Мы вошли вслед за ним под сень горы, под свод гигантской пещеры, в арку огромной длинной палатки, скроенной по образцам первопроходцев.
Грязный, бурый от пыли навес из пористой экоткани дрыгался на сервокаркасе. Каркас шевелился, постоянно изменял форму под давлением слабого ветра. В палатке больше ничего не было, словно тут и не жил никто. В палатку вошли только мы вчетвером с Лютером - остальные остались снаружи.
- Это тебе. - Доктор протянул чемоданчик Лютеру, и тот, удивившись, взял его в руки. Доктор молча открыл чемоданчик, выхватил оттуда огромный реактивный пистолет, направил его на Лютера и пальнул ему в лицо.
Я едва успел пнуть чемодан снизу - дозвуковая смартпуля с воем завязла в его металле. Лютер тут же ударил чемоданом руку доктора, выбив из сустава кисть и заставив выронить пистолет, а затем обрушил доктору на голову, поставив на колени, и третьим ударом сбоку сбил на пол, расколов шлем в нескольких местах.
Тут же в палатку ворвалась толпа снаружи - нам с Тонанцин заломили руки за спину, поставили на колени.
- Это еще что такое?! - крикнул Лютер, отбрасывая мятый чемодан в сторону. - Вы кто такие?
Доктор валялся на ледяном песке, задыхался и не мог ответить. Маска на шлеме погасла. Воздух утекал паром через трещины.
Лютер поднял пистолет доктора, преломил о предплечье - пусто, там был всего один заряд, уже истраченный.
- Метрополия… - брезгливо проговорил Лютер и отбросил пистолет.
Он прыгнул ко мне и, едва я попытался вырываться, схватил железной рукой за горло, задирая мне голову.
- Вы кто такие? - выкрикнул он. - Сироты? Что они вам пообещали? Как они вас купили? Вернуть вас в метрополию, обратно в тепло и уют, ведь так, глупцы?
Он вгляделся в мою маску - но что он мог сквозь нее увидеть?
- Я тебя знаю? - спросил он.
- Это я, твой брат Брагги, - сказал я. И выключил маску.
- Брат? - удивился Лютер. - Брагги-сказочник?
- Это я, Лютер.
- Брагги, - медленно произнес Лютер, присев передо мной на корточки. - Неужели? От этого имени в Дичи просто некуда деваться. Я слышал это имя повсюду с детства. И я действительно помню все байки, которые он рассказывал нам на ночь. От них просто некуда было деваться. Чертов сказочник, несдержанный на язык, любитель пугать маленьких детей…
- Это я, Лютер. - Слова стыли от ужаса у меня в глотке.
- Все вокруг знают, кто мой брат, - задумчиво улыбнулся Лютер, глядя мне в глаза. - Ведь это мой брат умер и восстал, открыв нам путь Чистой доски. Слышишь, как воет ветер? Это значит, что время испытания подходит. Никто не избежит своего шанса. И если ты действительно хочешь быть моим братом, незнакомец, ты можешь им действительно стать. Ты готов?
Он мог и не спрашивать - конечно же я не был готов.
Нас вместе с доктором и Тонанцин вытащили наружу, вывезли в пустыню и выкинули из райдеров на камни долины, где уже были выкопаны три неглубокие могилы. Нас побросали каждого в свою. Остатки воздуха, вырывавшиеся из трещины в шлеме доктора, застывали изморозью на потрескавшемся тетрапропилене.
- Лютер, - прохрипел я из своей могилы. - Тебя ищет мама.
Мой брат не ответил мне. Он ушел в красноватую мглу бесшумной бури, обвалившуюся на равнину у подножия гор, и увел за собой всех остальных. Они все ушли, оставив нас один на один с отцом нашим Марсом. И отец наш в этот день был не в духе.
Я проверил давление в скафандре и выбрался из своей могилы, перебрался в яму к доктору. Тонанцин тоже перепрыгнула к нам. Беззвучная буря тут же накрыла нас.
"Чертов метрополец, - думал я, остервенело заклеивая цианакрилатом разбитый шлем Ликурга. - Тоже мне, доктор хренов нашелся. Ну да, хорошая пуля - надежное средство от любых немощей!"
Я и раньше о метропольских хорошо не думал, а теперь и подавно.
Тем временем Тонанцин натянула над нашей могилой полог из ее теплоизолирующего пончо - лист тонкой немнущейся фольги. По фольге тут же замолотили невидимые песчинки. Ну, значит, замерзнем не сразу, а только к утру, когда под минус сотню стуканет.
Три человека в покое излучают чуть больше тысячи килоджоулей в час. Так, теплопотери фольги и стенок окопа… Нет, не хватает. К утру точно околеем.
В этот момент мой скин-скафандр окончательно сдох и перестал нагнетать снаружи углекислый газ, где в озонидовом патроне из него выделялся кислород, который примешивался к стандартной воздушной смеси. Счет моей жизни пошел на минуты.
- Есть идеи? - спросил я Тонанцин, глядя, как падает уровень кислорода у меня под скином.
- Молись, - серьезно ответила она.
- Времени нет, - буркнул я, разбирая барахло из своего пояса. Кости, гайки, провода, ага, вот! Я вытащил из пояса слипшуюся горсть серых кристаллов, пересыпанных черной технопылью.
Любой марсианин продержится в Дичи голым хотя бы пару часов. Но больше? Я знаю один способ, но этот способ не для меня.
- Что это? - спросила Тонанцин, осветив мою красную руку налобным фонариком.
- Это способ продержаться до утра, - буркнул я. - Амнезия рудничных операторов. Смесь нитратных солей со стенок шахт и техносмазки рудных роботов.
Сразу вспомнилось расследование, которое мы проводили с "Бродячим анатомическим цирком Барсума" в соляных рудниках южной Сидонии, когда меня сорвали с места новостью о пропаже Лютера. Ребята уже сталкивались со случаями амнезии среди шахтеров, хотя чаще находили вымороженные штреки с мертвыми операторами.
А я коллекционировал разные страшилки и легенды, обрабатывая их под свои нужды. Вместе мы собрали это воедино, провели пару анализов и поняли, в чем же причина. Там же, в шахтерском поселке, нашли женщину, потерявшую ребенка родами и желавшую забыть последний год.
Первый опыт был неудачным - она забыла лишь полтора месяца и очнулась через час, уверенная, что она беременна, - а вместо этого обнаружившая пустой живот и кучу мужиков вокруг. Мы еле справились с ней вшестером - но со второго раза все удалось, она очнулась на следующий день, забыв ровно тот срок, какой и хотела.
- Надо же, - проговорила Тонанцин, глядя на смесь в моей ладони. - Не думала, что увижу ее. Я была уверена, что это городская легенда.
- Эта легенда - чистая правда, - заверил я ее. - Она обеспечит отличную экономичную кататонию на десять часов, минимум трат воздуха и калорий. Ну и спалит все твои воспоминания за последний год примерно.
- Сложный выбор, - прищурилась Тонанцин.
- Способ выжить. Только тут две дозы, - добавил я. - Это тебе и доктору.
- А ты?
- А я пойду выбью дерьмо из одного глупого пацана, который много о себе возомнил.
- Я не собираюсь ничего забывать. Я уже три года потеряла на поиски Великого Духа и откатываться назад, когда я так близко, не собираюсь, - покачала головой Тонанцин.
- Ну и дура, - ответил я. - Умрешь ни за что ни про что.
- Умирать я тоже не собираюсь, - отрезала Тонанцин. - Доктор до утра без шлема продержится? Как принимают эту дурь?
Я отключил шлем от скафандра доктора, снял его.
- Подними ему веки.
Я, тщательно отмерив, засыпал слизистую глаз доктора пылью, мгновенно растворявшейся на поверхности роговицы. Через пару секунд доктора парализовало, он выпрямился в своей могилке, вытянувшись во весь рост, и принял характерную "позу мумии": одна рука вдоль тела, вторая согнута в локте и лежит поперек живота.
- Ну, вот и все, - прошептал я, глубоко вздохнул и снял свой шлем. Губы обожгло ледяным холодом. Пятьдесят лет терраформирования дали лишь четверть от земного давления в этой самой глубокой на планете впадине, но я уже не свалюсь без сознания немедленно. Отдал свой шлем Тонанцин - она его надела доктору на голову, чтобы не замерз, а я нацепил шлем доктора и заклеил шейный клапан. Из шлема травило, но вентилятор на затылке исправно нагнетал давление внутрь.
Дергая конечностями, я вылез из своего теплого скафандра в ледяную утробу могилы, распорол добытым из пояса острым куском обсидиана термослой скафандра и начал размазывать хлынувшую из отверстия красную вязкую жидкость по телу.
Тонанцин недоуменно озирала мое голое тело.
- Я этот камушек на горе Арсия подобрал, - прохрипел я, постепенно согреваясь собственным теплом. Изолирующий термогель позволит мне продержаться без скафандра какое-то время. - Думал, обработаю под неолитическое рубило и в раскоп подброшу, чтобы археологов помучить.
Я еле-еле скомпенсировал едва переносимые пол-атмосферы в шлеме потоком чистого кислорода. Не дай бог в шлеме что-то коротнет - взорвусь к черту…
- Пойдем, - тяжело выдохнул я, приподнимая полог и выбираясь в тяжкую алую ночь.
Воздух был заполнен мелкими невесомыми песчинками так плотно, что вытянутая рука терялась в бурой мгле, которую фонарик не пробивал. Было неожиданно тепло, в смысле, минус двадцать, не больше.
Пока мы брели примерно в сторону гор, спотыкаясь обо все камни по пути, я понял, как это получается, - вечером нагретый до ощутимого плюса на дне кратера воздух уходит в стратосферу.
В то же время с гор вниз стекает поток холодного воздуха и успевает прогреться, пока пустыня остывает, отдавая тепло пыльному туману. Нужно спешить - когда все остынет, я тут без ступней останусь.
Это было, наверное, не так уж долго - вряд ли больше часа. Буря становилась все сильнее, а я только прибавлял шагу, а за мной бежала Тонанцин. А за нами бежала, танцуя и смеясь нашей наглости, смерть.
Потому я не выбирал средств и слов, когда вломился в пещеры Чикомостока. Я бежал голый и в шлеме, как бог войны, а моими спутниками были страх и ужас. В травящей паром при каждом выдохе во все стороны маске разбитого шлема я выглядел как покрытый пылью и налипшей кровью демон бури.
Да, в этот день я поднялся во плоти из глубин детских ужасов. Все встречные разбегались.
Я одним ударом рубила разрезал входной клапан поселенческой палатки, и та мгновенно опала, потеряв форму, народ внутри заорал, закашлял. Они хватали шлемы и натягивали их на дурные головы, вопили и ругались, задыхаясь.
Шагая по катающимся телам, я щедро раздавал пинки потенциальным самоубийцам. В конце палатки нашел спальный мешок, из которого вытряхнул Лютера прямо на голый пол. Братец кашлял и слабо сопротивлялся. Еще бы - это Марс, детка, здесь нечем дышать инопланетным млекопитающим!
Я схватил его обеими руками за горло, подтянул к себе и прокричал ему в перепуганное лицо:
- Ты плохо вел себя, Лютер. Ты был плохим мальчиком.
Я орал, а низкое давление превращало сказанное в хрипящий злобный шепот.
- Ты лжец, Лютер. Ты состоишь целиком из чужих выдумок. Из моих выдумок. Это я придумал тебя, Лютер, глупый мальчишка. Ты целиком мой. Не тебе корчить из себя экстатическое божество, ты мелок и жалок. Ты не способен к творчеству.
- Мама… - вытаращив глаза, хрипло прошептал Лютер. - Пожалуйста.
Он плакал.
- Я знаю, что тобой двигало, - сказал я ему тихо. - Ведь я такой же. Я дам тебе еще одну возможность. Еще раз прожить твою жизнь, миновать перекресток, который привел нас сюда. Я дам тебе шанс, которого уже нет у меня.
Я протянул руку, раздавил в ладони слежавшийся комок и засыпал его огромные глаза пылью, которую ребята из "Бродячего анатомического цирка Барсума" назвали "Амнезией шахтных операторов".
Когда он перестал корчиться и замер, я уложил его на спальный мешок и выпрямился. Народ, который не сбежал прочь, жался к стенкам палатки. Позади меня в облаке красной пыли мстительной ацтекской богиней стояла Тонанцин с каменным лицом, освещая темное нутро шатра своим налобным фонарем.
Молчание затягивалось. Эк я их запугал-то.
- Чего ты хочешь теперь, Великий Дух? - решительно спросила Тонанцин среди общего молчания.
- Найдите мне какие-нибудь портки, - просто ответил я. - Яйца сейчас отморожу.
* * *
К утру буря завершилась, и мы вытащили доктора из его неглубокой могилы. К вечеру он пришел в себя, а потом пожаловал и "Бродячий анатомический цирк Барсума" и оказал помощь всем в ней нуждавшимся. А доктор забыл успеть на свой корабль и надолго застрял у нас.
На этом все и кончилось.
Когда позже я посетил доктора Ликурга в лазарете на Перекрестке, он был мрачен.
- Я тебя знаю? - спросил он первым делом, когда я вошел.
- Я тебя знаю, - ответил я. - Мы неделю шлялись по Дичи вместе. Лежали в одной могиле.
- М-м-м, - выдавил он сквозь зубы. - Так это ты, Брагги? Я знаю твою мать. Еще с Земли. Тебя не помню. Не помню ни хрена. Как даже на эту планету попал. Очнулся - думал, совсем с ума сошел…
- Значит, зачем ты прилетел к нам - не помнишь?
Он покачал головой, отрешенно глядя на экран, демонстрирующий будущие джунгли Фарсиды.
- Понятия не имею, чем буду заниматься все это время, - произнес он негромко.
- Ну, - ответил я. - У меня есть одна идея.
На улице у ветробота со сложенными мачтами я встретился с Тонанцин. Она ждала, когда я выйду из госпиталя.
- Так и будешь за мной таскаться? - спросил я недовольно.
- Ну да, - просто ответила Тонанцин. - Я три года на тебя потратила.
- Слушай, я ничем тебе не помогу. Я не знаю, как тебе закончить твое магическое путешествие. Я не шаман и не бог.
- Мое путешествие уже закончилось, - усмехнулась Тонанцин. - Меня закопали в землю, и я вышла оттуда следом за Великим Духом живой.
- Так что тебе еще от меня нужно?
- Мне нужна мудрость. Напутствие. Слово.
- Плодитесь и размножайтесь, блин, - ляпнул я бездумно.
Тонанцин на мгновение задумалась, потом согласно кивнула и пошла к ветроботу разбирать такелаж для отхода. Я некоторое время следил, как она, ловко орудуя лебедками, поднимает сегменты мачт к небу.
- И что? - спросил я. - Это все, что тебе от меня было нужно?
- В этом есть смысл, - пожала она плечами. - И, собственно, именно так я и хочу поступать впредь.
- И чем этот смысл отличается от того, что был в этих словах раньше?
- Я его полностью понимаю, - белозубо улыбнулась мне Тонанцин, хлопнула меня по плечу на прощание, выбив из плеча моего ветхого скина облачко красной пыли, и, взобравшись на борт, резво отчалила на север, оставив меня томиться в сомнениях.
Так все и закончилось, что бы вам ни говорили все те свидетели и очевидцы, которых с каждым днем все больше. Просто, буднично и, можно даже сказать, по-домашнему.
Все кончилось, и мы закрываем ту страницу и открываем новую.
Через месяц я и мой младший брат Лютер уходим в путешествие. Долгое, нелегкое путешествие на огромной и прекрасной машине по укладке огромного, как рухнувшее мировое дерево, бесконечного, как змей Ермунганд, кабеля искусственного магнитного поля.
Мы потратили на кабель и кабелеукладчик все резервы наших производственных пулов и резервы всех, кого мы знаем. Мы вложили в этот проект, что я придумал той ночью в пещерах, силы всех Сирот Марса.
Доктор Ликург тоже отправляется с нами. Нас ждут три каторжных, чудовищно тяжелых и восхитительных года, за которые мы огромным кругом оградим Элладу границей, рубежом, можно даже сказать - священным лимесом самовыращиваемого в недрах машины кабеля сечением в сто локтей.
За время, которое мой брат проживет рядом со мной, забыв все, что встало между нами, он, возможно, простит меня и за то, что помнит из детства, и за то, чего не помнит из отрочества…
А когда мы закончим свою работу и через гребень кольцевых гор в нагретую скудным марсианским солнцем чашу кратера потечет холодный мертвый воздух с ледяных равнин Зюйда и смешается с металлической пылью в атмосфере над впадиной, мы запустим нашу электромагнитную машину.
Металлические частицы придут в круговое движение, замешивая воздух над кратером в устойчивое атмосферное образование, подобное Большому Красному Пятну. "Вечный шторм", двухтысячекилометровое сверхмедленное торнадо, сепарирующее более тяжелый углекислый газ к границам шторма, приближая содержание кислорода к нормальному. А также - удерживающее у себя внутри давление, почти равное земному, и температуру, близкую к субарктической. Пространство, защищенное от космического излучения. Невидимые стены, границы, которых нет.
Там можно будет снять шлемы и маски. Вздохнуть полной грудью, ощутить ветер на голой коже. Избавиться от уже приросших к телу скафандров, родиться буквально заново.
Мы растопим лед под песками, и в кратере соберется вода в системе сообщающихся озер. Через десять лет вся Эллада будет покрыта лесами. Это будет страна-сад. Мы станем настоящими детьми Марса.
Я создам для вас новый мир, мои Сироты. Я буду вам как бог-творец, за отсутствием настоящего. Я исполню безумное обещание моего безмозглого брата, данное вам, мой бездомный народ.
У нас еще будет свое небо над головой.
Елена Щетинина
Сашка и динозавтр
Пятнышки у божьей коровки чуть выпуклые, будто на красную карамель капнули черным густым кремом. Мама делает иногда такие пирожные по выходным. Карамель или вишневая - тогда у божьей коровки крылышки темные-темные, - или малиновая - тогда они яркие, как платье у моей куклы Маргариты, - или клубничная - тогда похоже на небо, что сейчас у меня над головой. А крем лакричный или шоколадный. Я больше люблю шоколадный, хотя про лакрицу часто читала - например, в старой книжке про мальчика… и еще одного мальчика… и девочку. На самом деле там много-много мальчиков, просто я именно этих и запомнила. Там еще этот мальчик так хитро предложил другим за себя забор покрасить, и те с удовольствием согласились. Хотя я бы тоже согласилась. Я очень люблю рисовать. А ведь красить - это то же самое, что рисовать. Только делать это еще и полезно. И одной краской, густо-густо, так, что кисточка оставляет горки и ямки. Совсем как настоящие горки и ямки. Как их называют… канионы… да, канионы.
Тут тоже много-много канионов. Папа показывал фотографии. А еще дюны, катеры, и гезеры, вот. Я стараюсь запоминать все, о чем рассказывает папа. Правда, он иногда смеется, когда я повторяю за ним, и говорит, что я путаю слоги и неправильно произношу, но ну и что. Главное, что я общее запоминаю, - а уж со слогами потом разберусь.
На фотографиях все такое интересное и необычное. И как-то даже не верится, что это все то же самое, что и вокруг, - только сверху. Я всегда сначала пытаюсь найти на фото наш купол. Иногда получается - а иногда и нет. Иногда я путаю наш купол с другими - особенно с десятым и пятнадцатым почему-то, - а иногда просто не могу увидеть его, так ловко упала тень от горы. Но чаще всего его на фотографии и нет, потому что аппарат снимал другую часть планеты.