– Подожди. – Юайс погладил кольчугу, раскрыл ее ворот, заглянул внутрь. – Здесь те же три руны, но они вплетены в рисунок. Вот, на крыльях дракона. Рукопожатия нет. Но рисунок сделан позже. Кольчужка очень хороша, она явно риннской работы, а поверх нее позже выполнено вот это серебряной проволокой… А ведь это не настоящее серебро. Стрелы выкованы из стали, которой не страшна ржавчина. Надписи вытравлены, но сами стрелы настоящие. А здесь – подделка. Это плетение так точно… Ну-ка… Да! Это грязное серебро.
– Грязное серебро? – не поняла Гаота.
– Гран еще не наставлял вас о металлах? – осведомился Юайс. – Тогда понятно. В грязном серебре нет серебра. Это олово с небольшим добавлением свинца. Собственно, и на серебро-то оно похоже отдаленно. Но работа аккуратная. Я бы снял это с кольчуги и тогда разрешил тебе ее надеть.
– Да подвесить ее над очагом, и все, – предложил Дойтен. – Эта мерзость расплавится и стечет. И чистить не придется, и кольчуга прочности не потеряет. У меня сосед в деревне был кузнецом. Тут главное – не отпустить, но грязное серебро все одно слезет, кольчужка толком и нагреться не успеет.
– Нет, – не согласился Юайс. – Мне нужен этот рисунок целиком. Думаю, я смогу его снять. Посижу у огня и справлюсь. Не сегодня, но сделаю. Все это – часть какого-то колдовства. Его нужно понять.
– Где-то я это уже видел, – ткнул пальцем в руны Дойтен. – Не могу припомнить, но видел…
– На пальцах у артельщиков, – подала голос Глума. – У каждого. Я не рассматривала все перстни, но у Смуита точно такая же печатка. Рукопожатие и три руны. Но в ней же нет магии?
– Я уже говорил, – выпрямился Юайс. – Эти печатки, эта кольчуга, да и стрелы тоже – как сосуды, которые могут быть наполнены мгновенно. А вот чем они могут быть наполнены… Если со стрелами ясно – имни очень живучи, убить обычной стрелой их сложно, то с перстнем и кольчужкой придется поломать голову.
– Вспомнил! – воскликнул Дойтен. – Вот эти знаки. На карусели. На площади. Маляры там вырисовывают что-то. Красят. Так там все узоры вот из этих рун. Только они переплетены и… Совпало или как? И откуда Клокс взял этот перстень?
– Он мог взять его только в мертвецкой, – заключил Юайс. – Я видел рану на пальце Скайтена, но не догадался, что сорванный перстень – в его кулаке. Обычно человек, который ловит в грудь или живот багор или копье, не сдирает с пальцев перстни. Ему не до этого.
– Я бы не хотел пробовать, – пробурчал Дойтен. – Да. Ты ничего не сказал о том неизвестном, кто бросил тело в воду. Что это за голубые белки глаз? Такое бывает?
– Я помню, – кивнул Юайс. – Мы идем в том числе и из‑за него…
– А ведь одним трупом картинка дорисовалась, – пробормотала Глума. – И околдовывать не пришлось. На всю длину реки – точно две кровавых дорожки от краев к центру и уложились. Восемь их теперь, выходит.
Они вышли из трактира через час после полуночи. Город затаился в ужасе. От реки доносился стон, от которого руки у Гаоты холодели. Ни единого собачьего лая не было слышно. Шаги небольшого отряда гулко разносились во все стороны. Дойтен возглавлял процессию. Егеря и Юайс несли тело Клокса на походных носилках, сделанных из двух жердей и плаща. Глума держалась поближе к Гаоте, Тьюв, который, как приблудный пес, явно решил не отставать от Юайса, путался под ногами.
– Ничего страшного, – обернулся и подмигнул Гаоте Сос, когда река уже стала близка. – Кому как, а мне эта погань, что стонет над рекой, только в радость. И знаете почему? Уверовал в Нэйфа наконец. Мерзость эта всюду клубится, даже дозор городской со священного моста прогнала, а именно на мосту-то бояться и нечего! Не подлетают! Сами боятся!
Древний мост плавно изгибался над узкой рекой, опираясь на древние же быки. Узкий месяц тонким серпом разрезал звездное небо. Река парила. И в ее мгле колыхались ужасные тени. Казалось, что полуистлевшие мертвецы летали над водой, человеческие лица чудились во мгле, и ужасный, непереносимый, пробирающий до нутра и пяток стон выворачивал наизнанку.
– Не бойся, – прошептала Гаоте Глума, положив руку ей на плечо. – Держись за рукоять меча, он тебе поможет. С этой дрянью я отдаленно, но знакома. Поверь мне, это не самое страшное.
Гаота верила. В том числе и потому, что самое страшное она уже пережила. Оно уже случилось, когда ее старшие сестры, которые вот только что были детьми, в одно мгновение, пусть и недолгое до их смерти, стали взрослыми. Ведь они тогда успели взглянуть на нее, из‑за которой все это случилось. И они не могли не понимать этого. Но в их взгляде не было ничего, кроме любви…
Ворота цитадели были закрыты, но открылись загодя. Лица четырех стражников были бледны. Один из них поднял факел, пригляделся к мантии Дойтена, околесовал грудь, спросил дрожащим голосом:
– Теперь кто же?
– Судья Клокс, – ответил Дойтен и махнул рукой: – Оставим его у входа в мертвецкую. Не убежит никуда. А хоронить и поминать будем после. Да, завтра надо будет голубя отправить в Тимпал. Чтобы помянули на службе имя брата Нэйфа – Клокса. Кто тут голубей водит?
– Калаф, – ответил Юайс, приглядываясь к карусели. Даже издали, от ратуши, можно было различить в звездном свете, что купол над нею и основание и в самом деле покрывал тот самый узор из трех рун. – Интересно, кто тут распоряжается праздником?
– Бургомистр, – ответила Глума. – Хотя мастера мне показались пришлыми.
– Куда теперь? – спросил Дойтен.
– Здесь и встанем, – сказал Юайс и посмотрел на Глуму. – Ты мне поможешь?
– Не в первый раз, – улыбнулась она бледным лицом.
– Мне-то что делать? – нахмурился Дойтен.
– Приготовься, – посмотрел на него Юайс. – Как скажу, вставайте в круг спинами друг к другу. Ты, Сос, Чатач, Фас. Держаться крепко, руки не разжимать. Гаота внутри. Разожмете – девчонку потеряете.
– Меня? – оторопела Гаота.
– Тебя, – жестко сказал Юайс.
– Зачем же мы ее потащили сюда? – не понял Дойтен.
– Без нее я не справлюсь, – сказал Юайс. – Да и кто ее защитит в трактире без нас? Там… не до нее. Что, Глума, справятся твои егеря?
– А то ты их не знаешь? – скривила она губы.
– Не испытывал, – прошептал Юайс. – Тебя испытывал, в тебе уверен.
– Значит, испытаешь и их, – отрезала Глума.
– А я? – забеспокоился Тьюв, который до этого мгновения хоть и трясся от страха, но ни единым писком не давал о себе знать. – А мне что делать?
– Встанешь в круг вместе с Гаотой, – приказал Юайс. – И если хочешь жить, носа наружу не высунешь. Понятно?
– Да, – кашлянул Тьюв. – А потом сразу домой. С утра же. В Блатану. Вот же, принесла меня нелегкая…
Юайс подошел к Гаоте, взял ее за плечи, вгляделся в темные под почти безлунным небом глаза:
– Потерпи. Самые тяжелые два дня впереди. Потом отдохнем. А сейчас сделай то, что ты делала тогда на первом занятии с Пайсиной. Я думаю, что ты уже догадалась. Я мог бы обойтись без тебя, но мне нельзя себя выдавать пока. Мы должны их удивить. Мне нужны два светоча. Первый – такой же, как ты слепила тогда. Второй – точно такой же, но не для исцеления, а похожий на первый. Сможешь сделать чуть сильнее его, будет совсем хорошо.
– Вот. – Она уже давно держала два мглистых шара в ладонях. Слепила их еще на мосту. Подумала, что именно там их и нужно лепить, потому как хоть и не болела голова уже с полуночи, а такой звенящей чистоты, как на древнем мосту, давно она не испытывала. Она даже и лепила-то их не от себя, а от того звона, что от древних камней поднимался. Зато и вышли оба шара такими, что три года назад Пайсина уже и от первого бы исцелилась.
Юайс принял шары на ладони, удивленно поднял брови:
– Это же не совсем твоя сила! Как ты смогла? Откуда?
– От моста… – прошептала она.
– На всякий случай, – качнул головой Юайс. – Как бы тебя ни прикрывали, закрывайся и сама. Намертво. Чтобы и иголочка не протиснулась через твои ставни. Понимаешь?
– Ага, – выдохнула Гаота.
– Что вы там пустыми ладонями машете? – нахмурился Дойтен. – Мы будем дело делать или нет? Ночь на дворе. У меня во рту пересохло. Если я не опрокину кувшин вина, завтра вообще не встану.
– Взялись! – сказал Юайс. – Глума!
Она подошла к нему, прижалась спиной к его спине, сцепилась с защитником локтями. Егеря и Дойтен взялись за руки, окружив маленького Тьюва и Гаоту спинами. И она замерла, собралась, обхватила ладонями локти, закрылась, как учила ее мать, как учил ее Юайс, наставляя в противостоянии, как поучал воспитанников добрый и улыбчивый Гран. Закрылась, но все равно чувствовала и дрожь перепуганного Тьюва, и запах утомленных мужских тел егерей и Дойтена, и видела бледное, напряженное лицо Глумы, и понимала, что сейчас увидит все, что будет делать Юайс. Делать сам, используя ее ворожбу. Что он там еще накручивает, во что оборачивает ее шары? Как он сказал? Светочи?
Юайс сделал одновременно два движения. Дал команду одному из шаров раскрыться, а второй бросил куда-то вверх, в темное небо. И бросил так, что даже Гаота потеряла его из вида. Что же он на него намотал? Впрочем, какая разница, если первый шар уже побежал во все стороны сияющей пленкой, одевая и заставляя светиться всякого, кто попадал под нее. Каждый человек, каждое живое существо вспыхивало свечным огоньком и продолжало тлеть уже после того, как пленка проходила дальше, наполняя город мерцающими, спящими, тревожными тенями. Люди, люди, кругом люди. Две мятущиеся, беспокойные тени в трактире Юайджи. Одна из них с черным росчерком поперек горла, но живая. Все еще живая. Наполненный болью бургомистр в его покоях и такие же тени артельщиков в темнице. Смазанные, словно что-то прикрывало их от взора Гаоты, разве только одна, маленькая, сияла ровным огоньком. И опять люди, люди, люди. Темная река, как трещина в сущем, черные кляксы нечисти над ней, стены замка и непроглядность, ужасающая непроглядность за ними. И опять люди. Тысячи людей. И быстрая тень, сверкающая голубыми искрами, что близится к замку и вот – исчезает в его черноте. И еще люди, которые идут откуда-то с севера и несут что-то большое и мертвое. Что-то огромное, еще полыхающее теплым светом, но уже мертвое. Безвозвратно мертвое.
– Сейчас, – прошептал сквозь стиснутые зубы Юайс, и вдруг замок осветился! Там, внутри него, вспыхнул второй шар. Невидимый обычному взору огонь наполнил коридоры и казематы. Осветил все, и посреди этого света Гаота явно увидела и настороженный силуэт Нэмхэйда, и скорчившегося в колючий комок Корпа, и осыпанного голубыми искрами кого-то безжалостного, только что сотворившего смерть, и бьющегося в цепях человека-зверя, и еще кого-то, и еще, а в самом центре – черное, все так же непроглядное пятно, из которого на́чало выползать то самое лицо, которое явилось ей в мчавшейся навстречу смерти повозке – облепленное кожей по голой кости.
– Ну что там? – начал ворчать Дойтен, и в тот же миг из этой черноты ударило черной волной. Затопило с головой. Обдало холодом. Наполнило рот невыносимой сладостью. Окутало вонью. Гаота, которая продолжала держать себя за локти, сузила взгляд и разглядела бледное, напряженное лицо Глумы, из носа которой текла кровь.
– Демон меня раздери! – заскрипел зубами Дойтен. – Это что ж за погань такая?
– Раздирает уже, терпи, – холодно проговорил высокий Фас, а Чатач вдруг расхохотался, но тоже сквозь стиснутые зубы, не выпуская рук, а Сос заплакал и задрожал. И в тот же миг, когда он начал опускаться на колени, трясясь от рыданий, маленький и взопревший Тьюв встал у него за спиной и ухватился за руки Дойтена и Фаса. Занял его место. Холод прошелестел над головой Гаоты, но не коснулся ее, не успел.
– Все, – глухо сказал Юайс, оборачиваясь и ловя обмякшую Глуму. – Обошлись малой кровью.
– Малой кровью! – радостно зашептал Тьюв, размазывая по лицу кровь. – Малой! А могли большой! Малой!
– Не удержал, – качал головой Сос, стоя на коленях. – Не смог. В самое сердце ударил. Все вывернул. И родителей, и жену мою, и ребенка. Все достал и показал. Как живые… Ненавижу…
Чатач молчал. Покачивался, закрыв глаза, и как будто напевал что-то едва слышное. Ну, точно, мисканскую морскую песню. Странно она звучала среди холмов и лугов Сиуина. Отец Гаоты любил ее петь.
Глума начала приходить в себя, выпрямилась, пошатываясь, даже отстранила Юайса, словно он был причиной ее бед. Дойтен потянул шнуровку, распуская ворот котто, посмотрел на Гаоту, поклонился:
– Совсем забыл, девочка. Спасибо тебе за руку.
– Что там? – наконец смогла говорить Глума.
– Плохо, – ответил Юайс. – Дракона нет. Место обряда – неизвестно. Но Олс здесь. Прячется в основании башни. С ним два колдуна Черного Круга. Нэмхэйд и Корп. Третий – не колдун, но не менее опасен. Он один из лучших в Очаге. Его имя Уайч. Зверь – в замке. Он на привязи. Ойчу – не разглядел. Но основание замка затоплено чернотой. Непроглядной чернотой. Не помогла даже двойная ворожба. Впрочем, тому есть и особенная причина.
– Подожди, – прошептала Гаота. – А там? – Она показала в сторону трактира Транка. – Там что? Я ничего не разглядела. Какие-то мутные тени обычных людей. И все? Никакой защиты.
– Это лучшая защита, – сказал Юайс. – Надеюсь, я смогу тебя ей обучить. Вот только кто ж ее держит?
– А одолеть этого Уайча ты сможешь? – спросила Глума.
– Не знаю, – не сразу ответил Юайс.
– Хоть чего-то ты не знаешь… – пробурчал Дойтен. – А то я уж подумал, что ты был не только егерем, но и убийцей из этого таинственного Очага. Я правильно понял, что этот… как его… Уайч и сбросил судью Клокса в воду?
– Больше некому, – сухо произнес Юайс. – У Нэмхэйда точно не голубые глаза. Но Уайч сбросил Клокса в воду уже мертвым. И на этом не остановился, кажется, он что-то еще сотворил этой ночью. Впрочем, скоро узнаем.
– Что еще? – удивился Дойтен. – Мы здесь что, до утра будем забавляться?
– Несут! – вдруг прищурился Тьюв. – Несут кого-то!
К ратуше приближался отряд стражи. Стражников было не меньше полусотни. Двое волокли жаровню. Еще двое – охапки деревянных рукоятей. Впереди шел Буил. За ним несли тело.
– Тоже не спишь? – мрачно спросил мастер стражи Юайса. – А мы – всё. Город очистили. Больше сотни рисуночков отыскали и все сняли. Больше нет, поверь. Проверили каждый дом, ребятки на ногах еле стоят. Колдуна так и вовсе на руках носили. До самого конца…
Гаота шагнула вперед. Стражники опустили носилки на камень рядом с телом судьи. На них лежал старик Крафти, шея которого была пробита точно такой же стрелой.
– Не уберегли, – буркнул Буил. – Миг, и нет нашего веселого старика. И ни щелчка, ни следа. Так и не поняли, ни откуда стрела вылетела, ни куда стрелок делся. Не стража, а мотня на гнилых штанах.
Стражники угрюмо молчали. Юайс шагнул к Крафти, наклонился, замер, закрыв лицо рукой, прошептал что-то едва слышное.
– Мы тоже кое-кого не уберегли, – вздохнул Дойтен.
– Кто это? – спросил Буил, подходя к телу.
– Судья Клокс, – скрипнул зубами Дойтен. – Как ты думаешь, мастер, можно ли с твоей стражей взять замок?
– Пришла пора? – усмехнулся Буил. – Его и с тысячей стражников не возьмешь. А уж с моими юнцами… Да и зачем? Не наша забота лезть в дела королей.
– Диус ни при чем, Дойтен, – выпрямился Юайс. – Скорее всего, он даже ничего и не знает. Даже если он и сам мерзавец.
– А ведь я тебя вспомнил, – прищурился Буил. – Точно. Двадцать лет назад. Мы сопровождали с Даиром и десятью молодцами обоз из Снокиса в Натхаир и возле Лиственной топи попали в засаду. Да не разбойную, а какая-то погань полезла из болот. И когда совсем уже стало невмоготу, подскочили черные егеря. Мне, правда, болотные твари успели распороть когтем подбородок, но ты был среди этих бравых охотников. Как раз тогда Даир и решил стать храмовником. Поклялся, что пострижется, если выживет. А уж я… держался поблизости. Одного я не могу понять: двадцать лет прошло, а ты вроде как и не изменился?
– Работа на свежем воздухе… – пожал плечами Юайс.
Глава 22
Иана
Сон был горьким. Горечь стояла на языке, горечь приносилась ветром, который обдувал лицо. Что-то происходило в этом самом сне, что-то неприятное, хотя чего уж могло произойти неприятнее того, что уже случилось? Но утреннее пробуждение слизнуло сновидение без следа, только и осталось, что тянуть из ковша холодную воду да удивляться самому себе – как это можно было упасть в постель, раздевшись, но не опрокинув ни единого кубка вина?
Дойтен посмотрел на пустой лежак Клокса, осенил себя святым колесом, кивнул убранным постелям Юайса и Гаоты, нагнулся, проверил наличие под собственным лежаком ружья, закряхтел, накинул на дверь крючок, скинул исподнее и живенько ополоснулся пятком ковшей холодной воды, всякий раз переступая на новое место – полы у Транка в трактире сделаны были на совесть, если с умом, то никакой протечки, одна лишь свежесть и облегчение. Не прошло и десяти минут, как ступени благословенного заведения заскрипели под весом бравого арда, который во всякую минуту своей жизни был готов к собственной смерти, не желая ее ни единой минуты ни в каком виде. Эта мысль так понравилась Дойтену, что он подкрутил кончики усов и притопнул, но тут же подумал, что согласился бы разбирать пыльные рукописи в кладовой Белого Храма ближайшие два… нет, даже четыре месяца, лишь бы судья Клокс оставался живым и здоровым. Разве это возраст для прогулки к престолу всевышнего? Шестьдесят пять лет. Смешно! Добро бы уж звенела сталью какая-нибудь войнушка!
"Будет тебе и войнушка", – закралась в голову Дойтена вовсе неприятственная мысль, отчего его лицо перекосила недовольная гримаса, и как раз с нею он и появился в обеденном зале.
– Я уж думала посылать за тобой, – сухо заметила Тина, накрывая на стол. – Не обессудь, я хоть и вижу, что у тебя и мантия судейская, и шапка багрянцем светит, а еду тебе прежнюю подаю. Ту самую, которую ваш бывший усмиритель жаловал.
– А я без обиды, – довольно проговорил Дойтен, с трудом удерживаясь, чтобы не ухватить трактирщицу за мягкое место. – Шапка, может быть, у меня и покраснела, а сам я какой был, такой и остался.
– Ну, тогда я лучше остерегусь, – отстранилась Тина и спросила: – Празднуешь обновку?