Я присела у огня и потянулась к нему руками. Пламя лизнуло пальцы рыжим языком. Согревшись, я оглядела охотников. Из-за меня разговор у них явно расстроился. Изредка один или другой кидали какие-то, ничего не значащие замечания, но, не зажигая общего интереса, они угасали, словно вылетающие из костра искры.
- Ты, девка, откуда пришла? - наконец не выдержал второй словен. - По говору наша, а все же речь какая-то не такая.
Таиться от незнакомых охотников было бы глупо, и я честно ответила:
- Родом из Приболотья, а нынче живу у деда, на Уже. Слыхали о таком озере?
- Это которое у Красного Холма? - заинтересовался мерянин. Я кивнула.
- Ходил я там, - улыбнулся он. - Раньше на Уже охота была, что гулянка - куда ни сунься, всюду зверье. Казалось, будто тамошний Лешак сам навстречу человеку дичь гонит, а как лесное печище на Холме сгорело, так дела совсем плохи стали - пушного зверя мало, зато волков хоть пруд пруди.
- Я там недавно, прошлого не ведаю, но зверя бью и не жалуюсь, - откликнулась я.
То, что мерянин знал Ужу и Новое печище, сблизило нас. Он выковырял из костра кусочек обвалянного в золе мяса и протянул мне:
- Держи. Сама, что ль, зверя бьешь?
- Сама, - принимая угощение, ответила я. - Дед стар стал, а больше родичей нет, все в Приболотье остались - вот и приходится вертеться.
Теперь все глядели на меня с сочувствием. Девке бродить по лесу с луком за плечами доводится не часто, а уж коли довелось - знать, заставила великая нужда.
- Как зовут-то тебя? - поинтересовался мерянин.
- Дарой.
- А меня Сычом.
Понемногу в беседу втянулись другие охотники, и вскоре я узнала их имена. Словенов звали Первак и Сила, а кривичского парнишку - Житник. Разговор вновь оживился.
Вначале все болтали о том, что видели и делали сами, - кто, куда, откуда, сколько набили зверя, а затем перешли к слухам и шепоткам, носящимся с ветром по Руси. Словене помянули княжьего боярина Мотива, который сидел в Ладоге и сдирал по три шкуры с простого люда, мерянин посетовал на беспокойных соседей вятичей, тех, что платили дань хазарам, а кривичский парнишка замахнулся осудить аж самого Владимира.
- Он княжну нашу, красавицу Рогнеду, в старуху до времени превратил, - сетовал он. - У брата жену украл, обесчестил и бросил. Ее теперь иначе чем Гори-слава и не кличут. Душа у него - что камень. Наших людей пред собой не видит -потакает татям-инородцам.
- Глупости! Ярополк давно на брата налезал, вот и получил чего хотел, а ты не суди, коли не ведаешь! - оборвал его Сила. - На Владимира напраслину не возводи.
- А я о том говорю, что сам видел! - обиделся парнишка. - Я этой весной был в Киеве, видел и Владимира, и его прихвостней урман. Ехали они по улице - конскими копытами чуть людей не давили. Разряженные, все в золоте да зуфи, рожи - что теткина сковорода! Люди говорили, будто они возвратились из большого похода. Я-то к сестрице спешил, она за княжьим теремом живет, попытался было пред ними проскочить, а новый княжий воевода Али как шарахнет меня по башке плетью! "Куда прешь? - говорит, - Не видишь князь едет?!" А сам глазищами так и зыркает. Я с перепугу попятился, упал, а Владимир засмеялся и проскакал мимо. Не одернул наглеца, не присмирил…
- А чего ему на своего воеводу орать, коли ты сам под лошадиные копыта полез? - вставила я. Оскорбившись, парень вскочил:
- А того, что воевода этот - убийца! Еще мал был, а прилюдно человека убил, и не кого-нибудь, а самого боярина Клеркона!
Теперь уже вскочила я. Имя Клеркона напомнило старую клятву Олава. Как он мечтал, как шептал: "Вырасту, сыщу Клеркона и убью!" Значит, не довелось ему поквитаться со своим обидчиком, какой-то Али опередил…
Заметив в моих глазах интерес, Житник остыл, уселся и принялся рассказывать:
- Это давно было, лет уж шесть прошло, не меньше. Тогда еще никто и не ведал, что этот Али - конунгов сын.
У меня зашлось дыхание. Олав тоже сын конунга… А если… Но предположение было слишком невероятным.
- Эй, девка, да тебе никак худо? - схватил меня за плечи Первак и одернул разговорившегося кривича: - Придержи язык, парень! Неладно девке на ночь глядя про убийства слушать!
- Нет! - протестуя, я рванулась вперед. - Нет! Пусть говорит!
Первак разжал руки, а Житник растерянно заморгал и неуверенно, косясь на хмурого Первака, забормотал:
- А что говорить-то? Я сам того убийства незрел, только от сестры слышал, как дело было. Она все видела. Клёркон той осенью привез много новых рабов, ходил возле них, нахваливал свой товар и вдруг откуда ни возьмись появился мальчишка. Шустрый такой - никто и не заметил, как он у торговца стащил меч да маханул Клеркону по горлу. Эст захрипел, начал валиться, а парень завопил что-то на урманском, бросил меч и дал стрекача прямо к княжьему терему. Клерконовы дружки его долго искали, а потом выяснили, что парень - племянник княжьего воеводы. Отправились они к Сигурду за ответом, а он и говорит: "Мальчишка у княгини, он ей пришелся по нраву, и она за него предлагает большую виру". Эстам мальчишка-то был не нужен, денег хотели. Пошли к княгине. Она и впрямь спрятала убийцу и откупного дала. А потом вдруг все стали говорить, что мальчикто не просто воеводин племянник, а сынок какого-то там урманского конунга. Княгиня в нем души не чаяла, приняла его в свою дружину, позволила при Владимире остаться, а когда он стал воеводить, придумала ему имя - Али. Так что трус этот Али - за бабьей спиной спрятался, на бабьих плечах поднялся!
Гнев окатил меня с головы до пят. Я не сомневалась, что кривич говорил об Олаве! Только мой Олав мог так покарать Клеркона, только он был столь красив, чтоб понравиться жене князя, и он был сыном конунга.
- Ладно, парень, хорош болтать пустое! - опередив мой возмущенный возглас, буркнул Первак. - Али по всей русской земле известен и нечего о нем небылицы плести. Молод он, зелен, зато каков хоробр! Его деяния от Ладоги до Киева всем ведомы. Что он конунгов сын, я верю - соколиную породу издалека видно, а вот что он зазря убил человека - ни за что не поверю!
- Но сестра сказала…
- Да что она знает, твоя сестра?! Баба она дурная! - Первак презрительно сплюнул и вдруг, вспомнив обо мне, смущенно хмыкнул. Но мне было не до обид. Али! Вот кем стал Олав! Теперь я могла просить у него защиты и свободы, могла увидеть и порадоваться за него! Ох, рвануть бы прямо в Киев, но для такого дальнего пути мало иметь за плечами старенькую пялку, а на ногах едва держащиеся лыжи.
Я встала и двинулась к ели. Мужики уставились на меня. Они никак не могли уразуметь, почему собеседница вдруг ушла от теплого костра и сует ноги в крепления лыж?
- Ты куда собралась? - недоверчиво спросил Житник.
- Обратно к дому, - ничуть не кривя душой, ответила я. - Ночь вон какая светлая, доберусь не хуже, чем днем.
- Мы ж вроде сговорились вместе на Серегерь идти… - все еще не понимал Житник.
- Видать, придется вам охотиться без меня. - Я толкнулась ногой. Лыжи послушно заскользили к еловым зарослям. Скрываясь в густой колючей зелени, я выкрикнула: - Уж не обессудьте!
Ночь действительно выдалась светлая. Звериные следы испещрили снег, но мне было не до охоты. Задыхаясь, я бежала домой. Однако как ни спешила, Красный Холм поднялся предо мной только на рассвете. Раньше я старалась обходить его, но теперь рванула напрямик. Пот заливал глаза, и, взобравшись на Холм, я не сразу разглядела сидящего возле моей березы Баюна. А разглядев, пошла уже тише. Я ждала, что он заговорит, однако Баюн что-то делал с моей березкой и ничего не замечал. Я подошла поближе и вытянула шею. Тонкие пальцы мальчишки бережно держали белый, в крапинку ствол и обматывали вокруг него узкую красивую ленту. Услышав позади поскрипывание снега, он оглянулся, да так и застыл над выпавшим из рук комком ленты. Я тоже не знала, что сказать. Этот Баюн, хоть и занимался весьма странным делом, а все же ничуть не походил на того шилыхана, что являлся мне в видениях. У этого Баюна была обычная угреватая кожа, покрасневшие от снега руки, с синими прожилками и потрескавшиеся губы. Он был жалок и неловок, совсем не таков, каким я его помнила по снам.
- Хотела поклониться тебе за спасение… - негромко вымолвила я и запнулась. Я не знала, что еще говорить этому чужому мальчишке!
Он опустил голову и негромко отозвался:
- Не за что кланяться… Ты с охоты?
- Да. - Я представляла этот разговор совсем иначе! Думала рассказать Баюну об Олаве, о Сигурде, о том, что вскоре, возможно, вновь увижу старого друга и на, Сей раз он будет могучим воеводой, а не простым мальчиком-рабом, но как сказать все это незнакомому, прячущему взгляд парню? Теперь мне стало понятно, что Баюн - совсем чужой…
- Ну, я пойду, - неуверенно сказала я и, не получив ответа, двинулась прочь, но уже на склоне обернулась и указала на привязанную к колу березку: - Зачем ты это делаешь?
Паренек вскинул огромные голубые глаза:
- Она почти отвязалась, а как ей выжить-то, совсем одной? Вот я и решил… - И вдруг застенчиво улыбнулся: - Она подросла, вон и колышек уже стал мал, но я не хочу его менять, думаю - пусть так и будут вместе, ведь она уже к нему привыкла…
"Да, привыкла, привыкла…" - вертелось у меня в голове. Я смотрела на березку, на невысокий шест возле нее, а видела себя и Олава. Это мы стояли на крутом склоне, поддерживали друг друга, и сама Доля связывала нас вместе, как эти худые мальчишеские руки связывали ствол дерева и толстое древко кола! Подобно этой березке, я выросла, и Олав тоже стал иным, но я не хотела бы видеть рядом кого-нибудь другого!
- Правильно, Баюн, - ободряюще сказала я пареньку. - Правильно, не меняй его. Так будет лучше.
И, посильней толкнувшись, полетела вниз, к темнеющему у подножия Холма пятну - избе слепого старика.
В Киев я отправилась весной, когда на реках сошел лед. Слепец объяснил, что осенью нарочитые уезжают с князем в полюдье и искать Олава в Киеве до конца зимы - пустая трата сил. Я переждала холода, но с первыми вешними водами стала собираться в дорогу. На сей раз старик увязался со мной.
- Вдвоем идти легче, - твердил он и оказался прав. Мы быстро добрались до Дубовников, а там у реки остановились. Пришлых лодей на Мутной еще не появилось, но по ее ленивым водам уже вовсю сновали расшивы и насады, подбиравшие попутчиков до Ловати, Куньи, Смоленска и Непра.
- Вам нужно идти по реке. Это и быстрее, и удобнее - указывая на них, убеждал меня высокий, рыжеволосый парень с круглым, словно блин, лицом и голубыми, навыкате, глазами. Его звали Влас, и он приютил нас на ночь. Правда, в уплату за приют взял кунью шкурку, но не попросил ее, а просто был так приветлив, что у меня не хватило нахальства уйти, ничем не одарив хозяина.
- Хорош! Ох, хорош! - покачивая переливающийся на солнце мех, твердил Влас, а потом вдруг вспомнил: - С таким-то богатством на руках, чего ж вам ноги мять?! Прибейтесь к любой лодье, что пойдет на Киев, - вам убыток небольшой, а выгоды - немерено!
Утверждая, что больше привык ходить посуху и лучше доверять собственным ногам, чем речным волнам, слепец убеждал меня отказаться,но я согласилась. Рыжий Влас быстро нашел подходящего попутчика, срядился с ним и, улыбаясь, провел нас на небольшой насад новгородского боярина Драгомира. Главным на насаде был плотный и кряжистый кормщик Дума. Приветствуя нас, он слегка склонил голову и молча указал на середину насада, где между скамьями виднелось пустое место. Там мы и просидели всю дорогу. День за днем перед моими глазами маячили худые, жилистые спины гребцов, а по бортам проплывали малые, окруженные лядинами печища и большие, сползающие к реке селения. Новые места манили взор, но мысли блуждали далеко от Мутной и ее берегов. Я думала об Олаве и предстоящей встрече. Как все случится? Наверное, Олав не сразу узнает меня… Может, даже не заметит в разноликой толпе киевских гостей… "Олав!" - окликну я. Он повернется, радостно вскинет брови, а потом…
Сладкие мечты сдавливали мое сердце, но чем ближе был Киев, тем призрачнее становились надежды. Пока мы плыли по Мутной и перетаскивали насад на Непр, даже Дума глядел на меня и слепца как на никчемную обузу. Мы были для него нищими бродягами, и щедрая плата за проезд ничуть не возвышала нас в его глазах. Если так судил простой кормщик, .то что скажет воевода? Не отречется ли? Наша дружба прервалась так давно! Зачем Олаву вспоминать о тех годах - ведь теперь он сидит подле киевского князя!
Киев появился из-за высокого берега Непра, словно выплыл из густых, хмурых облаков. Он вовсе не показался мне красивым. Это было просто большое городище, с крепкой стеной, крутыми абламами и высокими воротами. Возле стены чернели проталины полей, и на них уже копались наиболее рачительные лапотники.
- Вот он, Киев… - Неведомо как догадавшись о появлении городища, слепец положил на мое плечо сухую руку. - Вот он, красавец.
Я отвернулась:
- Ничего красивого…
- Это тебе нынче так кажется, а войдешь в него - обомлеешь, - улыбнулся слепец.
Но за киевскими воротами все оказалось таким же безликим, как и снаружи, - только людей было побольше. Они толкались, шумели и будто хвалились друг перед другом богатой и яркой одеждой. Высокие собольи и куньи шапки выдавали нарочитых бояр, длинные мечи и узорные пояса - дружинников, а добротные зипуны и кожаные поршни - мастеровых и торговых людей.
Княжий терем стоял недалеко от пристани. Недолго думая, я направилась к нему.
- Погоди, - придержал меня слепец. - К чему лезть на рожон - сперва оглядись, подумай. Может, там вовсе нет твоего Олава.
Я остановилась. А если он прав? Киевские воеводы нечасто сидят в теремах - им больше по душе бранные походы. Но не зря же я проделала весь этот длинный путь?
? Надо потолкаться на торгу, поговорить с людьми, - негромко продолжал слепец, - проведать, что и как.
Совет был умен, но мне не хотелось бродить средь кричащих на все лады торговых людей. Оглядевшись, я заметила у княжьих ворот спокойный закуток и угрюмо. бросила:
- Вот и проведай, а я тут обожду. Он покачал головой:
- А коли на твою беду тут объявится Сигурд, что станешь делать тогда?
- Тебя позову, - огрызнулась я. Слепец надоел… Увязался со мной в Киев, лез с советами…
Обидевшись, он что-то пробурчал себе под нос и направился к торговым рядам, а я прислонилась к городьбе и стала глядеть на людей. Киевляне привыкли к незнакомцам и не обращали на меня никакого внимания.
Из моего укрытия был виден краешек княжьего крыльца. На нем то и дело появлялись какие-то люди, чаще воины и бояре, но ни Сигурда, ни Олава я не видела, хотя на каждого выходящего из терема парня смотрела так, словно ожидала именно его.
Сбоку застучали копыта. Не отрывая взгляда от крыльца, я отошла в сторону.
- Ждешь кого-то? - раздался негромкий голос. Я подняла голову.
За спиной заботливо склонившегося в седле боярина маячило не меньше десятка всадников. Не найдя среди них Олава, я разочарованно вздохнула и буркнула:
- Жду.
- И кого же?
Конь незнакомца переступил с ноги на ногу и нетерпеливо фыркнул. Я отмахнулась и вновь покосилась на всадника. Он был невысок, тонок в кости, но глаза на немолодом темном лице светились умом и хитростью. "Вот уж этот точно выбился в нарочитые не храбростью да силой, а кознями и уловками!" - вспомнив презрительные слова Житника об Олаве, подумала я и угрюмо пробормотала:
- А тебе что за дело?
Над головой что-то свистнуло. Привыкнув всегда быть настороже, я вовремя пригнулась, скользнула в сторону и злорадно взглянула на высокого чернобородого всадника. Это он пытался огреть меня плетью.
- Ты, холопка, с князем говоришь! - цыкнул он. До меня не сразу дошел смысл сказанного, а когда дошел я чуть не расхохоталась ему в лицо. Неказистый хитроватый боярин рядом с ним - киевский князь?! Чушь! Может, я и болотная дура, но великого князя Владимира узнала бы с первого взгляда. Еще мать пела мне о его силе, мудрости и доблести.
Я усмехнулась и смело плюнула в сторону чернобородого:
- Пошел ты…
Окончательно рассвирепев, он ударил коня пятками в бок, но щуплый боярин приподнял руку, и он сник.
- Князь я или нет, - неторопливо заговорил щуплый, - а повыше тебя сижу, и, коли спрашиваю, отвечай мне, как должно, без дерзости, а то ведь недолго и в порубе очутиться.
- Была уже, да не в твоем, - недоверчиво косясь на него, пробормотала я.
- Так ты - беглая?
- Нет. - Еще не хватало признать, что когда-то очень давно Сигурд назвал меня своей рабой! - Я из Приболотья.
Боярин удовлетворенно откинулся в седле:
- То-то не могу понять - вроде бормочешь по-нашему, а как-то иначе… Что же тебя в Киев привело? С отцом пришла иль с братом?
Щуплый говорил так, словно был не нарочитым, а простым лапотником. Казалось, еще немного - и он слезет с коня, обнимет меня .за плечи и поведет к терему искать Олава… Он нравился мне все больше и больше.
- Нет. Я ищу важного человека… Олавом зовут.
- Олавом? - Черные брови боярина поползли вверх. - А какое у тебя к нему дело? Сколько его знаю, никогда не слышал, чтоб он вспоминал о, ком-нибудь из приболотных.
Слова щуплого разбередили худшие подозрения. Значит, Олав ни разу не вспомнил обо мне? Ни разу…
Заметив мое огорчение, боярин усмехнулся:
- Да ты не печалься, Олава сыскать нетрудно. - И, повернувшись к чернобородому, резко приказал: - Кликни Али, Добрыня! Да побыстрее!
Добрыня?! Задохнувшись, я уперлась спиной в городьбу. В Киеве жил лишь один человек с таким именем - дядька князя Владимира, и если щуплый указывал ему, то…
- Князь?! - хрипло выдавила я. Щуплый усмехнулся:
- Поверила? Я тоже когда-то не верил в ваше Приболотье - думал, там лишь духи да оборотни водятся, а потом столкнулся с колдуном из болотников. Ох и хитер он был! Появился - словно вырос из-под земли, а потом бесследно пропал. Ты на него похожа. - Князь сощурил глаза, безжалостно добавил: - Не лицом, конечно, - повадкой. Я потому и приметил тебя, что от вас, болотных, каким-то чудным духом веет… - Он замолчал и обернулся к Добрыне: - Что стоишь? Иль не слышал - сыщи Али!
- А что его искать? - угрюмо отмахнулся тот. - Он не в походе, значит - у княгини.
Владимир потемнел, а у меня на душе полегчало. Олав был в Киеве, и я могла увидеть его!