– После обеда. – До обеда ему предстояло переделать уйму бумажных дел, которые в связи с событиями последних дней он совсем забросил. А вот после обеда можно наведаться в кутасовскую усадьбу, поговорить с Иннокентием. Вдруг тот найдет что-нибудь по интересующему Демьяна вопросу. О том, что вопрос чудной и к расследованию никакого отношения не имеющий, Демьян старался не думать. Зато Лизе, возможно, будет интересно. Да и на обратном пути можно заглянуть в тот лесок, в котором он ее нашел. Посмотрит на место преступления, глядишь, и вспомнит нападавшего. В последнее Демьяну верилось с трудом, но чем черт не шутит!
А доктор Палий от чая все-таки отказался, но, добившись своего, домой ушел в благостном расположении духа, оставив Демьяна в смятении чувств и мыслей.
* * *
Лиза старалась держаться. Наверное, у нее это получалось, потому что доктор Илья Лаврентьевич называл ее умничкой и даже пару раз по-отечески погладил по голове. Хотя Лиза подозревала, что жест этот носил еще и исследовательский характер. Потому что пальцы доктора задерживались на ее затылке дольше положенного, успевали не только погладить, но и ощупать. Лиза и сама то и дело дотрагивалась до того места, где все еще чувствовала глухие отголоски боли. Дотрагивалась и не верила, что такое возможно.
Илья Лаврентьевич сказал, что голова ее была не просто разбита, а проломлена, что этот хмурый милиционер, которого Лиза, казалось, очень раздражала, нашел ее полумертвой на лесной дороге и принес в свой дом. Поверить в такое было тяжело, почти невозможно: и в проломленную голову, и в доброту этого… милиционера. Он не выглядел добрым. Высокий, широкоплечий, черноволосый, смуглый, несмотря на зиму, с сизой щетиной, которую, наверное, не брал ни один бритвенный станок, он больше напоминал разбойника с большой дороги, чем милиционера. Даже шинель и фуражка не могли убедить Лизу в обратном. Приходилось себя заставлять, постоянно напоминать себе, что мужчина, который если и смотрел в ее сторону, то исключительно неприветливо хмуря черные брови, никакой не разбойник, а наоборот – страж порядка. В его обществе Лизе было тяжело. Тяжело с той самой секунды, когда, очнувшись, она попыталась убежать из его дома, а он поймал ее на крыльце и убежать не позволил.
Но не начальник чернокаменской милиции был самой большой Лизиной проблемой и не головная боль, а память, вернее, почти полное ее отсутствие. После случившегося на дороге девушка помнила лишь собственное имя, да и в этом была не слишком уверена. Вдруг это чье-то чужое имя, которое всего-навсего задело какие-то струны в ее душе? Имя она повторяла и так, и этак, на все лады. Лиза, Лизавета, Лизонька, Лизок, даже Лизка, но в разбитой, гудящей голове чаще крутилось не Лиза, и не Лизавета, а лиса. Возможно ли, что кто-то близкий называл ее именно так? Отражение в зеркале намекало на то, что вполне могло быть и так. Лиса она и есть, рыжая, конопатая, только вот совсем не хитрая, скорее уж глупая, если позволила кому-то на себя напасть и почти убить…
О том, что кто-то напал на нее, Лиза старалась думать как можно реже, но мысли все равно возвращались к этой пугающей информации. На нее не просто напали, ее хотели убить и, если верить Илье Лаврентьевичу, почти убили. Кто? За что?
Были и другие, не менее важные вопросы. Что она делает в этом богом забытом городе? Зачем сюда приехала? По каким таким делам?
Сколько бы вопросов Лиза себе ни задавала, ни на один из них у нее не было ответа. Наверное, от отчаяния рано или поздно она бы просто сошла с ума, если бы доктор Палий не дал ей робкую надежду. И пусть надежда эта была напрямую связана с тем, кого доктор официально величал товарищем милиционером, а раненый библиотекарь – уважительно Демьяном Петровичем, Лиза была готова потерпеть. Сказать по правде, выдержать она могла что угодно, лишь бы вспомнить хоть что-нибудь из своего прошлого.
Наверное, именно обещание Ильи Лаврентьевича лишило Лизу остатков сна. Всю ночь она не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок на узкой и неудобной больничной койке, прислушиваясь к отголоскам боли в собственной голове и звукам, которыми наполнялась больница. А еще к волчьему вою. Этот вой был такой же глухой, как и ее боль. Лиза скорее чувствовала его, чем слышала. А может, амнезия и почти зажившая рана на голове играли с ней злую шутку и не было никакого волчьего воя? Как бы то ни было, рассвет Лиза встретила едва ли не с облегчением, а визит милиционера ждала так и вовсе с нетерпением.
Он явился, как и обещал, после обеда, прискакал верхом на вороном жеребце. Они хорошо смотрелись вместе: оба рослые, оба вороные, нетерпеливые, если не сказать раздраженные. Наверное, именно из-за этого не особо скрываемого раздражения Лиза и не вышла, как собиралась, на крыльцо. Вместо нее вышел доктор Палий, переговорил о чем-то вполголоса с гостем, вернулся в больницу.
– Ну-с, дорогая моя, собирайтесь! – велел он, потирая ладони. – Демьян Петрович пребывает в нетерпении!
Про нетерпение он точно соврал, не захотел расстраивать Лизу правдой. Да она и сама не собиралась расстраиваться! Как бы ни относился к ней этот милиционер-разбойник, она с ним не на прогулку едет, а по делу! Вот об этом и нужно себе постоянно напоминать. Тогда, наверное, будет проще.
Из больницы Лиза вышла, даже не взглянув на свое отражение в зеркале. Из-за волнения забыла шляпку, но возвращаться не стала, потому что плохая примета. Подумалось, что она откуда-то знает про плохую примету, но лишь на мгновение.
А он не спешился, так и продолжал гарцевать на своем жеребце. На Лизу глянул привычно хмуро, но потом все-таки нашел в себе силы вежливо улыбнуться.
– Добрый день, Лизавета! – произнес официальным тоном.
– Добрый, товарищ милиционер!
А день и в самом деле был добрый. Высокое синее небо и солнце в прорехах белых облаков говорили о том, что весна уже не за горами, что еще чуть-чуть – и потекут ручьи, а там и лето! Лето Лиза особенно любила, хоть и не помнила, за что.
– Ну, поехали! – Он протянул ей руку, и не успела она осознать, что происходит, как оказалась в седле.
– Мы поедем вот так? – спросила она, не оборачиваясь, затылком чувствуя его горячее дыхание.
– А как иначе? – Кажется, он удивился. – На машине у нас проехать можно разве что летом, а санями я, знаете ли, пользоваться не привык. Если вам неудобно…
– Мне удобно! – возразила она, пожалуй, излишне поспешно. Просто испугалась вдруг, что он может передумать. – Спасибо, товарищ милиционер, все очень хорошо!
Он лишь многозначительно хмыкнул. И непокрытого Лизиного затылка снова коснулось его дыхание.
– Ну, куда мы теперь? – спросила она.
– Я созвонился с Иннокентием. Помните такого? – В голосе его послышалось ехидство, причины которого Лизе определить не удалось.
– Помню. – Наверное, зря она согласилась на эту авантюру доктора Палия. Вот и товарищ милиционер, похоже, сожалеет, сопит раздраженно.
– Отлично! Я просил его кое о каком одолжении.
– Дело касается банды? Мне Илья Лаврентьевич рассказывал.
– Дело касается всего! – сказал он зло и тронул жеребца с места.
– А я что буду делать? – Не нужно было спрашивать, следовало сидеть тихонечко, молчать и благодарить судьбу и товарища милиционера, что снизошли и сжалились.
– А вы будете наслаждаться видами, – буркнул он. Хорошо хоть жеребца в галоп не пустил, Лиза бы этого точно не пережила. – И город посмотрите. – Раздражения в его голосе становилось с каждой секундой все больше. – Я доктору обещал.
Доктору обещал… Ну все понятно тогда, отдает долг товарищ милиционер. Больше Лиза вопросов задавать не стала, вцепилась в гриву жеребца, чтобы ненароком не свалиться на землю.
– Не надо так крепко, – послышалось над ухом. – Он не любит.
Наверное, вороной не любил, чтобы его дергали за гриву, оттого и мотал нервно головой.
– Я боюсь упасть, – призналась Лиза, разжимая пальцы.
– Вы не упадете, я не позволю.
Не позволит. Точно не позволит! Не будут всякие девицы с его коня падать! Стало смешно и уже не так страшно. А товарищ милиционер деликатно, но довольно крепко обхватил Лизу за талию. Чтобы не свалилась. Объятиями этот жест назвать было тяжело, но Лизе стало одновременно и спокойнее, и теплее. Вот только непокрытая голова и уши мерзли. Шляпка не спасла бы положения, но, возможно, хоть немного защитила от ветра.
– Не надует? – спросил товарищ милиционер все тем же мрачным тоном и дохнул в затылок, согревая хоть на время.
– Не беспокойтесь.
– А я вот что-то все равно беспокоюсь.
Улочка, по которой неспешной рысью шел вороной, вывела на городскую площадь. Здесь у приземистого двухэтажного здания были развернуты торговые ряды. Не говоря ни слова, товарищ милиционер спрыгнул на землю, выдернул Лизу из седла и велел:
– Ждите меня здесь!
Отсутствовал он недолго, вернулся минут через пять, глянул на Лизу сверху вниз, достал из-за пазухи белый пуховый платок.
– Наденьте, – велел таким тоном, что и захочешь, а не откажешься.
Впрочем, Лиза и не собиралась отказываться.
– Если вы еще и простынете в придачу, доктор Палий с меня голову снимет.
– В придачу к чему? – спросила Лиза, повязывая платок.
– В придачу ко всему, – хмыкнул он и вскочил в седло. – Ладно, давайте уже поедем. Времени у меня мало.
Он говорил так, словно Лиза мешала ему двигаться дальше, и вообще висела на нем пудовыми гирями, отвлекая от важных дел.
Теперь, когда на ней был пуховый платок, дыхания Демьяна она не чувствовала, зато слышала, как гулко ухает его сердце. Спиной чувствовала, несмотря на его шинель и свое пальто. Отстраниться бы, да некуда… Чтобы не думать о всяких глупостях и не переживать еще сильнее, она стала смотреть по сторонам, на проплывающий мимо город. Впрочем, город закончился, так и не успев начаться, дорога свернула сначала в редкий подлесок, а спустя недолгое время превратилась в заснеженную липовую аллею. По всему было видно, что и аллея, и деревья очень старые, наверное, посаженные еще в прошлом веке прежними хозяевами. В подтверждение Лизиной догадки из-за поворота показался дом с ротондой.
– Бывшая усадьба промышленника Кутасова, а теперь клуб чугунолитейного завода, – казенным тоном сообщил товарищ милиционер. За все время пути заговорил он с Лизой в первый раз, да и то лишь потому, что молчать дальше было совсем уж неприлично.
На крыльце клуба их уже ждал Иннокентий, вчерашний знакомец. Он приветственно вскинул вверх руку, а потом и вовсе замахал по-мальчишески. Наверное, ему было скучно и одиноко в этой переделанной под клуб усадьбе. Неизвестно, как в выходные, но в будние дни здесь было малолюдно.
– Добрый день, Демьян Петрович! – На месте Иннокентий все-таки не устоял, спрыгнул с крыльца, побрел к ним навстречу, по колено утопая в снегу. – Здравствуйте, Лиза!
Товарищ милиционер тоже спрыгнул с лошади, протянул руки к Лизе, помогая спуститься. Сейчас, при посторонних, он проявил чуть больше галантности, чем раньше, но душу эта официальная галантность совсем не грела. Да и с чего она должна греть? На это имелся пуховый платок.
– А вы знаете, Демьян Петрович, – Иннокентий подбежал, пожал протянутую руку, легонько сжал Лизины пальцы, – я ведь и в самом деле нашел кое-что любопытное! Хотелось бы, конечно, дневниковые записи, но уж что есть.
– А что есть? – впервые проявил интерес товарищ милиционер.
– Наброски! Уверен, вы слышали о местной знаменитости архитекторе Августе Берге? – Иннокентий говорил, а сам уже стремительным шагом направлялся к крыльцу.
– Кое-что слышал. Замок и маяк на Стражевом Камне – это его рук творения?
– Именно так! А еще вот эта усадьба, часовая башня, водонапорная башня и с десяток зданий в Перми. – Оказавшись на крыльце, Иннокентий притопнул, стряхивая с валенок снег, гостеприимно распахнул дверь: – Прошу вас, входите!
– Дамы вперед! – Товарищ милиционер придержал перед Лизой дверь. Она молча переступила порог.
– Вперед по коридору, – уже командовал Иннокентий, предусмотрительно запирая дверь на засов. – Там будет вешалка!
Снять пальто Лизе помог именно Иннокентий, пока товарищ милиционер возился со своей шинелью. Оставлять пуховый платок на вешалке она не стала, набросила на плечи, затем за Иннокентием проследовала в глубь дома.
Они устроились в светлой и очень уютной гостиной. Похоже, вся мебель в ней осталась еще от прежних хозяев. Была она изящная, в золоченых завитушках, хрупкая. На диван на тонких изогнутых ножках Демьян – даже мысленно звать его товарищем милиционером Лизе как-то очень быстро наскучило – посмотрел с явным опасением и остался стоять у подоконника, широкой спиной заслоняя свет. Лиза приглашение Иннокентия приняла с благодарностью. Пусть Илья Лаврентьевич и считает ее медицинским феноменом, но чувствует себя она все еще не слишком хорошо. Если даже не обращать внимания на головную боль, остается изматывающая слабость. Да и верховая прогулка не придала ей сил. На диванчик Лиза уселась с явным облегчением, сложила на коленях сцепленные в замок руки. А Иннокентий уже принес поднос с чайным набором, принялся расставлять на инкрустированном перламутром венском столике чашки и блюдца.
– Чем богаты, – сказал со смущенной улыбкой, придвигая поближе к Лизе вазочку с вареньем.
Демьян от чая отказался, напомнил с нетерпеливой многозначительностью:
– Кеша, ты хотел что-то рассказать про архитектора.
– Хотел! Не только рассказать, но и показать. Вот! – Иннокентий положил на столик внушительных размеров альбом. – Нашел вчера среди прочих бумаг!
Сам он присел на диванчик рядом с Лизой, забывшись, отхлебнул чаю из ее чашки, раскрыл альбом.
Внутри были карандашные рисунки, некоторые небрежные, в виде набросков, другие тщательно и с любовью проработанные. Чувствовалось, что человек, их нарисовавший, обладал если не гениальностью, то уж точно незаурядным талантом. По большей части из всего увиденного узнала Лиза только вот эту старую усадьбу с ротондой, но мужчины, которые вместе с ней очень внимательно изучали содержимое альбома, узнавали практически все.
– Стражевой Камень! – Кеша ткнул пальцем в изображение возвышающегося посреди озера острова. Был бы этот остров самым обычным, если бы не средневековый замок и маяк.
– Все это существует на самом деле? – Лиза погладила уголок рисунка.
– Мало того, все это как раз и создал Август Берг! – Кеша перевел восторженный взгляд с альбома на нее. – Он называл свой замок химерой. Я не знаю, по какой причине. Возможно, из-за каменных горгулий, которых усадил на крышу. А вот, кстати, обратите внимание! – На следующем пожелтевшем от времени листе и в самом деле были изображены горгульи. Когтистыми лапами они цеплялись за узкий парапет, вытягивали длинные шеи, а перепончатые крылья их были расправлены словно для полета. Горгульи казались одновременно уродливыми и прекрасными. – Ну как вам? – спросил Кеша таким тоном, словно бы это он являлся автором этого чуда.
– Красиво и жутко, – призналась Лиза.
– Это вы еще не видели настоящую жуть! Вот поднимемся с вами на смотровую площадку часовой башни, посмотрите на дракона…
– Кеша, – сказал Демьян и многозначительно хмыкнул, – не нужно ей на часовую башню.
– А и то верно, не нужно. Я сейчас на картинке покажу.
А Лизе вдруг подумалось, отчего это Демьян не хочет пускать ее на часовую башню, что там такого страшного?
– Вот, полюбуйтесь! – На картинке был изображен не просто дракон, но целая скульптурная композиция: дракон, рыцарь и дама. – Когда заводят часовой механизм, фигуры начинают двигаться вместе с деревянной платформой, на которой закреплены. Зрелище, я вам скажу, удивительное!
– Иннокентий, – снова проворчал Демьян. Возвышаться над их головами ему надоело, и он придвинул к столику стул, оседлал его на ковбойский манер и вдруг стал моложе и легкомысленнее, чем казался до этого момента. – Давай-ка ближе к фольклору!
– Ближе к фольклору… будет сделано. – С очередной страницы из-под низко надвинутого на лоб платка на Лизу строго глянула женщина, отмеченная какой-то особенной, сдержанной красотой, не улыбалась, но улыбка все равно читалась в уголках ее губ. Было видно, что этот портрет выписан особенно тщательно, со старанием и любовью.
– Кто это? – спросила Лиза.
– Евдокия, жена Берга. Я не знаю всех подробностей, но, кажется, она погибла.
– Ее убили, – сказал молчавший до этого Демьян. – Мне рассказывали. В Чернокаменске была банда под предводительством одного… гада. – Он поморщился, и сразу стало ясно, что к мертвым преступникам он относится с таким же точно омерзением, что и к живым. – А Берг перешел этому гаду дорогу, вот его и проучили…
Что скажешь на такое? Вроде бы и история давняя, а чужая боль чувствуется, как своя собственная. Даже странно.
Дальше альбом листали в молчании, даже Кеша притих, задумался о чем-то своем. Оживился, лишь когда осталось всего несколько рисунков, сказал с загадочной улыбкой:
– А вот сейчас как раз и начинается фольклор.
И снова был замок, только на сей раз не со стороны, а близко, словно бы Лиза стояла прямо перед ним, словно являлась не просто наблюдателем, но еще и свидетелем. Два огромных зверя схлестнулись в схватке, и сразу становилось понятно, что схватка эта не на жизнь, а на смерть. Вот только никак не понять, который из зверей станет победителем: черный как ночь, или серебристый с белыми подпалинами.
– Это кто? – спросила Лиза шепотом и погладила по вздыбленной холке серого зверя.
– Это, надо полагать, те самые оборотни, что терроризировали Чернокаменск почти сто лет назад, – также шепотом ответил Кеша. – Видите, какие они большие?! Я бы сказал, огромные.
Рядом тоскливо вздохнул Демьян. Отчего-то подумалось, что про оборотней ему слушать неинтересно и скучно. А вот Лизе, наоборот, было очень интересно, хотелось узнать, победил ли серый зверь. Хотелось, чтобы победил именно он.
И он победил! По крайней мере, на следующем рисунке черный зверь уже недвижимо распластался на земле, а над ним, спиной к зрителям, стоял рослый мужчина. Стоял так, что как-то сразу становилось понятно, что он ранен, что выйти из боя без кровавой дани у него не получилось. Почему у мужчины, а не у серебристого зверя, Лиза не понимала, просто чувствовала. Слишком яркой, слишком щемящей была эта картина. Наверное, поэтому она не сразу разглядела женщину. Или, скорее, девушку? Тонкую, изящную, с длинными-длинными белыми косами, которые извивались над ее головой, точно змеи над головой Медузы Горгоны. Разглядывая девушку с косами, Лиза мимоходом отметила, что знает, кто такая Медуза Горгона. Наверное, это был хороший знак.
– Кто это? – Демьян указал на девушку с косами. Лицо его оставалось невозмутимым, но в голосе появились какие-то особенные, доселе незнакомые нотки.
– А это, надо полагать, вторая часть чернокаменского фольклора, – сказал Кеша и выложил на стол самый последний рисунок. – Это албасты! Прошу любить и жаловать!
Уже не девушка, а старуха с жуткими черными глазами, с птичьими когтями и раздвоенным языком, с седыми космами, которые она расчесывает костяным гребнем. Она расчесывает, а космы заплетаются в длинные косы…