8. Хьярвард
Этель Ривз, бывшая миссис Гордон Блеккингтон (имена взяты из головы и из повествования Трюга, а также неких дальнейших событий), распорядилась своим имуществом на редкость удачно. Или напротив - как кому угодно будет решить. Супругу своему устроила скромные, но достойные похороны - заострять внимание на скользких материях показалось ей неосмотрительным. Расплатилась с присмиревшими кредиторами - по более высоким ставкам, чем кто-либо настаивал. Распродала всё недвижимое имущество и часть движимого и удалилась с острова на континент. Как выяснилось, навсегда.
Как выяснилось дополнительно, пятидесятилетняя женщина (двумя годами старше покойного мужа) оказалась в большой тягости. Когда прекращаются регулы, большинству из викторианских дам кажется, что исчезает всякая надежда на продолжение рода. Также большинство викторианских джентльменов полагает, что супруга - не сосуд для их эротических устремлений, тем более что бесплодна. На чём основывается их уверенность, непонятно. Вот почему в них напоследок взыгрывает мужское начало - это как раз ясней ясного. Смотри новеллу Юкио Мисимы о двойном харакири самурая и его жены, перед которым они любили друг друга с особенным, утончённым пылом. Если мои слова покажутся вам анахронизмом по причине того, что Мисима в то время ещё не родился, - подставьте имена двух пар: Генриха фон Клейста с Генриеттой Фогель и супругов Лафарг, которые жили и умерли раньше здесь описанного.
Только в нашем случае дама не осмелилась наложить на себя руки. Возможно, потому, что почувствовала себя в тягости ещё до нашего прихода.
Родилась девочка: крепкая, темноглазая и темноволосая, как отец, так что в авторстве никто не усомнился. Мать, кстати, - тусклая блондинка: предки были родом из Нормандии.
Вот только отцовского ума дитя не унаследовало: ласковое, привязчивое, с приятной внешностью, но - классический случай дебилизма. Почти не говорит, чуть что - ходит под себя, на ногах не ходит практически вообще. (Стоило бы сказать - "не держится", ибо здесь неуместны даже потуги на юмор.)
И поглощает все материнские доходы, состоящие из процентов от очень скромного капитала, которым обернулись лучшие друзья девушек. После выплаты всех долгов и покупки симпатичного домика на бретонском взморье. В городке с многообещающим названием Карнак.
Разумеется, с Древним Египтом эти места никак не связаны. Здесь к материку примыкает полуостров Киберон, знаменитый, прежде всего, своими мегалитическими памятниками - дольменами, кромлехами и менгирами. Поле, на котором стоят мегалиты, разделяется чем-то вроде дорог. Кое-какие камни были утеряны, но все равно осталось около трех тысяч камней, выстроенных в десяток линий, ориентированных на запад или северо-запад. Говорят, что дольмены, возведенные за сорок столетий до пирамид, - самые старые из оставшихся на земле человеческих построек.
Вторая история, связанная с Кибероном, - морское сражение Семилетней войны между флотами Великобритании и Франции, состоявшееся в бухте. Тогда англичане ухитрились уничтожить практически весь французский флот, осмелившийся напасть на их суда с большой дерзостью и без малейшей осмотрительности. Да что там - в конце концов был сожжён или захвачен весь наличный флот Франции без четырех кораблей, которые укрылись в устье мелководной реки. Должно быть, у них была более высокая осадка, чем у бриттов.
Малые поводы рождают большую страсть.
Третья история повествует о неудавшемся десанте эмигрантов-роялистов в июле 1795 года Узкая полоса земли длиной в двенадцать километров щедро залита кровью правых и неправых. Роялистов, республиканцев, аристократов и крестьян, солдат и духовных лиц.
Вода и земля здесь пропитаны кровью. В остальном здесь прекрасно. Целебно всё: соль, йод, камень, песок и морские виды.
Вот сюда-то и привезла миссис Этель свою скорбную головой дочку.
Я считался другом семьи и оттого имел честь видеть дом, где они поселились. Массивный гранитный прямоугольник с черепичной крышей, доходящей едва ли не до земли, весь заплетённый кельтским орнаментом, на зигзагах которого прорастают готические цветы, стрельчатые окна и двери. Один обжитой этаж и обширная мансарда, забитая почтенной рухлядью. Внутри резная дубовая мебель, что буквально проросла корнями в нехитрую мозаику пола. В гостиной - тяжеленный по виду буфет с навершием в форме венца, богато украшенный цветочным рельефом, и такой же шкаф для одежды и белья с орнаментом в виде мифологических или героических сцен: люди, звери и кельтские кресты. Все обложено и оббито фигурной медью - замки, задвижки, накладные медальоны, даже гвозди. Стулья с высоченными спинками похожи на трон древнего владыки, стол - на алтарь с витыми ножками, В спальне - две широких кровати типа "lit clos", типичные коробки с распашными дверцами: здесь принято спать в шкафу, чтобы кутаться в тепло собственного тела. Кажется, именно из суровой климатом Бретани по всему миру двинулась мода на балдахины и "комнаты в комнате", а, возможно, и на двухъярусные лежбища для детей и арестантов.
А ещё здесь присутствовал сундук совершенно неповторимого стиля, уникального даже для здешних мест, где все вещи несут двойную или даже тройную нагрузку. Широкая и длинная крышка - хоть ложись на ней, - подлокотники, высокая спинка; по фасаду, как и везде в доме, - выпуклая резьба и колонки с каннелюрами.
Вот здесь по преимуществу и обитала юница Мириэль: чтобы не шокировать посетителей прямо с порога и быть под круглосуточным надзором матушки, в то время уже редко встававшей с ложа.
Должно быть, проблемы с личной гигиеной подростка к тому времени утряслись, ибо наряжала её мать в роскошный наряд бретонки: складчатая юбка до пят с фартуком, обтяжной лиф, откуда выбивалась блуза из тонкого батиста, а самое главное и нелепое - парадный куафф на гладко причёсанной головке. Куафф, то есть буквально "причёска", - это сложнейшее сооружение из накрахмаленных кружев, имеющее вид опрокинутого дном кверху ведра, крыльев бабочки или колонны высотой в нельсоновскую. Дома такое не соорудишь - существуют специальные мастерицы-крахмальщицы, я даже не был уверен, что подобный хай-класс имелся в самом Карнаке.
И вот что интересно: в комнате экскрементами не наносило вообще, больным телом - также. Возможно, благодаря хорошо подобранной отдушке, напоминающей утро в росистом саду: на запахи трав и луговых цветом навиваются тонкие струи индийского жасмина, временами расходясь и приоткрывая смолистый стержень благоухания. Стоило девочке слегка двинуться - за ней шлейфом тянулись свежие запахи мяты и сосновых игл. И еще нечто знакомое скрытно таилось под благовонием - то, к чему я привык настолько, что обращал внимание лишь в непривычном контексте. Близкое к коже, как у нас говорят.
Что ещё приходило мне в голову. В Бретани слабоумных до конца жизни обряжают в детское, невзирая на пол: незатейливое платье и панталоны. До конца жизни брозег, то бишь "носящий женскую одежду", обладал ещё и длинной бородой, чем отличался от гладко выбритых бретонцев. Существо никакого пола. Скиталец всех земных дорог.
Но вот госпожа Этель намеренно и всеми возможными средствами подчёркивала взрослость, женственность и даже избранничество своей родной крови и плоти.
И заодно - то, что её потомство принадлежит не дороге, но семье и дому. Кажется, девочку плоховато слушались руки или она стеснялась. В моём присутствии матери приходилось кормить её с ложечки, да и то после долгих уговоров. Грубая местная пища, отчасти похожая на принятую в Стекольне, - гречневая и овсяная каши, пресные блины, варёный картофель и густая мясная похлебка со свёклой и морковью - не для нормального желудка. Если Мириэль и соглашалась отведать чего-либо в моем присутствии, так лишь деликатесной рыбы, мидий и иных даров моря. Также ни разу меня не отсылали из спальни, чтобы дать Мириэль возможность воспользоваться судном необычной формы - с вытянутым носиком, который просовывался под пышную, как восточный мак, юбку. Нечто нарочитое виделось мне в этом - или неземное? Однако домысливать было недосуг.
Парадокс диргов. Исключения подтверждают правило, даже если их больше, чем самих правил. Мы не производим из людей себе подобных, потому что у нас несколько иной, как теперь говорят, генетический код. Межвидовое скрещивание теплокровных может дать хилый плод и евнуха, прекрасный плод, не дающий поросли, - но иногда и существо, во всех смыслах безупречное. Пример собаки и волка стоял у нас перед глазами ещё раньше, чем о нём начал рассуждать Конрад Лоренц.
Но тогда рядовые великой Темной армии лишь смутно догадывались об этом.
Отчего мы (вернее, мы с Трюггви) вообще наблюдали за матерью, которая вступила с природой в неравную битву? Из ответственности за одного наших клиентов? Нисколько. Такие эмоции до нас не достигали. Наши закрома пополняло слишком много народу разного склада. Благодаря необычности того случая? Возможно. Плод, в широком смысле произрастающий из того лондонского курьёза, сулил нечто такое же смутно узнаваемое, как и парфюм нашей живой статуи.
Нет, я, пожалуй, кривлю душой, силясь задним числом оправдать своё назойливое внимание к безумной девочке. В конце девятнадцатого - начале двадцатого веков мы были заняты по всему миру, и везде происходило или ожидалось нечто невероятное. Многие из смертных балансировали на грани меж унынием и пафосом. Появлялось на свет несметное число наших отпрысков, по преимуществу мужского пола - знамение войны для людей, свидетельство бесплодия диргских женщин, куда более чутких к недобрым переменам, чем сильный пол.
И по всей Бретани и Нормандии проявлялись и расцветали те силы, которые простонародье считает магическими.
Я исколесил вдоль и поперёк Пампонский лес, Артурову Броселиану древности, и не отыскал там ни рыцарского оружия, ни заветного кубка со святой кровью.
Через заливаемый волной перешеек я проник на Мон-сен-Мишель, где возвышается циклопический замок, невероятный настолько, что его сотворение приписывают сатане, проигравшему спор со святым.
Но единственное, что поистине впечатлило мою всё испытавшую душу - мегалиты Киберона.
Они сродни британскому Стоунхэнджу. Предание повествует, что именно отсюда вывез Мерлин главный камень для своего Хоровода Камней. Побывав в Срединной Земле и посетив Стекольну-на-Семи-Холмах, я сдружился с учёным путешественником и великим знатоком гор, который показывал мне меловые останцы на юге своей страны и с пылом утверждал, что фотографии не дают ни малейшего представления о величии этих "див" или "дивов". Он, по его словам, намеревался ходатайствовать перед императорским Географическим Обществом и самим императором о том, чтобы учредить рядом с хутором обширный заповедник, который так бы и назывался - "Дивногорье". К слову, позже он так и сделал, но немногого добился.
Так вот, из его уст тоже прозвучало слово "Стоунхэндж". Движимый любопытством не вполне научным, я спутешествовал туда до Великой Войны. В селах, монастырях и часовнях мне рассказывали местные легенды, довольно-таки простодушные. О рае и аде, что можно почувствовать на вершине белоснежного Дива, о чудотворном предотвращении чумного мора, но больше всего - о двойниках.
Будто бы некоторые люди встречали здесь своих знакомых, которые были моложе и красивее, чем позволяли им обстоятельства, или одеты не по сезону. К примеру, в лёгком длинном платье посреди зимы, которая, впрочем, тут еще мягче французской. С этими привидениями можно было поговорить и получить некий расплывчатый совет. До них вполне было можно дотронуться и ощутить их теплоту. Единственное отличие от прочих: они появлялись как бы из ниоткуда и исчезали там же - не успеешь глазом в сторону повести.
Среди тамошних мела и чернозёма я не встретил ничего подобного: некому было предупредить чужака о будущих житейских потрясениях. Однако в Карнаке случилось иначе.
Надо сказать, что мадам Ривз купила или заказала у ремесленника удобное кресло на колёсах - не инвалидное, но из тех, в каких специальная санаторная прислуга возит отдыхающих на модных курортах вроде Брайтона или Бата. В нём она вывозила дочку на променады, причем снимала с одного сиденья и перемещала на другое, поставленное рядом, собственноручно. От помощи нас с Трюгом мадам отказывалась под любым предлогом, так что сын отпускал ехидные шуточки по поводу девичьего целомудрия. К тому времени Мириэль созрела: кажется, у неё - с большим опозданием - начались регулы, что несколько усложнило матери жизнь.
И, разумеется, они изъездили вдоль и поперёк всю косу, иногда останавливаясь на отдых в какой-нибудь деревне или просто неподалёку от какого-нибудь особенно приметного дольмена. Возможно, чтобы поесть или укрыться в непогоду.
В то нежное сентябрьское утро тысяча девятьсот тринадцатого года стоял туман, и ряды менгиров выступали из него, как паруса старинных кораблей, выстроенных в сложный боевой порядок. Мы с Трюгом двигались, держась за руки, чтобы не растеряться. Два по виду ровесника - здесь нам приходилось называться кузенами, но всё равно от тех обвинений, которые испортили жизнь Оскару Уайльду, нас спасала одна покладистость местных жителей. Как истые бретонцы, они не умели глубоко погружать нос в чужие дела.
Внезапно я увидел впереди тень, раза в два большую нормального человеческого роста, и указал на неё сыну.
- Туман, - объяснил он кратко.
- Конечно, туман всё отражает с увеличением. Театральный задник в лучах прожектора. Только ты вниз погляди: что именно в него впечаталось.
Это была женщина, облачённая в народный костюм, настолько пышный и яркий, что краски его разгоняли вязкий полусумрак и ложились на ближний менгир ослепительным силуэтом. Золото, багрец, индиго и лазурь. Широкие ленты и оборки белоснежного куаффа птицей трепетали от порывистых движений, руки были широко распростёрты в танце, словно вторые крылья, чёрные волосы, распущенные по плечам, - третьи. И, вдобавок ко всему, она пела по-бретонски. За это я мог поручиться, хотя слова доносились до нас с пятого на десятое.
Причём то была не старинная легенда, как можно было допустить, но дитя национального "крестьянского" Возрождения. Итог многолетних стремлений запретить бретонцам родной язык, которые потерпели окончательный крах.
Здесь я постараюсь соблюсти прихотливые рифмы-перевертыши, свойственные древним образцам лирики, но никакая сила не передаст тёмного очарования этого голоса:
Всех мужей на подбор, кого целует мой рот,
Соблазняют из кружев мой рог и коралловый грот,
И весельем плоти приважу всех, кто живёт:
Саму смерть зачарую, коль её час придёт.
- Шестикрылый серафим, - пробормотал Трюггви. - Отец, это ж полное колдовство среди бела дня.
- С какой стати тогда поминать ангела?
- Восхищаюсь.
В этот миг девушка, которая вряд ли услышала наше перешёптыванье, скорее почуяла, остановилась и обернулась на голоса. Очи, от края до края залитые сплошной глянцевой чернотой, так что не было видно белка, пронзили нас раньше, чем мы оба успели понять, кто именно перед нами.
Копия Мириэль.
- Она же… пролепетал Трюг.
Он не успел договорить, как видение исчезло.
- Двойник, - докончил он. - Такой, как ты рассказывал. В меловых холмах.
- В тумане, - ответил я. - Неверном.
- Туман прибивает запахи к земле. То были её запахи. Тут меня не обманешь.
О ком говорили мы оба, не было смысла уточнять.
В конце концов нам пришло в голову нечто рациональное.
- Сколько широких укатанных троп выводит отсюда к городку? - спросил я.
- Одна вроде, - ответил Трюг.
- Вроде или точно? Всё равно, идём-ка отсюда.
Заметно потеплело, подул ветерок, пелена стала прозрачней или порвалась: лишь небольшие клочья запутались в ветвях и прилипли к коре тисов. Тропа была пуста по всей обозримой длине. Сын хотел было стать на неё, однако я указал ему на кустарник, что вырос у корней.
Какое-то время не происходило ровным счётом ничего. Потом из самой сердцевины каменного сада выплыла некая вяло движущаяся точка. Она росла, приближалась…
Это было кресло на колёсиках, которое с усилием толкала перед собой мадам Этель. В кресле, потупив голову, неподвижно сидела её взрослая дочь.
9. Трюггви
- Вот теперь пошли, - сказал мне Хьяр. - Не думаю, чтобы кто-то из двух обернулся, а если поймут, что мы за ними следим, - что же. Легче сложится разговор.
Однако нам даже не пришло в умные головы, чем конкретно нас встретят. Дверь особнячка была закрыта изнутри на засов, инвалидную коляску факт успели затащить внутрь. Однако едва я дотронулся до дверной ручки, как она повернулась и вдавилась в центр моей диафрагмы.
На пороге стояла Мириэль.
- Входите скорей, - проговорила она как ни в чём не бывало. - Матушке плохо. Если бы мне знать…
- А тебе вовсе того и не надо, - глухо донеслось из спальни. - Проводи джентльменов ко мне.
Надо сказать, что обе женщины говорили с нами по-английски, причём дочь едва ли не безупречней матери.
Коляска была придвинута к одной из постелей, но Этель так и не вышла оттуда.
- Сильный приступ, - объяснила Мириэль. - Может быть, разрыв сердца. Никак нельзя трогать. Едва успела лечь на моё место.
Зачем было заставлять пожилую даму таскать тяжести, промелькнуло у меня в голове. Я глянул на Хьяра - он слегка покачал головой из стороны в сторону, будто отвечая на мои мысли.
- Сэр Хьярвард, только ни в коем случае ничего со мной не предпринимайте, - сказала Этель. - Для умирающей я вполне прилично себя чувствую. Вы один обо всём догадывались или ваш молодой человек тоже?
- Один, - проговорил Хьяр. - Я так полагаю.
- Говорите.
- Девушка практически не ест и не выделяет. Летящая, буквально крылатая походка. Весит так мало, что никому нельзя касаться, кроме посвящённых в секрет. Не по-человечески сильна. Узы на руках, ногах, губах и языке, наложенные специально, дабы дитя не выдало себя раньше срока. Хотел бы знать, кто именно это сделал и по какую сторону пролива.
- По эту и с её полного согласия. И не мной. До того удавалось уговорить лежать тихо и косить глазами вовнутрь, - усмехнулась Этель.
- Совершеннолетие наступает в двадцать один год, в точности по европейскому законодательству. Но нетипичное - ибо отчего-то физическое развитие замедлено так, как не бывает ни у обыкновенных детей, ни у тех, кто признан ограниченно способным.
Клянусь, папаша употребил именно этот термин, который вошел в обычай лет этак через сто!
- Я так думаю, с Мирой всё ясно. Но вот с её матерью…
- Мать тоже логр, - Этель снова изобразила подобие улыбки. - Мы далеко не всегда понимаем в полной мере, кто мы есть. Мы едим и пьём - причём вовсе не насыщенное кровью дыхание. У нас могут быть нормальные дети от обычных людей. Мы так же, как они, страдаем от регул, поллюций, родовых болей и неудовлетворённой страсти. В отличие от наследников Чаши, мы даже болезням подвержены. Не говоря о смерти. И вынашиваем детей внутри, а не снаружи.
- Мы и южане - наследники Чаши, вы - Клинка, - проговорил отец. - Сообщества диргов отличаются друг от друга лишь степенью анархии.