* * *
Евлампий появился в корчемнице точно в срок. От выпивки не отказывался даже для виду. Высосал малый кувшин в два приёма, и лишь потом начал рассказ.
- Серая Орда? - нахмурился Рыжий. - В Старице? Что за место, где его искать?
- Не знаю, - монах пожал плечами. - Даже друг с другом они всего вслух не говорят. Обиняками, намёками разговаривают.
- Узнай, монах, важно это. Узнай и отпущу тебе все грехи.
- Не духовник ты, грехи отпускать, - насупился Евлампий.
- А вот отпущу, - уверил серьёзно Рыжий.
- Да что за дело тебе до Старицы какой-то? Неужто думаешь мухрыжник твой и там замешан?
- Даже не сомневаюсь, брат Евлампий…
Рыжий помолчал.
- И ты не сомневайся, ни к чему тебе сомнения лишние.
Следующим утром, с надёжным мещёрским купцом, ушло Соколу первое донесение.
Мещера. Апрель.
По Мещере расползались нехорошие слухи. Ожидали перемен. Но какого свойства, никто толком сказать не мог. На Оке объявились новые разбойничьи шайки и нечисть лезла из болот чаще чем прежде. Блукач на мещёрском торгу прорицал про зубы, что в видениях к нему являлись. Божевильного Блукача как всегда никто не понимал. Но тревога крепла, росла понемногу.
С той ночи прошло три месяца. У выловленного вурдами из полыньи человека ещё в первые дни открылся сильный жар. Он то приходил в себя, то вновь проваливался в беспамятство. Вурды ночи напролёт сидели возле него, поднося снадобья и вытирая пот. Днём, занимаясь попутно своими делами, за больным присматривал Сокол.
Странно болел спасённый. Не мог обычный человек долго в беспамятстве пребывать, да в сильном жару. Либо умирал вскоре, либо в себя приходил. А этот, словно застыл на грани между смертью и возвращением в мир. Два месяца неведомо где носило душу его.
Но однажды, человек очнулся.
Сокол и не сразу заметил - о своём думал. Зима прошла, реки вскрылись, а никакой ясности с пропавшим княжичем не образовалось. И с угрозой, что над Мещерой висела тоже мрак полнейший. Лазутчики возвращались, сведения постепенно копились; там видели монахов оружных, здесь разговор подслушали… Рыжий, вон, письмо прислал, наконец. Возникло верное название - Старица. И про Серую Орду слух подтвердился… Но где это загадочное место и что из себя представляет орда, а главное, куда увезли Варунка, Сокол по-прежнему не имел ни малейшего понятия.
В который раз он вертел в руках бесполезный уже для ведовства княжеский пояс, в который раз обдумывал, как конец ухватить, и вдруг заметил, что утопленник несостоявшийся приподнял голову и странно так уставился на вещицу.
- Тебе этот пояс знаком? - спросил чародей, протягивая чашку с отваром. - Можешь мне что-нибудь рассказать о его хозяине? Давно разыскиваю его.
- Дай мне подержать, - сделав глоток, прохрипел в ответ человек.
Сокол принял чашку и протянул пояс. За приготовлением свежего отвара, он с любопытством наблюдал, как человек сперва ощупывает вещь руками, потом внимательно рассматривает со всех сторон.
Чародей не чувствовал в госте ни толики ведовства, а между тем видел, что тот каким-то образом понимает вещь, призывает её в помощь.
Незнакомец сжал пояс в руках и откинулся назад. Хозяин ждал.
Скоро человек вновь пришёл в себя, открыл глаза и молча вернул вещь чародею. Затем долго и жадно пил, травяной настой.
- Ты ждёшь от меня разгадки? Боюсь, что её не будет… Я расскажу тебе один случай… А ты уж сам решай, чем это может тебе помочь…
Чародей молчал.
- На самой границе Червленого Яра, в верховьях Цны, стоит городок. Ишма зовут его, и Польским городком называют… Пёстрый в нём народ обитает, много туда разных людей заносит… Вот и меня занесло однажды.
Повидал я всякого, но твоего дела касаемо, один случай припомню…
Рвущий нутро кашель, какой бывает при жестокой простуде, позволял больному говорить лишь урывками. После каждых нескольких слов, он замолкал, что бы сделать глоток-другой целебного снадобья, затем откидывался назад, тяжело сипел, и только после этого находил в себе силы продолжить рассказ.
- Шёл я по посаду и увидел, как на улице остановилась повозка. А из повозки два дюжих монаха паренька связанного вытащили. Огляделись, но меня не заметили, а никого больше на улице не случилось… Тогда они потащили его в домишко хлипкий. Странный такой, вроде как нежилой - окна заколочены, всё репьём заросло, а люди, видишь, заходят…
Не знаю, того парня ты ищешь, что у монахов гостит помимо воли, или другого, но пояс мне теплом отозвался.
Сокол кивнул, подтверждая догадку, а незнакомец хлебнув отвара продолжил.
- Дом тот нетрудно найти. Он один такой возле церквушки тамошней.
Человек надолго замолк, борясь с приступом кашля. Затем добавил:
- А потом, когда сюда шёл, слышал разговор в Кадоме, дескать, везли два монаха третьего - бесами одержимого.
- А про Серую Орду ничего не слышал? - спросил чародей.
- Ничего.
- А про Старицу?
Человек не ответил. Вновь начался жар. Он не проронил больше ни слова, даже в захватившем его бреду.
Сокол приставил к больному вурдов, а сам, несмотря на темень, поспешил к князю. Наконец-то появилась верная ниточка. Наконец-то есть, чем обнадёжить Ука.
* * *
Ночью стража в княжеской крепости удваивалась. Но что толку - в безлунную ночь уже за шаг ничего не видно, хоть с закрытыми глазами расхаживай. Стражники, позвякивая доспехами, прогуливались по стене и изредка перекликались. С посада доносился стук колотушки. Общинный сторож то приближался к крепости, то вновь удалялся от неё, обходя улицу за улицей. Мещёрск спал.
Никто не заметил, как с крепостной стены соскользнула тень. Рослый человек в чёрной монашеской рясе мягко коснулся ногами земли. Присев, он некоторое время прислушивался к ночным звукам. Похоже, пока всё шло гладко. Ни окрика, ни шума поднимаемой тревоги, ни подозрительной тишины на стенах. Подёргав конец верёвки из стороны в сторону, монах потянул её на себя. С лёгким шорохом та змейкой стекла к его ногам.
Неспешно сматывая верёвку, лазутчик попытался определить, в которую часть двора он попал. Темень мешала ему в той же степени, что и укрывала от глаз охраны. Через некоторое время, в оконце на верхнем ярусе терема монах заметил отблеск свечи или лучины, остальное домыслил сам. Выбрав по каким-то приметам направление, пригнулся и пошёл вдоль стены. Иногда вставал, вновь подолгу прислушивался, пока, упёршись в гладкий валун, не остановился совсем.
Камень был знатный. Большой. Подступиться к такому непросто даже втроём. Этот же справился один. Он напрягся так, что жилы набухли на шее и руках, но всё же отвалил камень в сторону. Затем, помогая рукам широкими ножнами, принялся осторожно разгребать землю.
Шум возле ворот заставил монаха затаиться. Кто-то в неурочный час заявился в крепость, и стражники, ругаясь, отворяли малую дверцу.
- Чародей с посада, Сокол, - донеслись до монаха слова воротного старшины. - К князю по спешному делу.
- Пропустить! - послышалось от терема.
Суета продолжалась ещё некоторое время, пока позднего гостя не проводили в покои. Когда всё утихло, лазутчик вернулся к работе.
Большинство людей до жути боится мертвецов. Ночной гость к их числу не относился. Чего их, мертвецов бояться, небось, не кусаются. Вот живых действительно надо остерегаться, особенно тех, что приходят тёмной ночью на беседы с князьями.
Раскопав могилу, монах высек искру и затеплил свечу. Он не опасался выдать себя. Заметить свет было можно, только глянув со стены отвесно вниз, а стражники обычно смотрели по сторонам.
Труп уже изрядно подгнил. Понять, вместилищем чьей души являлось тело до смерти, оказалось непросто. Монах внимательно осмотрел обувь, лоскуты, что остались от одежды, и особенно внимательно руки. На одном из пальцев он и заметил кольцо. Очистил от земли и праха, поднёс поближе к свече.
- Химарь, - тихо сказал монах.
Спрятав кольцо под рясу, он принялся спешно заваливать могилу. Скоро вернулся на место и камень.
Тенью перемахнув через стену, монах отправился дальше. Возле спуска к Оке, ему приглянулась куча камней и брёвен. Горожане давно приготовили их для починки мостовой. Но руки до работы как-то не доходили, а спуск ещё не размыло окончательно, чтобы заставить людей поспешить, и потому припас лежал здесь с самой осени.
За грудой, сунув под спину мешок, монах и устроился. Ему пришлось прождать долго. Только под утро послышался со стороны крепости шорох шагов. Осторожно выглянув из-за укрытия, лазутчик увидел Сокола.
Усталый от бессонной ночи тот шёл не спеша. Никакого оружия при нём не было видно, только простенький посох сжимал в руке чародей. Довольно хмыкнув, монах вытащил меч и замер, ожидая, когда враг поравняется с нагромождением брёвен. Он шевелил губами и покачивал головой, отмеривая оставшиеся шаги.
Сейчас!
Мягко скользнув из-за груды, монах отвёл меч для удара…
Но улица перед ним оказалось совершенно пуста.
* * *
То, что почудилось Соколу, когда он возвращался от князя, чрезвычайно его встревожило. Чародея определенно кто-то ждал. Причём ждал с тем, чтобы убить. Смог бы или нет - другой вопрос. Сокол искушать судьбу не стал и угрозы избежал известным чародейским способом - пошёл другой дорогой. Сейчас совсем не было времени, чтобы разбираться ещё и с этим.
Он надеялся расспросить поподробнее странного своего гостя об Ишме, о монахах, о пареньке, которого те тащили…
Однако к его возвращению человек уже ушёл. Не поблагодарив, не попрощавшись, да так и не назвав своего имени. Вурды на укор чародея только руками развели.
- Словно позвал его кто-то…
- Болезнь, не болезнь, ночь-полночь, встал и пошёл. Едва шубу на плечи накинул…
Москва. Апрель.
- Есть будешь? - спросила Настя. - Тогда вставай.
Рыжий высунул нос из-под одеяла и принюхался. Пахло отменно. Пахло пирогами с капустой и луком. И ещё чем-то мясным, от чего тут же заурчало в животе. Соскочив с кровати, Рыжий натянул штаны, рубаху, подошёл со спины к Насте и обнял.
- Мои любимые пироги с капустой, - сказал он хозяйке.
- У тебя всякая еда любимая, - усмехнулась та в ответ.
Чмокнув девушку в щёку, Рыжий поспешил во двор.
В первых числах апреля, когда Чунай покинул-таки Москву, ему пришлось перебраться из гостиного двора на посад. Купец оставил достаточно денег и сверх того выправил документы, по которым Рыжий числился его закупщиком. Но тот всё равно решил убраться подальше от любопытных глаз ушлых торговцев. За советом отправился в корчемницу Марии, где сведущие люди помогли подыскать то, что нужно.
Хижинка стояла над оврагом, среди десятка таких же лачуг. В выселках, называемых на посаде Курмышами, большей частью селились люди, не ладившие с законом. Место это наилучшим образом подходило для скрытной жизни. Единственная дорога вела сюда через затяжной овраг. Поэтому любого чужака здешние обитатели видели загодя, вполне успевая предупредить друг друга, а кому надо утечь. Не было ещё случая, чтобы городским стражникам удалось застать кого-то врасплох. Да и совались они в Курмыши хоть и большим числом, но нечасто. Такое место подходило Рыжему во всех отношениях.
Молодая хозяйка оказалась женщиной одинокой и привлекательной. Нет ничего странного в том, что на третий день после того, как Рыжий перебрался в Курмыши, он перебрался и в её постель. Вряд ли это была любовь. Слишком буднично выглядели их отношения. Два человека просто жили вместе и с уважением относились друг к другу. Не задавали лишних вопросов, не любопытствовали и не требовали большего, чем уже имели.
Окатив себя водой, Рыжий вернулся и с большим удовольствием взялся за пирожки.
- В город пойдёшь? - спросила Настя.
- Угу, - кивнул Рыжий.
- Марию увидишь, кланяйся.
- Угу, - ещё кивок.
Настя вздохнула и, помолчав немного, добавила
- Крыша течёт. За зиму разбило совсем.
- Угу.
- Чего, как филин угукаешь?
- М-м-м…
Настя улыбнулась.
- Ладно уж, ешь…
* * *
Утром в ворота Богоявленского монастыря постучался затрапезного вида путник. В оконце появилась голова привратника. Несмотря на лохмотья, хромой старец сразу узнал в прохожем одного из подручных викария, поэтому пропустил без вопросов. Закрывая калитку, заметил только:
- Кир Алексий с раннего утра в городе.
Молча кивнув, путник отправился на внутренний дворик. Он не стал ни с кем говорить, уселся прямо на камни возле входа в келью викария и задремал. Никто не досаждал ему вопросами, не будил, не звал на трапезы и службы. Обитатели монастыря давно попривыкли к странным гостям Алексия.
Встречи с митрополитом, боярами и князьями по духовным и государственным делам, требовали частого присутствия Алексия в кремле. Появляться там он не любил, предпочитая заправлять всем из-за монастырских стен, однако в этот раз отвертеться не удалось.
Накануне Семён Иванович прислал записку, в которой настаивал на встрече. Отмахиваться от великокняжеских просьб, викарий пока себе позволить не мог, и выслушивал теперь долгое нытьё старшего из сыновей Калиты.
Семён имел все основания быть довольным своим положением среди прочих русских князей. Он располагал небывалой благосклонностью орды, безусловной поддержкой церкви, влияние Москвы год от года крепло.
Правление его пришлось на пору затишья в междоусобной борьбе, что позволяло князю предаваться досугу, наслаждаясь беспечной роскошной жизнью. Налаженное хозяйство, находясь в твёрдых руках тысяцкого, не требовало от Семёна пристального внимания и ежедневного участия. Не было у него причин роптать на судьбу и в том, что касалось семьи. После чреды неудачных браков, разводов, смерти малолетних детей, семья, наконец, сложилась. Теперь он имел любимую жену, которой добивался долгие годы, а главное вполне здоровых наследников. Чего же ещё желать?
Однако князь был недоволен. Он ходил из угла в угол по просторной писцовой палате и с большим унынием в голосе сетовал Алексию на жизнь.
- Тяжело мне, владыка, - говорил Семён. - Все против меня, все меня ненавидят. Невмоготу больше выносить это.
- В уме ли ты, князь? - удивился Алексий, утратив на миг обычную невозмутимость. - Кто же смеет умышлять против тебя? Напротив, в народе о тебе только добром отзываются. Уж ты мне поверь, сведения точные. Неужто из бояр кто? Да нет, я бы сразу узнал. А если подозреваешь кого, так только скажи, я мигом это дело улажу…
- Да я не про народ, - отмахнулся Семён. - И не про бояр. Вся Русь смотрит на нас, как на предателей за то, что мы перед степью заискиваем. Всякий князь, даже самая мелкота, с уделом в две деревеньки, ненависть источает, хоть даже и приветствует на людях.
- Не твой это выбор, не тебе и отмахиваться, - спокойно возразил Алексий. - Ты же понимаешь, что каждый из тех, кто клеймит твой род, только и ждёт, чтобы самому перехватить удачу, самому усесться на владимирский стол. Стоит тебе лишь намекнуть на разрыв со степью и твоё место тут же займёт другой. А восстановить отношения будет потом ох как непросто.
- Знаю - отмахнулся Семён. - Знаю, а всё одно на душе кошки скребут. Ты мой первый советчик, ты можешь успокоить меня? Что не зря наш род столько зла на себе выносит, что воздастся за это потомкам нашим…
Великий князь был предан Алексию едва ли не больше чем самому владыке - митрополиту Феогносту. Именно Алексий решил в своё время вопрос о его, Семёна, разводе и новом браке, третьем по счёту и потому не поощряемом церковью. Алексий тогда, уподобившись святому Валентину, что тайно венчал влюблённых, пошёл против самого митрополита, который в гневе даже затворил на Москве церкви. Отступничество викария вызвало сильное недовольство Феогноста, но дело, в конце концов, уладилось в пользу Семёна. Князь не забыл участия.
К тому же викарий, в отличие от митрополита, был своим, русским человеком, да ко всему прочему выходцем из славного боярского рода, представители которого занимали в думе великого князя не последние места. И если Феогноста по большей части волновали дела духовные, то Алексий не лишён был пристрастия к вопросам мирским, государственным, властным, и от того казался князю понятным и близким.
Поэтому, помимо своего духовника, Стефана, именно с Алексием князь делился сомнениями и тревогами, именно к нему обращался за помощью и советом.
- Смирись князь, - произнёс викарий. - Московский дом должен править страной, а посему мы не можем терять благосклонность степных царевичей. Они нужны нам как воздух. Без их помощи Москва до сих пор оставалась бы мелким пограничным уделом…
- Но мы вынуждены платить им огромные деньги, - перебил Семён. - Которые сгодились бы и для других дел…
- За всё платить надобно, - в свою очередь перебил Алексий. - К тому же большая часть тех денег, так или иначе, у нас остаётся. Да и то, что ордынцам уходит, на благо Москвы работает…
Он подошёл к Семёну, приобнял за плечи.
- Могу обещать тебе твёрдо, - заявил священник. - Пройдя через все страдания, ваш род возвеличится. Верховенство Москвы окрепнет настолько, что сломит и степь, и Литву, и многих других врагов. Только доверься мне. Сохрани выдержку. Ведь для всего этого нужно время.
Князь сильно удивился бы, узнав, что Алексий не питает к нему ответной преданности. Все улыбки, советы, доверительные беседы и дружеские наставления викария несли в себе изрядную долю лицемерия. Князь ни коим образом не подходил для его далеко идущих замыслов. Слабовольный и распутный Семён был себе на уме, и по этой причине не мог стать орудием в чьих бы то ни было руках. В отличие от митрополита, Алексий не строил на князе совершенно никакого расчёта, и потому даже не пытался наставить его на истинный путь. Поддерживая с Семёном добрые отношения, он лишь выгадывал время, готовя иное, более подходящее своим замыслам орудие.
И оно, способное изменить ход событий, у него имелось. Живое, могущественное, взращиваемое для великих дел.
Младенец. Пока только младенец. И требовалось время, чтобы выпестовать из годовалого мальчика воина и князя. Государя, какому не будет равных.
А прежде всего, орудие было необходимо придумать. И поскольку бог в таких делах никудышный советчик, Алексий воспользовался иной силой. Силой чуждой, враждебной, но покорённой.