- Но они не животные, - возразил я. - Они приняли нас за соперников по экологической нише.
Аллоизий развил мысль:
- Что-то или кто-то успел их напугать до нашего появления, брат. У них сомнения относительно своего места в пищевой цепи, посему они готовы отстаивать право не быть чьей-то добычей. Кто же заразил их этими сомнениями? Не тот ли, кто разбил брату Жану Батисту голову кирпичом, а Якову - молотком?
- Я не знаю, я запутался.
- Заметил ли ты… у них был ребенок. - От этих слов Аллоизия у меня поплыло перед глазами. Я вспомнил, как сам однажды пошел в туман на детский плач и едва не погиб. Значит, то было не видение! Значит, я действительно мог слышать, как плачет младенец! Голова кругом от всего этого… - Они его потеряли. Тельце малыша до сих пор находится рядом с пещерой. Они не знают, что такое погребение. - Экзорцист быстро перекрестился.
- Господи… - прошептал я, остановившись. - Неужели кто-то убил их малыша?
- Ну… - Аллоизий потер оттопыренную губу. - Тут не все так однозначно. Мало ли от чего мог умереть младенец в эдаких первобытных условиях. Но твое предположение имеет место, Овощ. Я все больше склонен думать, будто что-то держит этих детей Божьих в страхе.
- Надо же! - всплеснул руками я. - Они только появились на свет - и тут такие испытания!
- Да, Господь умеет проверить на прочность, равно как умеет он и карать.
- Нужно рассказать поскорее профессу! Нужно рассказать братьям!
- Франциск. - Аллоизий вздохнул. - Кто-то убил Якова, Станислава и Жана Батиста. Насчет Михаила я не уверен, но в свете последних событий может оказаться, что произошедший с ним несчастный случай тоже был спланированным убийством. Эти эпизоды похожи друг на друга лишь отчасти, смерть Станислава вообще стоит особняком… Я пытаюсь собрать мозаику, но пока ничего не выходит: слишком разрозненны фрагменты. Боюсь, что картина в конечном счете может оказаться еще более ужасной, чем мы себе представляем… либо вообще не сложится.
Я почесал затылок: мы и так сполна хлебнули горя. Не хотелось думать о том, что все может быть еще хуже.
- Поэтому, Франциск, давай пока не будем распространяться о нашем открытии, - продолжил Аллоизий. - Я хочу еще какое-то время понаблюдать за братьями, чтобы наверняка исключить их причастность…
- Как это - не распространяться? - разволновался я. - Это же такое открытие! Это же Адам и Ева Марса! Даже профессу не расскажем, что ли?
- В глобальном смысле их появление не более удивительно, чем преображение Марса. Они, лишайники, мошкара… - Аллоизий помахал перед лицом ладонью. - Все это - грани одного Великого Замысла. Посему прошу тебя - никому ни слова. Хотя бы ради этих невинных детей.
- Ладно… - Я надул губы.
- Вот и славно, брат, - улыбнулся Аллоизий.
Томаш подметал в шлюзе "Святого Тибальда". Вид монаха был мрачен, под глазами пролегли лиловые тени.
- Все ли в порядке? - с ходу поинтересовался Аллоизий. - Как Маттео?
- Маттео приводит в порядок панели на западной стороне, - ответил Томаш. - Час назад он закончил восточную сторону и спустился в лагерь. Был он в полном порядке.
- Слава Всевышнему, - кивнул Аллоизий.
- Профессу совсем худо, братья, - сообщил тогда упавшим голосом Томаш. - Он просил всех собраться у него как можно скорее. Хорошо, что вы вернулись пораньше. Боюсь, что Маттео может не успеть…
Эта новость привела меня в замешательство и, что называется, заставила спуститься с небес на землю. В душе возник диссонанс: одухотворенность, которую я испытал, побывав, образно говоря, на страницах Книги Бытия, вступила в разногласие с пробудившимся страхом и болью.
Я вообще не представлял, что будет с миссией и общиной, если професса, упаси Боже, не станет.
Томаш заглянул в ведро со скромным уловом.
- Не густо, - пробурчал он все тем же безжизненным тоном. - Однако брат Овощ выглядит вдохновленным и глаза у него искрятся, как у блудливой женщины. Похоже, твое общество, Аллоизий, подействовало на него самым благодатным образом.
- Хм… - Экзорцист забрал у меня свернутые сети и похудевший рюкзак. - Что у нас со связью с Землей?
- Связь у нас отныне только с Господом. - Томаш посмотрел на обложенное тучами небо, а затем снова принялся мести пыль.
С этим было трудно поспорить. Аллоизий еще раз хмыкнул и поднялся по трапу.
- Франциск! - позвал он, бросив взгляд через плечо.
Я отнес рыбу на камбуз. Дверь в отсек-келью професса была приоткрыта, и в коридоре отчетливо слышалось, как он стонет, мечется в койке и борется за каждый вдох. А еще во всех отсеках "Святого Тибальда" ощущался запах крови и гноя. Почуяв его, я сразу понял, что Габриель обречен.
На камбузе было грязно. Для полной картины не хватало только бегающих по стенам тараканов. Я быстро убрал на столах, собрал объедки, очистки и прочий мусор в освободившееся ведро и отнес в производственный отсек, где пыхтели на холостом ходу "Давид" и "Голиаф". Я заметил, что оба принтера тоже нуждаются в хорошей чистке. На передней панели "Давида" темнели пятна пригоревшего синтетического жира. Я открыл приемный порт "Голиафа" и увидел, что отсек для загрузки сырья практически полон. Сначала я опешил, а потом понял: уже который сол мы ничего не строим, не ремонтируем, а только посыпаем себе головы пеплом, пытаемся разобраться с обрушившимися на нас бедами и протянуть просто еще один день.
Я запустил на "Голиафе" самую простую программу производства пяти комплектов одноразовой посуды, предполагая, что принтер переработает уже загруженное сырье, однако машина выдала сообщение об ошибке: приемный порт был переполнен. Я сунул руку в отсек, поковырялся в мусоре, выбирая, что можно было бы вытащить, нащупал большой кусок ткани и потянул. Оказалось, что я держу чью-то рясу. В скупом свете стало видно, что одежда заскорузла от пролитой на нее крови, и тогда меня словно под дых ударили. Я опустился на палубу, положив перед собой страшную находку. Скорбь навалилась на меня с новой силой. И снова мне привиделись, словно живые, Михаил и Станислав, Жан Батист и Яков. А ряса эта, скорее всего, принадлежала тому, кто убирал в мастерской, а затем занимался захоронением сильно поврежденных тел. Или же тому, кто разбил голову Якова молотком. От этих мыслей хотелось выть и ногтями рвать на себе плоть.
- Овощ! - окликнул меня Томаш. - Професс зовет!
- Я хотел утилизировать мусор.
- Оставь ведро, я сам все сделаю!
- Как знаешь. - Я поднялся, повесил рясу на закраину открытого порта и вышел в коридор.
- Я ведь не хозяйничаю на грядках без твоего ведома, - укорил меня Томаш.
- Тут везде грязь. - Прозвучало это так, будто я выдвигаю обвинение.
- На мне - миллион дел! - рассердился Томаш. - Корабль! Радиосвязь! Принтеры! Професс!
Только присущее смирение не позволило мне ответить Томашу, что корабль давно мертв, радиосвязь мертва, принтеры простаивают, а професс…
Професс держался из последних сил. Его кожа посерела, на лице и шее проступили темно-красные капиллярные сеточки. Глаза ввалились, а борода, которая и в обычных условиях выглядела неопрятно, сейчас подавно казалась какой-то насекомьей щетиной.
Он сидел на койке, откинувшись спиной на пару подушек. С обеих сторон, под каждой рукой, лежало по нескольку скомканных тряпок, испачканных свежей кровью.
На столике, сделанном из обрезка панели, - большая бутылка воды, несколько стаканов, множество таблеток, привезенных с Земли, и порошков, изготовленных "Давидом" по последнему рецепту Якова. Над столиком - распятье.
Вот, пожалуй, и вся обстановка отсека-кельи. У остальных были почти такие же, и отличались они разве что в мелочах. Например, количеством лекарств на видном месте.
- Мы преодолели бездну космоса, но не принесли Христа в своих душах, - сказал професс слабым голосом; он, как мог, старался не выглядеть страдальцем, но преодолеть гнет долгой болезни ему было уже не по силам. - Я много думал об этом. Космос бесчеловечен, как бесчеловечна марсианская пустыня… - На этих словах я сильно вздрогнул и набрал в грудь воздуха, собираясь возразить, но Аллоизий взял меня за руку и крепко сжал пальцы… - Оказавшись здесь, не мы изменили Марс, а он - нас. Думаю, Помидорушек, ты ждешь, что я скажу, мол, реализовался тот сценарий квантового мира, которого мы все подспудно боялись? Так и есть, братья мои. Вдали от Матери-Церкви наше коллективное бессознательное населено страхами и темными страстями. Увы, так мало в нем оказалось места для христианских добродетелей и веры в Святую Троицу. Здесь нет Христа, мы не принесли Его.
Стоящий в дверях Томаш склонил голову и, кажется, всхлипнул.
- Монсеньор… - начал было Аллоизий, но професс еще не договорил.
- Я скоро покину вас, братья. Все меньше и меньше сил нести послушание… Помидорушек, открой, пожалуйста, сейф, он не заперт.
Я отворил металлическую дверцу встроенного в переборку шкафа. В лицо мне пахнуло запахом лежалых бумаг и сургуча.
- На верхней полке, будь другом.
Моя ладонь накрыла запечатанный конверт.
Професс, поморщившись, сломал печать. Я заметил, что его дрожащие руки оставляют на бумаге мокрые следы.
- Аллоизий, ты - последний священник на этой планете. Символично, что ты - экзорцист, - професс вытащил из конверта серебряный епископский перстень - такой же скромный, как и его собственный. - Прошу, дай отпор дьяволу! Защити эти земли от скверны! Сделай то, что не получилось у меня.
Выпученные глаза Аллоизия стали еще больше и круглее. Во взгляде появилось нечто пугающее, фанатичное. На оттопыренной губе выступила пена. Но уже в следующий миг экзорцист взял себя в руки, вытер рот тыльной стороной ладони.
Я затравленно поглядел на Аллоизия, на Томаша, а затем - снова на серебряную вещицу в немощных руках професса.
- Прими перстень, как печать верности, чтобы, украшенный незапятнанной верой, ты хранил непорочной Невесту Божию, то есть Святую Церковь.
После этих слов у нашей общины из пяти человек появился новый прелат.
- Монсеньор! Монсеньор! - Мы с Томашем по очереди поцеловали перстень на руке Аллоизия.
Это был одновременно торжественный и очень печальный момент. Я глядел на професса, гадая, сможет ли он выкарабкаться. А вдруг произойдет чудо? Я всем сердцем хотел в это верить. Но, увы, не мог.
- Монсеньор! - в свою очередь обратился Аллоизий к профессу. - Ваша преданность Господу всегда была для меня маяком во тьме.
- Этого света явно недостаточно. - Професс с тоской посмотрел на свой перстень; придет время, и наш добрый пастырь будет похоронен вместе с ним. - А теперь - ступайте! Мне нужно отдохнуть.
Томаш склонился над Габриелем, чтобы поправить ему подушки и помочь укрыться. Повсюду пестрели мелкие пятна крови: на подушках, одеяле, руках професса. Томаш поднес к губам больного стакан воды.
Габриель встретился со мной взглядом; его глаза поблекли, и в них не было ничего, кроме усталости Сизифа. Я поспешно вышел, за моей спиной грянул мучительный булькающий кашель.
Аллоизий стоял, прислонившись спиной к переборке. Пальцы правой руки были сжаты в кулак, на котором тускло блестел символ его епископской власти. А может быть - бессилия.
Следом за мной вышел Томаш. Он сокрушенно покачал головой.
- Слишком много сомнений… В нем всегда были сильны противоречия…
- Он честно нес послушание и выполнял волю Его Святейшества, - возразил Аллоизий, мне же резануло слух, что они говорят о профессе в прошедшем времени.
- Он сам признал, что не принес Христа в своей душе.
- Он был излишне самокритичен, - ответил Аллоизий. - А может, за него говорила болезнь.
Втроем мы двинулись к открытому шлюзу. Снаружи начинало вечереть. Мне нужно было проверить оранжерею: за всеми этими событиями не стоило забывать о повседневных обязанностях. И без того сорваны все графики, сбит распорядок дня. Община полным ходом погружалась в хаос: на "Святом Тибальде" грязь, лаборатории и мастерские закрыты, оранжерейные растения - без присмотра…
Маттео лежал на трапе лицом вниз, протянув руку к открытому шлюзу. Ряса на его правом плече была порвана в клочья, виднелась жилистая рука, несколько раз располосованная вдоль бицепса чем-то острым.
- Не доглядели! - схватился за голову Аллоизий и тут же кинулся к лежащему брату. - Господи, за что?
Он осторожно перевернул Маттео, сел рядом и обнял его за плечи. Вид Маттео был страшен: пара глубоких царапин пересекала нашему мастеру на все руки лицо, правое ухо превратилось в лохмотья, а под ним, заклеенная грязью и запекшейся кровью, темнела колотая рана. Даже не одна, а две раны, расположенные рядом.
- Он живой! - объявил Аллоизий с внезапной надеждой и теплом в голосе. - Живой, старик! Сердце стучит.
- Куда его? - деловито поинтересовался Томаш. - В келью или в лазарет?
- В лазарет! - принял решение Аллоизий. - Сделаем перевязку и перельем кровь. А затем будем молиться, чтобы Господь не забрал и его!
Томаш схватил Маттео за ноги, вдвоем с экзорцистом они подняли раненого и спустились с трапа, я же побежал впереди, чтобы открыть для них двери.
Томаш покинул лазарет практически сразу - вернулся на "Святой Тибальд", чтобы присмотреть за профессом и сварить рыбную похлебку.
Когда мы закончили обрабатывать Маттео раны, солнце уже скрылось за вершиной Святого Духа. Густая тень наползла на опустевший лагерь, а небо окрасилось привычным багрянцем, чуть тронутым растрепанными нитями перистых облаков.
За пределами межгорной долины вновь поднимался ветер, и я думал об Адаме и Еве Марса, которые наверняка укрылись от холода и ночных страхов в глубине пещеры.
Аллоизий почти все сделал сам. Он не ругал меня за рассеянность, как это часто делал покойный Яков. Он не попрекал меня за неуместную сейчас боязнь крови и вида страшных ран. Я ассистировал ему честно, насколько мог, а он не требовал от меня чего-то большего.
Наконец наши труды были возблагодарены: Маттео очнулся.
- Я видел ее… - прозвучал из-под бинтов хриплый голос. - Дайте воды! - Он согнулся, пытаясь приподняться. - Я видел ее! Видел!
Аллоизий схватил его за плечи и прижал к койке, а я быстро нашел склянку с дистиллированной водой и резиновую трубку.
- Успокойся, брат! - увещевал раненого Аллоизий. - Ты потерял много крови. Ляг, смочи горло и расскажи все по порядку!
Маттео сжал губами трубку, несколько раз жадно глотнул, закашлялся и захрипел. Аллоизий поспешно перевернул его на бок.
- Она напала на меня сверху! - выпалил Маттео, не прекращая кашлять. - Как коршун на сурка! Я увидел ее отражение в солнечной панели и успел отпрыгнуть! Она достала меня передней лапой и вцепилась в шею. - Маттео указал на свою рану под ухом. - Но я - ха! - рубанул ее топориком каменщика, который все это время был у меня под рукой. Видели бы вы ее рожу! - Он засмеялся, сквозь бинты на его лице проступили багровые пятна. - Она не ожидала, что кто-то сможет дать отпор! Тогда я рубанул ее еще раз! За это она располосовала мне лицо! Но я достал из кармана строительный нож и всадил ей между ребер! - Маттео сделал еще пару глотков воды, отдышался и договорил: - Она убралась. Улетела зализывать раны. Не на того напоролась!
Действительно! Зная Маттео, можно было не сомневаться, что в бездонных карманах его рясы ждет своего часа целый арсенал разнообразного инструмента. И удивление вызывало то, что он применил против неведомого врага всего лишь топорик и нож, а не какую-нибудь электропилу или перфоратор, которые тоже - совершенно случайно - могли оказаться у него с собой.
Но кто - она? Неужели Ева Марса? Это хрупкое дитя напало на семижильного, привыкшего к тяжелой работе Маттео?
От крайнего изумления я выронил склянку, и она грохнулась на пол, заставив нас вздрогнуть.
- Кто это сделал, брат? - спросил Аллоизий, наклонившись к уцелевшему уху Маттео. Его голос был обманчиво мягок, я же видел, что экзорцист готов взорваться от бушующего внутри праведного гнева.
- Не знаю, - простонал Маттео. - Дьяволица: крылья демона, тело шлюхи, когти и клыки зверя. Она летает, как пушинка. Ни шороха, ни свиста.
- И не оставляет следов, - добавил Аллоизий задумчиво. - Только мертвецов.
- Я понимаю, что это похоже на бред, но клянусь, что все так и было, - проговорил Маттео, он наконец расслабился и перестал метаться на койке.
Аллоизий посмотрел на меня. В его выпученных глазах читалось сомнение.
- Все равно не сходится, - заявил он мне.
- Я не вру, Аллоизий. - Маттео поймал экзорциста за запястье.
- Мы тебе верим, брат. Отдохни. Ты поправишься, все будет хорошо! - Он вновь перевел взгляд на меня. - Придется опять раскапывать могилы. Нужно проверить, погиб ли кто-то из братьев из-за демона Маттео.
- Нет-нет! - всполошился раненый. - Не оставляйте меня! Аллоизий! Овощ! А если она опять придет за мной? Я не смогу отбиться во второй раз!
Аллоизий принялся проверять содержимое ящиков с медикаментами. Его длинные руки так и мелькали, а борода развевалась.
- Никто тебя не оставит, - приговаривал он. - Мы будем дежурить у твоей постели. Сначала Франциск, а потом - я. Не переживай и постарайся отдохнуть… Франциск, быстро шприц!
- Ох… - простонал Маттео. - Иисусе, как болит-то! - Похоже, он только сейчас это осознал.
Экзорцист наконец нашел нужную ампулу. Хрустнуло стекло, игла шприца погрузилась в препарат.
- Сейчас станет легче, - пообещал Аллоизий и сделал Маттео инъекцию через ткань рясы.
- Давайте помолимся вместе, - предложил я, переводя взгляд с экзорциста на Маттео и обратно.
- А что? Хорошая мысль! - Аллоизий отложил шприц.
"Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…" - начали мы втроем. Мы специально произносили молитву неторопливо, чтобы Маттео поспевал за нами. Через полминуты речь раненого замедлилась еще заметнее, а голос стал совсем тихим и неразборчивым. Маттео начал путать слова, потом запнулся… и уснул. Мы с Аллоизием закончили молитву под его ровное дыхание. Экзорцист знаком велел мне выйти.
Мы заперли лазарет снаружи, не забыли опустить на единственное окно дюралюминиевый ставень. Пусть Маттео будет спокоен: никто не сможет забраться внутрь, пока мы не вернемся.
- На Маттео действительно напал демон? Ты ему веришь? И что в его рассказе не сходится? Мы же видели у Маттео на шее следы от зубов, а еще его лицо разодрано когтями! - обрушил я на экзорциста град вопросов. - Зачем снова проводить эксгумацию? В прошлый раз это ни к чему хорошему не привело!
- Не сходится много чего… - Аллоизий подергал себя за губу. - Раны Маттео, безусловно, красноречивы, но…
- Что это за демон? Тебе что-нибудь о нем известно? - не унимался я.
- Давай так. - Аллоизий хлопнул меня по плечу. - Иди за лопатой и кайлом. Скоро стемнеет, время работает против нас. Поторопись, я жду возле могил!
И снова я как будто попал в петлю времени.
Я брел к оранжерее под багровым небом, похожим на бурлящую лаву. Из-за скал доносились инфернальные завывания ветра, но пока Бог миловал - по территории лагеря гуляли лишь флегматичные сквозняки.