Луч Силы бил со шпиля дворца как лазер, кончаясь в ветхом складике напротив. Берн не мог скрыться.
Вырезанные на кварцевой руке линии упали как сеть, закрутились в водовороте Силы, от которого засветилась сама Пэллес. Сколько бы Силы Берн ни получил от Ма'элКота, он все же не был магом. Без мыслезрения он так и не поймет, во что влип.
На ее губах играла мрачная улыбка, которую Берн узнал бы с первого взгляда. Чародейка вытянула руку, сжала кулак, и невидимая Сила амулета сокрушила здание как яичную скорлупу.
Дом рухнул с грохотом горного обвала, оставив после себя густое облако пыли. Теперь Берну придется прежде всего выбраться из развалин и уж только потом взяться за нее.
Вокруг раздались щелчки арбалетных выстрелов, однако Пэллес не стояла на месте - она нырнула в надежное укрытие из облака пыли. Стрелы свистели вокруг, ударяли о булыжники мостовой и застревали, подрагивая, в дереве.
Выстрелы и крики бегущих прочь горожан смешались в воздухе.
Пэллес встала на ноги и щелкнула пальцами, проделав тот же фокус, который демонстрировала капитану баржи. На этот раз вместо монет в ее руках возникли каштаны - один, два, три, четыре.
Кровь стучала в ушах, грудь разрывалась. Блеснув зубами в довольной ухмылке, она активировала каштан и швырнула его с помощью своей Силы прямехонько в тот дом, откуда летели стрелы. Сквозь закрытые ставни вырвались языки пламени, фасад здания покосился и упал.
"Этого хватит, чтобы отвлечь их внимание", - подумала Пэллес. Она развернулась и побежала изо всех сил в направлении Лабиринта.
"Ну, давайте, давайте, ублюдки, - стучало у нее в голове. - Вылезайте все, иначе вам меня не поймать. Ну же!"
И они появились, выскочили из укрытий - десять, пятнадцать, тридцать человек в сером, с яростными лицами. Они бежали с огромной скоростью, а Пэллес уводила их все дальше от токали, в самое сердце королевства Канта. Позади нее здание, то самое, которое она обрушила на Берна, начало раскачиваться и подниматься в середине, словно из обломков пыталась выползти гигантская гусеница.
Это был Берн.
Пэллес опустила голову и бросилась бежать.
День четвертый
- У тебя нет никаких принципов.
- Сама знаешь, что несешь чушь несусветную.
- Ничего подобного. Ты все делаешь наперекор. Все делаешь по-своему, причем именно то, что запрещено. В глубине своей души самца ты подозреваешь, что правы другие. К принципам это не имеет никакого отношения - ты отрицаешь всякую власть просто потому, что тебе нравится нарушать правила. Ты как маленький ребенок, который шкодит и при этом улыбается.
- Нам что, обязательно обсуждать это сию минуту?
- Ты ничего не защищаешь - ты против всего на свете.
- Я защищаю тебя.
- Прекрати. Я же серьезно.
- Я тоже.
1
Сержант Хабрак прослужил в армии Анханы больше двадцати лет и потому мгновенно распознал выражение лица подходившего к стальным воротам графа Берна. Сержант слишком часто видел такие лица у офицеров, дававших смертельно опасное задание, или у пехотинцев, которых довели до кровавого мятежа, или у крестьян, которые с воплями бежали в атаку на рыцарей в броне, размахивая косами и вилами, чтобы противостоять грабежу и насилию. Сержант вскочил на ноги - на поясе звякнула связка ключей.
- Открой эти чертовы ворота, пока я не сшиб их с петель! - проскрежетал Берн.
- Одну секунду, милорд, секундочку… - Наконец Хабрак умудрился сунуть ключ в замок и распахнул ворота.
Берн прошествовал мимо, и Хабрак зашелся в хриплом кашле: от графа несло, как из запертого стойла в жаркий летний день. А что это за дерьмо налипло на его тяжелый костюм алого бархата? Граф выглядел и благоухал так, словно провел ночь в куче навоза.
Берн остановился и оглянулся через левое плечо на кашлявшего. Рукоять меча за спиной словно разделила его лицо пополам.
- Какие-нибудь проблемы? - низким смертоносным голосом спросил Берн. - Может быть, ты что-нибудь учуял?
- О нет, нет, конечно, нет, милорд. Ничего, совершенно ничего.
- Любопытно. Я же весь покрыт дерьмом.
- Я… милорд… э-э… я…
- Ладно. Открой эту чертову дверь.
- Э-э… оружие… граф… - нерешительно протянул сержант.
- Даже не думай, что сможешь обезоружить меня, Хабрак. По крайней мере этой ночью у тебя ничего не выйдет.
Хабрак не меньше других был наслышан о взрывном характере графа Берна и его сверкающем клинке, однако он уже пять лет прослужил сержантом стражи при имперском Донжоне и чувствовал свою правоту.
- Это… это обычная процедура, милорд. В целях безопасности.
- Думаешь, кто-нибудь из этих ублюдков сможет отнять у меня меч?
Ответ на подобный вопрос повлек бы за собой лишние неприятности, так что Хабрак отошел от основной темы разговора.
- Даже сам император оставляет оружие здесь, у меня, прежде чем пройти в ту дверь. Это по его приказу вооруженными входят в Донжон только стражники. Тот, кто с этим не согласен, может поговорить с ним лично.
Берн с рычанием расстегнул портупею и швырнул меч Хабраку - пусть бы тот его уронил. Однако сержант с облегчением вцепился в ножны крепче пиявки и со всем возможным уважением повесил меч на стену позади своего стола.
- Если ты пойдешь мимо Ямы, тебе понадобится лампа. Патруль гасит последние светильники в полночь.
Теперь Берн казался еще злее, чем когда только вошел. Сжав до белизны кулаки, он взял лампу и остановился у двери, посмотрел вниз, как будто рассчитывал сквозь дверь и высеченные в скале стены Донжона увидеть лицо человека, которого презирал.
Хабрак повернул ключ и распахнул дверь перед Берном. Граф пошел вниз по узкой длинной лестнице в темноту. Из подземелья хлынул встревоженный воздух, пропитанный застарелыми нечистотами, немытым телом, гнилыми зубами, разрушенными легкими мужчин и женщин, которые по многу раз вдыхали и выдыхали его. Закрыв дверь и возвратившись к своему столу, Хабрак испытал привычное облегчение.
Имперский Донжон Анханы - это лабиринт туннелей, выдолбленных в известняке под домом суда руками заключенных. Центральная общая камера, более известная как Яма, находится в естественной пещере на третьем уровне, В двадцати футах от пола вокруг нее тянется естественный балкон, по которому ходят стражники с арбалетами и обитыми железом дубинками.
В Яме постоянно в ожидании суда толпится народ - некоторые ждут месяцами, а иные годами, - а также заключенные, которым уже вынесен приговор и предстоит отправка в пограничные лагеря или восточные шахты. Только в Яме всегда горит свет, а потолок закопчен бесчисленными дымящимися светильниками. Наклонные туннели, вырезанные в скале, расходятся от балкона подобно спицам колеса, изредка соединенным перемычками. Эти туннели ведут в камеры-одиночки, где содержатся мелкие дворяне и бандиты из Лабиринта, а также те, у кого есть деньги или влияние, чтобы выбраться из Ямы.
Уединение считается в имперском Донжоне роскошью; слишком беспокойные приговариваются к Шахте.
В Донжоне царят тени и мерзкий воздух; горький, отвратительный запах отчаяния и жестокости смешивается с вонью человеческих испражнений и гниющей плоти. Единственный выход наружу - тот самый пролет ступеней, по которым сейчас спустился Берн, а туда можно попасть только от балкона Ямы. У заключенного Донжона не больше шансов сбежать на волю, чем у грешника - вырваться из ада,
Стражники с суровыми глазами подозрительно поглядывали на Берна, когда тот шел мимо них к балкону; они не доверяли никому - только друг другу. Берн не удостоил их даже взглядом.
На двери каждой одиночки было два вида запоров: массивные засовы и небольшие замочные скважины. Засовы были устроены так, что при попытке побега стража легко могла поставить их на место; замочные скважины предназначались для того, чтобы каким-то чудом вырвавшийся из камеры узник не мог побежать по коридорам, освобождая товарищей по несчастью быстрее, чем стража смогла бы водворить их на место.
У Берна был собственный ключ от нужной ему двери. Он повернул его, поднял засов вертикально и вошел.
Чисто убранная камера была обставлена неплохо, даже роскошно - по меркам жителей Донжона. Кровать с матрасом, чистыми простынями и одеялом, маленький письменный стол, удобное кресло и даже полка с книгами, чтобы скрасить узнику часы ожидания. На столе красовался поднос с остатками свиного окорока, картошки и черствого хлеба. Лежащий на кровати узник неохотно пошевелился, разбуженный звуком открываемой двери и резким светом водруженной Берном на стол лампы.
Узник повернулся к гостю и прикрыл ладонью слезящиеся глаза.
- А, Берн?
- Ты не все рассказал мне, Ламорак, - с ходу заявил вошедший.
Сконцентрировав полученную от Ма'элКота Силу в ноге, он сделал шаг и одним пинком разнес кровать Ламорака в щепки.
Нога Берна прошла сквозь матрас, и комната наполнилась облаками куриного пуха. От пинка тело узника взлетело в воздух. Рука Берна с безошибочностью коршуна схватила Ламорака за щиколотку и держала его вниз головой.
Сила, подаренная Ма'элКотом, так и играла в Берне. При одной мысли о том, что он может на одной вытянутой руке удерживать крупного мужчину, не прилагая для этого ни малейшего усилия, у него перехватило дыхание и сладко заныло в паху.
- Ты только представь, - угрожающе произнес он, - что такой пинок может сделать с твоей головой.
- Берн, Берн, не надо… - взмолился Ламорак, слабо пытаясь закрыть руками лицо.
- Чувствуешь запах?
- Берн… Берн, успокойся…
Слегка повернув запястье, Берн ударил Ламорака о каменную стену камеры. На камне остались клочья кожи и следы крови, а из руки узника в области локтя выбилась розовато-белая кость. Ламорак застонал, однако не закричал. Десять долгих секунд в камере слышался только стук падающих на пол капель крови.
- Вторая попытка, - произнес Берн. - Чуешь запах? Ламорак с трудом кивнул - его лицо уже покраснело от прилива крови.
- Что… что произошло? - хрипло спросил он.
- Какую роль играет во всем этом Пэллес Рил?
- Берн, я…
Граф снова ударил его о стену, на этот раз лицом. Кожа у самой границы с волосами лопнула, и по длинным золотистым прядям полилась кровь.
У Берна не было времени сыграть на этом: камень Донжона препятствует движению Силы. Хотя Ма'элКот и снабдил его небольшим грифоновым камнем, висевшим теперь на шее у истязателя, чтобы он мог подкреплять свою Силу, в Донжоне камень долго не протянет.
- Сколько раз мне спрашивать тебя об одном и том же?
Ламорак произнес что-то, однако Берн не расслышал, заново переживая унижение от того, что его Котов обошли, а Пэллес Рил и ее чертовы нищие обставили всех.
Когда на его голову внезапно обрушился целый дом, граф сумел потратить не больше минуты на то, чтобы выбраться из обломков. С помощью нечеловеческой силы он расшвыривал балки толщиной в фут так же легко, как обычный человек отбросил бы соломинку. Кипя от ярости, он приказал Котам броситься в погоню за чародейкой - сначала по улицам Рабочего парка, затем по Лабиринту.
А нищие закидали их дерьмом,
Не с кем было сражаться, некого убивать - со всех сторон летели куски дерьма. Вскоре Коты были полностью деморализованы и гонялись то за одним, то за другим нищим, а те бесследно исчезали в забитых людьми переулках.
Ма'элКот не выполнил просьбу Берна и не стал поражать толпу молниями. "Бессмысленное насилие на улицах столицы даст нежелательный результат. Возможно, тебе стоило бы обратить больше внимания на тех актиров, которых ты обнаружил. Пока ты бегаешь по Лабиринту, они могут скрыться".
Проклиная все и вся, Берн рванул обратно к покинутому складу и вломился в подвал, готовый перебить всех на месте, - однако подвал был пуст. Беглецы исчезли за те четверть часа, которые укрытие пробыло без наблюдения. Похоже, Пэллес Рил увела Котов именно с этой целью. Значит, там вполне могло быть укрытие актиров. Однако она была каким-то образом связана с Саймоном Клоунсом - точно так же, как Кейн. Граф не считал себя идиотом и в такие совпадения не верил.
Саймон Клоунс… вполне мог оказаться Кейном!
Мозг Берна лихорадочно работал. Забытый Ламорак так и остался висеть. Вероятно, Кейн и есть Клоунс… очень вероятно! Он не маг, но это не важно - колдовать за него может Пэллес Рил. В этом заключался даже какой-то извращенный смысл; Кейн был известен тем, что умел ловко втираться в доверие к врагам; пример тому - случай с Кхуланом ГТаром.
А Ма'элКот призвал его во дворец, накормил, вооружил и посадил на стул Берна!
Кейн должен умереть.
Сегодня же ночью.
- Бесполезно, - в отчаянии признался Ламорак. - Что?
- Почему ты не понимаешь меня? Почему ты не слышишь моих слов?
Берн бросил взгляд вниз, и его лицо скривилось отвращением.
- Меня тошнит от твоего скулежа. Их там не было, понял, ублюдок? Не было в том складе никаких актиров! Или ты мне солгал, или сам не знаешь правды, но в любом случае ты мне больше не нужен.
- Говорю тебе, - забормотал Ламорак, вцепившись в колено палача, - клянусь тебе, Берн, я не знаю, что происходит, но я уже говорил тебе, что Пэллес Рил…
Берн снова отвлекся, представив себе, как сияющий клинок Косалла входит в тело Кейна. Куда сначала? Отрубить ногу? Или, может, ухо? А может, в пах - при мысли об этом Берн почувствовал тепло внизу живота. А потом можно втыкать Косалл в задницу Кейна до тех пор, пока меч не вылезет у него изо рта.
- …наш договор, - лепетал Ламорак. - Мы же договорились, Берн!
Граф передернул плечами и разжал руку. Ламорак едва успел обхватить голову, чтобы она не размозжилась о каменный пол. Берн равнодушно глядел, как Ламорак медленно встает на ноги.
- Знаешь что, - произнес он, вытянув руку с ключом от камеры, - я дам тебе шанс. Прыгни на меня, отбери ключ - и я тебя отпущу.
- Берн…
Тот развернулся и ударил наотмашь ногой по золотистому бедру Ламорака. Удар был сокрушительным. Бедро узника взорвалось мокрыми красными ошметками, а сам он упал на пол, стискивая сломанную ногу и кусая губы, чтобы не закричать.
- Слишком поздно, - обронил изувер. - У тебя был шанс, уж извини.
Он упал на одно колено и грубо перевернул Ламорака на живот. Несчастный застонал, когда Берн силой разводил сжатые от боли мускулы сломанной ноги. Под пальцами Берна ткань штанов затрещала.
- Не надо, - хрипло взмолился Ламорак, едва удерживая крик. - Бога ради…
- Какого бога? - вякнул Берн, погружая пальцы меж ягодиц.
Внезапно он остановился и вздохнул. Ему было нужно совсем не то. Ему даже не хотелось продолжать.
Ему хотелось сделать то же самое с Кейном.
И с Пэллес Рил. С обоими сразу. Пусть мастер Аркадейл привяжет их к столам в Театре правды и закрепит открытые веки. Пусть каждый из них увидит, что Берн сделает с другим.
К сожалению, этому не суждено случиться: убить Кейна придется сегодня же ночью. Этот скользкий маленький ублюдок слишком опасен, чтобы продолжать жить.
Берн оставил Ламорака лежащим на полу, с белым от боли и шока лицом. Вышел из камеры и запер за собой дверь.
По дороге к темному дому суда он задержался у верхних ворот и забрал свой меч. Повесив его за спину, Берн приказал сержанту:
- Хабрак, пошли человека к мастеру Аркадейлу. Я хочу, чтобы Ламорак сегодня же оказался в Театре правды. Если поторопишься, Аркадейл сможет использовать его для полночных занятий. Скажи только, чтобы там выяснили все возможное о Саймоне Клоунсе. Впрочем, это не очень важно - не думаю, что Ламорак знает еще что-нибудь, кроме того, что сказал. Передай Аркадейлу, чтобы он славно повеселился - а выживет Ламорак или нет, мне плевать.
Хабрак отсалютовал.
- Как прикажет граф.
- Ты хороший парень, сержант.
Берн ушел, только прежде на мгновение остановился в доме суда, чтобы отпустить сопровождавших его Котов. На улицах Анханы он способен был защитить себя сам.
Выйдя на улицу, он жадно вдохнул ночной воздух. Запах темноты наполнил легкие, и губы его скривились в усмешке.
Берн вытянул руки и улыбнулся сияющим звездам. Это было его любимое время суток: безмолвная пустота полуночи, укрывшее город одеяло сонного покоя, легкий холодок в воздухе. Горожане спали и видели во сне минувший день. Они спали, уверенные, что с полуночи до зари их жизнь находится в безопасности.
Разумеется, они ошибались - этой ночью особенно.
По улицам ходил Берн.
Граф засунул большие пальцы рук за пояс и неторопливо зашагал вниз по улице, предавшись размышлениям.
Он выбрал одно из множества окон, представив себе спящих за ним мирных горожан. За изъеденными непогодой ставнями могла жить молодая семья - серьезный медник из кузницы, его молодая красавица жена, зарабатывавшая пару серебряных монет в неделю стиркой, и их любимая шестилетняя дочь. Может быть, завтра у нее день рождения; может быть, как раз сейчас она лежит в постели с открытыми глазами, не дыша, молясь, чтобы ей подарили настоящее платье.
Пробраться внутрь будет несложно. С его волшебной силой Берн мог прямо отсюда допрыгнуть до окна. Косалл мог прорезать в стене дыру. В паху снова потеплело - Берн уже почти наяву видел, как тревожно шевелится во сне жена медника, когда он входит в их комнату. Видел, как медленно потухают глаза медника, как гаснет в них последний отблеск по мере того, как Косалл пьет его жизнь. Он чувствовал, как женское сердце бьется под его грудью, а он овладевает ею в луже крови медника.
А потом будет их дочь, маленькая девочка, так рано и так страшно осиротевшая. Берн видел одобрение на лицах добродетельных горожан, когда он предложит усыновить девочку. Он дворянин, никто не посмеет отказать ему. И девочка будет принадлежать ему, принадлежать всецело, он будет учить ее, совершенствовать ее тело и мозг и, наконец, откроет ей тайну смерти родителей… и ее руки сомкнутся у него на спине, и она зашепчет:
"Я знаю… я всегда знала… я всегда любила тебя, Берн…"
Он усмехнулся и покачал головой. Сегодня он не станет возиться.
Ему хватало того, что он мог бы сделать все задуманное, если б захотел.
Этой ночью он не станет нападать. А как-нибудь в другой раз вполне может решить иначе.
Ему было хорошо, действительно хорошо, впервые с того момента, как он убил двух гладиаторов в Лабиринте. Он чувствовал себя свободным и наполненным светом.
Причиной всему было принятое наконец решение: он не отступит и убьет Кейна. Только теперь он понял, как давил на него приказ Ма'элКота оставить в покое этого ничтожного ублюдка; тяжесть исчезла - и Берн легко вздохнул.
Разумеется, Ма'элКот будет очень зол, особенно поначалу - действительно, кому понравится, если ему не станут повиноваться! - однако потом он простит Берна и даже отблагодарит его.
Так было всегда.
Ма'элКот всегда прощал, принимал и ценил Берна за то, что тот был Берном. Он просил только о том, чтобы Берн был сдержаннее, однако оставался самим собой. В этом и заключалось различие между Ма'элКотом и всеми остальными, кого знал Берн.
Ма'элКот любит его.