За завтраком Пру была такой же очаровательной, как и всегда, вот только когда она передавала мне булочки, искры не прыгали. Я не удивился, когда Руп в тот же день поменял вахтенное расписание, и не стал спрашивать почему. Пру меня не избегала, она даже танцевала со мной иногда, но огонь потух, и ни один из нас не пытался разжечь его снова.
Много времени спустя я рассказал эту историю ван Хоутену. Сочувствия я не дождался.
– Думаешь, тебе первому палец дверью прищемило? Пру, она прелесть, ты уж поверь мне, старику. Но даже если сам сэр Галахад явится на белом скакуне, он обязан будет получить одобрение Пэйшенс, прежде чем ему будет дозволено общаться с Пру… и – зуб даю – она скажет "нет!". Сама-то Пру согласна, причем очень мило и слегка глуповато, но Пэйшенс не даст согласия ни на что более интимное, чем игра в ладушки.
– Я думаю, что это просто позор, – сказал я. – Мне-то, конечно, теперь все равно, но ее сестра разрушит ее жизнь.
– Ну, это ее дело. Что до меня, то я добился компромисса со своим близнецом пару лет назад – выбили друг другу по зубу, а после сотрудничали на деловой основе. Кстати, откуда ты знаешь, что Пру не делает то же самое с Пэйшенс? Может, это Пру первая начала.
Этот случай не оттолкнул меня от девушек, даже от таких, у которых были сестры-близнецы с телепатическими способностями, только теперь я уж стал наслаждаться обществом всех их вместе. Но какое-то время после этого случая я стал чаще видеть дядю Альфреда. Он любил играть в домино, а потом, когда мы кончали игру, говорить о своей Лапочке – и, конечно, с ней. Он, и я тоже, смотрели на ее большую фотографию, и мы втроем разговаривали, причем дядя повторял ее слова мне, а мои – ей. Она и вправду была очень хорошим ребенком. Было очень интересно познакомиться с маленькой шестилетней девочкой; крайне забавно, о чем они думают.
Однажды вечером, как всегда, мы беседовали втроем, я смотрел на ее фотографию, как вдруг мне пришло в голову, что прошло много времени и Лапочка, должно быть, изменилась, – ведь в этом возрасте меняются очень быстро. И у меня появилась блестящая мысль.
– Дядя, а почему бы Лапочке не послать свою фотографию Расти Родсу? Потом тот передаст ее Дасти, а тот уже нарисует тебе не хуже этой, только уже теперешнюю, ты увидишь, как она выглядит сейчас, понимаешь? Ну как, Лапочка, хорошая мысль?
Это совсем не обязательно.
Я глядел на эту фотографию, и глаза мои чуть не вывалились от удивления. На какой-то миг изображение изменилось. Конечно, это была та же самая веселая девочка, но она вдруг стала немного старше, она стеснялась дырки в зубах и волосы у нее были зачесаны по-другому.
И она была живая. Не просто цветная стереофотография, а живая девочка. Разница очень большая.
Но я моргнул, и передо мною опять была та же самая старая фотография.
Я хрипло произнес:
– Дядя, кто это сказал: "Это совсем не обязательно"? Ты? Или Лапочка?
– Конечно Лапочка. Я только повторил.
– Да, дядя… но я не слышал тебя, я слышал именно ее. – Потом я рассказал ему про фотографию.
Он кивнул.
– Да, так она сейчас и выглядит. Она просит передать тебе, что, вообще-то, зуб у нее вот-вот прорежется.
– Дядя, тут никуда не денешься. На секунду я незаконно подключился на вашу волну. – Меня немного трясло.
– Знаю. И Лапочка тоже знает. Только почему незаконно, сынок, мы всегда рады другу.
Я пытался переварить эту новость. От последствий, которые это могло иметь, голова шла кругом куда сильнее, чем тогда, когда мы с Пэтом обнаружили свою способность. Только я не представлял себе, какими они могут быть, эти последствия.
– Слушай, дядя, думаешь, у нас может получиться еще раз? Лапочка?
– Можно попробовать.
Но на этот раз ничего не вышло. Если только я не слышал ее голос вместе с голосом дяди, когда она сказала:
Спокойной ночи, Томми. Но я не был уверен.
Улегшись в постель, я рассказал все это Пэту. Когда я убедил его, что все это и вправду произошло, он заинтересовался.
В этом, старик, стоит покопаться. Я, пожалуй, лучше запишу все это на пленку. Доктор Мэйбл обязательно захочет этим заняться.
Ты подожди, пока я спрошу разрешения у дяди Альфа.
Хорошо. Я думаю, это все его племянница, и каким-то непростым образом. Да, кстати о ней; может, мне с ней увидеться? Возможно, будет проще снова подключиться, если на каждом конце будут двое. Где живет его племянница?
Кажется, в Йоханнесбурге.
Мм… Неблизко, но, если доктор Мэйбл проявит интерес, ФДП обязательно пошлет меня туда.
Возможно, но дай я сначала поговорю с дядей.
Однако дядя Альф сперва побеседовал с доктором Деверо. Они вызвали меня, и доктор захотел, чтобы мы прямо тут же сделали еще одну попытку. Я никогда не видел раньше его таким взволнованным. Я сказал:
– Можно, конечно, только я сильно сомневаюсь, что у нас что-нибудь получится. Прошлым вечером ведь не вышло. Думаю, тот раз был просто случайностью.
– Случайность, случайность. Получилось раз, значит может получиться снова. Надо только хорошенько подумать о создании подходящих условий. – Он глянул на меня. – Есть возражения против легкого гипноза?
– У меня? Да нет, сэр. Только я плохо поддаюсь гипнозу.
– Думаешь? Если верить твоему досье, доктор Арно сумела. Просто притворись, что я – это она.
Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Наверное, я больше похож на Клеопатру, чем он – на хорошенького доктора Арно. Но я согласился принять участие в опыте.
– Все, что тебе нужно, – это легкий транс, чтобы убрать все отвлекающие обстоятельства и сделать тебя более восприимчивым.
Не знаю, что я должен был ощутить в "легком трансе". Я не чувствовал ничего и не спал.
Однако я снова услышал Лапочку.
Думаю, интерес доктора Деверо был чисто научным; любой новый факт, связанный с человеческой психикой, мог вывести его из обычной апатии. Дядя Альф думал, что доктору также очень хотелось установить новую телепатическую линию связи, так, на всякий пожарный. В том, что сказал дядя, звучал легкий намек, что сам он задумывался, долго ли он протянет.
Но был еще один намек, более серьезный. Дядя Альф со всей деликатностью дал мне понять, что, если уже дело дойдет до этого, хорошо знать, что есть кто-то, кому он доверяет и кто может присмотреть за его девочкой. Он, конечно, не сказал этого прямо, в лоб, так что мне не пришлось отвечать, а то я, пожалуй, поперхнулся бы от смущения. Он просто дал мне понять – и это был наилучший комплимент, какого я только в жизни удостаивался. Я все-таки сомневался, что заслуживаю такого доверия, и поэтому решил, что обязан заслужить его, если уж дойдет до дела.
Теперь я мог, конечно, "говорить" с дядей Альфом также, как и с Лапочкой. Но я пользовался новой возможностью только при наших беседах втроем. Все-таки телепатия без необходимости – это лишняя обуза. И я никогда сам не связывался с Лапочкой, только во время пары экспериментов, проведенных по просьбе доктора Деверо для того, чтобы твердо установить, что я могу это сделать без помощи дяди. Для этого потребовалось снотворное, из обычного сна дядя сразу выходил, если кто-нибудь "кричал" на этой волне. Но потом я ее оставил в покое, не мое это было дело – залезать в мозг маленькой девочки, разве что она сама была к этому готова и хотела пообщаться.
А вскоре после этого Пэт женился.
Глава 11
Замедление
Все время этого первого ускоренного участка пути, после того как доктор Деверо "подержал меня за руку", мои отношения с Пэтом стабильно улучшались. После того как я сумел понять, что ненавижу и презираю Пэта, вдруг почему-то оказалось, что ни ненависти этой, ни презрения уже нет. Я излечил его от ужасной привычки без нужды меня беспокоить – для этого я сам занялся тем же самым. Будильник-то он мог заглушить, а меня – нет. После этого мы выработали формулу "живи-и-дай-жить-другому" и стали лучше ладить. Через какое-то время я заметил, что с нетерпением жду очередной связи с ним, и понял, что он мне нравится. Не "снова", а "наконец-то", ведь я никогда не испытывал к нему таких, как теперь, теплых чувств.
Но теперь, когда мы начали сближаться, нас все больше отдаляло друг от друга: в дело вмешалось "замедление". Как видно из релятивистских уравнений, зависимость не линейна; вначале замедление почти незаметно, но с приближением к скорости света оно нарастает как бешеное.
При трех четвертях скорости света Пэт начал жаловаться, что я растягиваю слова; мне же казалось, что это он тараторит. При девяти десятых отношение было близко к двум, но мы уже разобрались, в чем тут дело: я стал говорить побыстрее, а он помедленнее.
При девяносто девяти процентах скорости света отношение перевалило за семь, и мы едва могли понять друг друга. Чуть позднее в тот же день мы полностью утратили контакт.
У остальных были те же проблемы. Разумеется, телепатия мгновенна. Во всяком случае, триллионы миль, бывшие между нами, не приводили к какому-либо запаздыванию, даже такому, как при телефонном разговоре между Землей и Луной, и сила сигнала не падала. Но только ведь мозг – это плоть и кровь; и мысли требуется время, а наши скорости течения времени совсем разошлись. Я думал настолько медленно (с точки зрения Пэта), что он уже не мог замедлиться достаточно, чтобы меня воспринимать. Что касается меня, то я иногда понимал, что он пытается связаться со мной, но это был просто какой-то визг, смысл которого уловить было невозможно.
Даже Дасти Родс ничего не мог сделать. Его брат просто не мог сконцентрироваться на изображении на несколько долгих часов, необходимых, чтобы Дасти "увидел" это изображение.
Все это, мягко скажем, выводило нас из равновесия. Слышать голоса – это нормальный ход, но только не в том случае, если ты не можешь ни разобрать, что они говорят, ни попросить их замолчать. Не исключено, что некоторые из непонятных "чокнутых" чокнутыми совсем не являлись; возможно, несчастные психи были просто-напросто настроены на неподходящую волну.
Поначалу хуже всех воспринимал это дядя Альф; один раз я просидел с ним весь вечер, мы пробовали и пробовали вместе. А потом к нему вдруг опять вернулась обычная его безмятежность; Лапочка думала о нем, это он знал, и это было самым главным; слова не были такими уж необходимыми.
Расцвела одна Пру: она наконец-то избавилась от надзора своей сестры. Она целовалась по-настоящему, возможно, впервые в жизни. Нет, не со мной. Я просто шел попить из фонтанчика, а затем тихо ретировался, решив, что питье мое подождет. Кто это был, говорить нет ни малейшего смысла, поскольку это вообще ничего не значило; думаю, в это время Пру поцеловала бы даже капитана, если бы он только стоял спокойно и не рыпался. Бедняжка Пру.
Мы смирились с необходимостью ждать, пока снова не приблизимся к земному темпу. Мы продолжали поддерживать связь с другими кораблями, ведь все они ускорялись по одной программе, и по этим сохранившимся линиям оживленно обсуждалась дилемма, возникновения которой, похоже, никто не предвидел. С одной стороны, перерыв в связи не имел большого значения, докладывать нам особенно было нечего, пока мы не замедлимся и не начнем исследовать свои звезды, но, с другой стороны, он был очень важен: время, которое "Элси" шел со скоростью света (ну, лишь не намного меньше), было очень кратким для нас, но там, на Земле, пройдет добрый десяток лет. Как мы выяснили позднее, доктора Деверо и его коллег на других кораблях, а также дома, в ФДП, очень тревожила мысль, сколько телепатических пар останется (если вообще останется) в действии по прошествии стольких лет. У них были причины беспокоиться. Уже было установлено, что идентичные близнецы практически никогда не становились телепатами, если многие годы жили врозь. Именно это было еще одной причиной отбора молодых пар – большинство близнецов взрослая жизнь разлучает.
Но до этого момента мы не были "разделены" из-за проекта "Лебенсраум". Конечно, мы были на немыслимом расстоянии друг от друга, но каждая пара ежедневно вступала в контакт и практиковалась, что определялось системой ежедневных вахт, поддерживаемых даже тогда, когда передавать, кроме новостей с Земли, было нечего. Но как повлияет многолетний перерыв контакта на связь между близнецами?
Меня это не беспокоило; я про это ничего не знал. В ответ на мой вопрос о прекращении связи мистер О’Тул ответил что-то такое, из чего я сделал вывод, что через несколько недель по корабельному времени темпы времени у нас и на Земле сблизятся достаточно, чтобы связь возобновилась. А пока – никаких вахт, так что все было не так уж и плохо. Я лег спать и пытался игнорировать визги, раздающиеся у меня в голове.
Разбудил меня Пэт.
Том… отвечай, Том. Ты слышишь меня? Том, от…
Эй, Пэт, я здесь! – В мгновение ока я совершенно проснулся и, соскочив с койки, босиком стоял на полу в таком возбуждении, что едва был способен что-нибудь сказать.
Том! О Том! Рад слышать тебя, парень, – ведь прошло уже два года, как я последний раз до тебя достучался.
Но… – хотел было возразить я, но потом смолк. Для меня прошло меньше недели. А сколько времени прошло для Пэта, я мог узнать, только поглядев на Гринвичский календарь и наведя справки в вычислительном центре.
Том, не перебивай, долго мне не продержаться. Последние шесть недель меня держат под глубоким гипнозом и наркотиками… я так долго не мог с тобой связаться. Держать меня дольше в таком состоянии они не решаются.
Ты хочешь сказать, что ты вот прямо сейчас под гипнозом?
Конечно, иначе я вообще не смог бы с тобой говорить… А теперь… На секунду голос стих. Прости, пришлось прерваться, мне сделали еще один укол, а заодно и внутривенное кормление. А теперь слушай и записывай расписание: ван Хоутен…
Он прочитал мне гринвичские даты и точное – до секунды – время для каждого из нас, и, пока я для проверки читал записанное ему, его голос стал затихать. Последним, что я услышал, было "Пока" , перешедшее в визг, а затем наступила тишина.
Штаны я все-таки натянул, прежде чем бежать и будить капитана, но на ботинки времени тратить не стал. Потом все повскакивали с постелей, везде включили дневной свет, хотя официально еще была ночь, и мамочка О’Тул варила кофе, и все говорили, перебивая друг друга. Релятивисты толпились в вычислительном центре, а Жанет Меерс вычисляла корабельное время намеченного контакта Берни ван Хоутена с братом в уме. Она не стала возиться с компьютером, потому что Берни был первым по списку и время поджимало.
Ван не мог связаться со своим братом, и все занервничали, а Жанет Меерс заливалась слезами, так как кто-то предположил, что она, считая в уме, выдала ошибочное время. Но доктор Бэбкок собственноручно прогнал задачу через компьютер и подтвердил ее результат с точностью до девятого знака. А потом ледяным тоном объявил, что будет крайне благодарен, если в будущем никто не станет критиковать его сотрудников, эту привилегию он оставляет себе.
Но вскоре Глория связалась со своей сестрой, и все немного успокоились. Капитан, через мисс Гамму, послал донесение на флагманский корабль и получил ответ, что еще два корабля – "Наутилус" и "Христофор Колумб" – восстановили связь с Землей.
Теперь уже никто не тянул время, когда надо было заступать на вахту, никаких забеганий в кладовку, чтобы малость перекусить. Если было известно, что твой напарник будет передавать в 3:17:06 с крохотным хвостиком корабельного времени, ты сидел наготове уже с трех часов, никаких глупостей, магнитофон крутился, а микрофон у рта. Нам-то на корабле было легко, но каждый из нас знал, что его напарника накачивают наркотиками и погружают в глубокий гипноз, чтобы он мог провести связь, – доктора Деверо это очень беспокоило.
К тому же теперь не было времени для болтовни, ведь твой близнец расплачивался, возможно, часом своей жизни за каждое переданное слово. Ты просто записывал то, что он передает, с первого раза, никаких сбоев, а затем передавал то, что написал капитан. Хорошо, если после этого оставалась пара минут на разговоры. Обычно их не оставалось… вот так я и напутал все насчет женитьбы Пэта.
Видите ли, две переходных недели, когда мы летели с максимальной скоростью, последняя неделя ускорения и первая замедления соответствовали примерно десяти годам на Земле. Отношение было в среднем один к двумстам пятидесяти. Но это в среднем, при максимальной скорости замедление было гораздо больше. Я спросил мистера О’Тула, чему равнялся максимум, но он только покачал головой. Измерить это – сказал он мне – невозможно, и вероятная ошибка больше присутствующих в расчете малых величин.
– Скажем так, – закончил он. – Слава богу, что на корабле нет простуженных, а то один хороший чих перекинул бы нас через скорость света.
Он, ясно, шутил. Ведь, как напомнила Жанет, при приближении нашей скорости к световой, масса корабля приближалась к бесконечности.
Но мы снова утратили связь на целые сутки.
В конце одного из этих пиковых сеансов (они длились не более пары минут по корабельному времени) Пэт сказал мне, что они с Моди собираются пожениться. Связь прервалась, прежде чем я успел его поздравить. Я хотел сказать, что Моди, пожалуй, еще слишком молода и не спешит ли он, но упустил этот шанс. Его уже не было.
Я, пожалуй, не ревновал. К этому выводу я пришел, покопавшись в себе и обнаружив, что не могу вспомнить, как выглядит Моди. Нет, я, конечно, помнил, что она блондинка со вздернутым носиком, на котором летом проступали веснушки. Но я не мог вызвать перед глазами ее лицо, как мог вызвать лицо Пру или Жанет. Я не ревновал, только чувствовал, что меня как бы мягко выставляли за дверь.
Потом я справился у Жанет, какое гринвичское время соответствовало моей последней связи с Пэтом, и понял, что совершенно зря собирался наводить критику. Пэту было двадцать три, а Моди двадцать один, почти двадцать два.
При очевидной связи я умудрился успеть сказать "поздравляю", но у Пэта не было времени для ответа. Ответил он в следующий раз…
Спасибо за поздравление. Мы назвали ее в честь мамы, а похожа она будет, думаю, на Моди.
Это меня изумило до крайности. Я снова попросил помощи у Жанет и обнаружил, что все в порядке. Я хочу сказать, что, если пара жената уже два года, вряд ли кто будет удивляться, если у них появится маленькая дочка, правильно? Разве только я.
В общем, за эти две недели мне пришлось ко многому привыкать. В начале этого периода мы с Пэтом были одного возраста, за исключением несущественного замедления. В конце (концом периода я считаю тот момент, когда исчезла необходимость в экстремальных средствах для поддержания связи) мой брат оказался одиннадцатью годами старше меня и у него была семилетняя дочь.