный Малабарка со спутанными прядями мокрых волос или золотое видение из сна... Да, золотое, это было почти грехом - представлять его в серебре, а не в золоте! Они были здесь оба, и были - одно. А меня вообще не было, я сгорала, возрождалась и снова сгорала в тот же миг, и никогда, даже под угрозой пытки, не смогла бы после сказать, сколько это длилось - десяток мгновений, полстражи или вечность...
Прежняя Ланин никогда бы не смогла так - и слава, уж не знаю кому, что пляска у костра просто отменила прежнюю Ланин, как изживший себя указ правителя.
Крика Малабарки я тоже не слышала. Я просто знала, что с ним сейчас творится то же самое, но не могла сказать, ни откуда я это знаю, ни что он делал со мной, а я - с ним. И когда мы наконец вновь стали отдельны друг от друга, я еще долго лежала без движения, и наслаждение медленно стихало во мне - каждый новый толчок был чуть слабее предыдущего...
- Люблю тебя, - шепнула я, бессмысленно глядя в разверстое надо мною звездное небо. - Люблю тебя, как никого никогда не любила - и люблю того, кто послал мне тебя. Люблю, люблю, люблю...
- Люблю тебя, - эхом откликнулся Малабарка, садясь рядом со мной на песке. - Ты мое чудо.
- Ты мое золотое солнце. - Я нашарила его кисть и прикоснулась к ней губами. Затем напрягла кончик языка и аккуратно тронула им его ладонь, внутреннюю сторону запястья, изгиб локтя... - Теперь мы с тобой окончательно едины. Отныне и навеки. То, что нас связало, превыше любых таинств.
Вместо ответа он просто провел рукой по моему обнаженному телу - одежда лежала рядом, но я не помнила, как снимала ее. Или это тоже сделал Малабарка? Медленное, скользящее движение от груди к бедру, почти не ласка, словно глаз ему было недостаточно и он пытался рассмотреть меня кончиками пальцев...
- Ты совершенна, птица моя огненная. - Я и не подозревала, что его голос может быть так нежен. - Сотни женщин видел я прекраснее тебя, но ты одна - совершенство. Как волна. Или как звезда рассвета. Или как утренний ветер...
Приподнявшись на локте, я тоже села на песок - боком, опираясь на правое бедро - и снова обвила руками шею Малабарки, прижимаясь к нему всем телом. И даже так я продолжала ощущать кожей его шрамы - сколько же их у него, с ума сойти! Даже у степных наемников (они часто ходят обнаженными по пояс) я ни разу не видела такого количества.
- Все твое тело - в отметинах прежней жизни, - тихо-тихо сказала я прямо ему на ухо. - Только на лице - ни единого шрама... Словно судьба нарочно хранила тебя, чтобы в означенный день я смогла узнать ее послание...
- Что за послание? - Он чуть напрягся, но не разжал объятий. - Ты имеешь в виду наше сходство, словно в нас одна кровь? Ты ведь заметила.
- В общем, да. - Я потерлась о плечо Малабарки, чтобы откинуть прядь волос, некстати упавшую мне на лицо. - Я ведь раньше тебя во сне видела, много раз... то есть не совсем тебя, но мужчину, схожего со мной лицом именно как одна кровь. И это сходство лиц - знак общей участи, не могу сказать, откуда я это знаю, но вот знаю.
- Даже так? - На лице Малабарки проступил неподдельный интерес.
- Да. Правда, на нем было облачение властителя, и еще... он словно старался пробиться ко мне откуда-то издалека. Даже заговорить не мог и не слышал моих слов. Теперь мне кажется, что это наши поганые дети Луны его ко мне не подпускали, вплоть до того, что нарочно отметили его знаками своего служителя, чтобы сбить меня с толку. - Я скрипнула зубами. - Гадины проклятые! Но, наверное, когда я проникла в храм, преграда между нами отчего-то стала тоньше - опять же не знаю, где здесь причины, а где следствия. И тогда ему было дано прийти ко мне в твоем обличье - вот потому я и сказала про послание судьбы...
- Значит, общая участь? - Малабарка коротко хмыкнул. - Мне тоже были знаки на этот счет. Так что все именно так, как ты говоришь. Кроме одного.
- Чего же?
- Кто бы ни был тот, из сна, я не послание от него. Он - послание от меня. Запомни это.
- Пусть даже и так. - Я еще крепче прижалась к Малабарке, и неожиданно волна терпкого желания нахлынула на меня с новой безумной силой. - Главное, что ты со мной. Теперь и всегда...
Он как-то странно заглянул мне в глаза, уголки губ чуть дрогнули в подобии улыбки:
- Твое тело снова жаждет моего. - Скорее утверждение, чем вопрос. Незримая искра уже проскочила сквозь кожу и теперь зажигала в нем такой же пожар, как во мне. Хотя и угли прежнего еще не остыли...
В ответ я снова напрягла кончик языка, но на этот раз тронула ямку над его ключицей.
- Страсть твоя бездонна... - Теперь уже его сильные руки повлекли меня на песок. - Никто и никогда прежде не добирался до ее дна, может, и я не доберусь. Просто прими от меня этот дар - и одари в ответ, девочка моя...
На этот раз мы очень старались быть ласковыми друг с другом, но неведомая сила, колдовское варево из судьбы и желания, вновь властно повлекла нас друг к другу, едва позволив попробовать кожу другого на вкус... и снова круговорот смерти-рождения, неведомо сколько длящийся... Может, и к лучшему - раньше в близости я только брала, считая это единственно допустимым для женщины своего положения и способностей, жадно принимала ласки, почти ничего не давая в ответ. И теперь, впервые в жизни пожелав сама оделить другого, испугалась, что не сумею сделать это должным образом. Но все к лучшему - мы снова были едины, и ничто не могло быть правильнее. Просто был берег моря, как в моем давнем видении, и тень моих снов была со мною наяву, и от одного этого прекраснее, чем в самых лучших снах...
Каким-то образом мы перекатились по песку, и в тот миг, когда я оказалась сверху, крик Малабарки вплелся в мой стон - теперь я его услышала.
Потом мы долго лежали на песке, приходя в себя, не видя ничего вокруг - даже друг друга. Слова были абсолютно не нужны, да мы оба и не умели говорить уместные слова. Изредка наши руки пытались встретиться, но его пальцы натыкались на мое бедро или мои - на его спину... В любом случае в этих прикосновениях уже не было ничего, кроме теплой и странно несмелой благодарности, третий заход был невозможен и не нужен.
Первым нарушил молчание Малабарка:
- Надеюсь, это не оскорбит тебя... Полагаю, ты хочешь есть.
- В гроте еще остались печеные ракушки. - Я потянулась и неторопливо поднялась на ноги. - Пойдем? - И, прихватив одежду, медленно двинулась к гроту, зная, что Малабарка смотрит на меня. Пусть запомнит меня такой, под водопадом лунного света, а одеться можно и у костра.
Наверное, так счастлива я не была никогда в жизни. Я не из тех, кто умеет жить текущим моментом, но сейчас весь страх, все лихорадочные расчеты вариантов спасения - все это откатилось куда-то в небытие. Осталось только тепло костра, вкус нежного мяса во рту, сильная рука Малабарки, то и дело касающаяся моей, память о безумном восторге слияния и предчувствие чего-то сияющего впереди.
Машинально я вертела в руках обломок ракушки - точнее, самую ее сердцевину, нечто среднее между изящным жезлом и рукоятью кинжала искусной работы. Или крохотным сосудом для благовоний - верхняя часть внешнего края откололась так, что стала похожа на ручку кувшинчика... Неожиданно мне в голову пришла замечательная идея.
- Малабарка, - попросила я, - ты не мог бы подарить мне свой шнурок с шеи? Все равно он тебе ни к чему - кубик твой в огне сгорел...
- Держи. - С некоторым удивлением он сдернул шнурок через голову и протянул мне. - Зачем он тебе?
- А вот зачем. - Я развязала концы, продернула шнурок в "ручку кувшинчика" и, снова связав, повесила на шею. Закачавшись под моей грудью, сердцевина ракушки обрела еще большее сходство с флакончиком для благовоний. Малабарка смотрел на все это, как мне показалось, несколько скептически:
- Красивая безделушка...
- Извини, Малабарка, - перебила я его, - но вот сейчас ты действительно ничего не понимаешь! У меня ведь жених до свадьбы умер, я была илрессан - "вечно скорбящая". Мне НИЧЕГО цветного в одежде не полагалось, я даже фиалку в волосы воткнуть не имела права! Только черно-бело-серое, и так почти десять лет. А теперь, когда я все это послала в бездну... Смотри, она же огненно-розовая, как заря! Как заря нашей новой жизни! И мне ее можно, мне теперь можно все, что ни захочу!
- Теперь понял. - Малабарка потянулся к моему новому украшению и осторожно погладил его кончиком пальца. - Пусть так. Пусть это будет твой... нет, наш талисман. Знак новой судьбы. Которая у нас будет. - Он вздохнул и неожиданно зло закончил: - Если мы только выберемся с вашего дерьмового острова. Хотел бы я знать, потроха карасьи, куда подевались все здешние рыбачьи лодки. Словно змеи ваши языком слизнули, моча рыбья.
- Насчет змей ты почти угадал, - невесело отозвалась я. - Тебя к нам выкинуло как раз после праздника Выхода из моря, а после него дважды по шесть дней любой лов под запретом. Так что именно сейчас, на шестой день, даже самые горькие пьяницы допили все, что у них было, и теперь приводят лодки в порядок.
- Шесть дней сидеть и ждать, пока проконопатят эти дырявые лоханки? - Малабарка сделал выразительную паузу, а затем совершенно так же, как обычно говорят "Добрый день, уважаемый сосед", произнес: - Дерьмо, дерьмо и дерьмо. - Как и раньше, он поминал их богов буквально через слово, но сейчас, после того, как мы не глядя швырнули наше прошлое в огонь, что-то неуловимо изменилось в его интонации. Словно эти четыре слога - "Аххаш Маггот" - приобрели привкус тухлятины, никак иначе я это выразить не умела...