Потом он стал пропадать. Товарищей и близких знакомых у него, конечно, не было, но все мы стали подмечать, что Даниц частенько пропадает куда-то посреди ночи, а возвращается иногда к заре, а иногда и вовсе к обеду. Дозорные у костров несколько раз замечали его фигуру - "точно призрак прошел, господин тоттмейстер, лицо совершенно нечеловеческое!" - он направлялся в сторону французских позиций. Лягушатники в ту пору сидели недалеко, на расстоянии выстрела, между нами был лесок, так что артиллерия молчала, но раз или два в неделю случались атаки, иногда и штыковые. Никто не мог сказать, куда направляется ночами наш сослуживец, да, правду сказать, немногие и горели желанием выяснить - брести в темноте по следам того, кто сам выглядит как живой покойник, - небольшая радость. Сходились во мнении, что бедняга Карл сделался окончательно безумен и, верно, шатается ночами, как лунатик сам не сознавая своих действий. Фельдшер даже готовился представить на него бумаги, чтоб отпустить бедолагу с воинской службы.
Потом странности начали замечать и другие. Один фельдфебель кирасирского полка, расположенного рядом с нами, клялся, что своими глазами видел в подлеске десятка два марширующих при полной форме французов, причем марширующих в сторону своих же редутов. Они двигались ровным строем, чеканя шаг, как на параде, и отбивая ритм руками. Такое поведение не могло не показаться странным, фельдфебель сумел подобраться поближе и увидел, что все марширующие французы были мертвы, при этом животы их были начисто выпотрошены, а глаза выколоты. Он уверял, что странный отряд мертвецов промаршировал рядом с ним и удалился в сторону расположения своих частей, откуда через час донеслись звуки стрельбы и жуткого переполоха.
Потом французы стали попадаться чаще. Некоторые походили на скелеты, выкопанные прямиком из могилы, столь мало на них оставалось плоти. Другие ползли на руках, сжав в сведенных намертво челюстях собственные уши или носы. Встречались и те, кто вовсе потерял человеческий облик. Все они шли в одну сторону. Я лично повстречал как-то в вечернем дозоре француза, деловито маршировавшего по опушке, и ему не мешало даже полное отсутствие кожи. Я попытался остановить жуткого мертвеца, но через несколько минут вынужден был отступиться - кто бы из тоттмейстеров не вдохнул признаки жизни в это мертвое тело, сила в нем была чудовищная.
У французов ушло добрых два месяца, прежде чем они сообразили, кто тот неистовый тоттмейстер, что преподносит им такие сюрпризы. К тому моменту личный состав был настолько деморализован, что единственное, на что хватало сил их офицеров - удерживать солдат на рубеже. За голову Даница лягушатники объявили богатое вознаграждение - две тысячи крон. Мы были уверены, что уж после этого он точно найдет свою пулю, однако же Карл даже ухом не повел. По крайней мере, его визиты в ночной лес не прекратились ни разу. Больше напуганный, чем взбешенный его выходками, противник дошел до того, что полностью отменил разъезды, выездные дозоры и увольнительные - лишь бы лишить Даница его страшного материала, из которого он лепил свое сумасшедшее воинство. Тем не менее тот умудрялся где-то доставать мертвецов, не гнушаясь даже селянами. Однажды французский редут был атакован французским же взводом кирасир, полегшим, если верить признакам разложения и остаткам одежды, в жарких боях под тем же местечком примерно год назад.
Кажется, это было последней каплей - едва ли не половина французов в ту ночь попросту дезертировала, вражеские позиции были заняты с минимальными потерями на следующий же день. К награде Даница все же не представили - видимо, в штабе сочли, что его подвиг по защите Империи носит чересчур субъективный и экспрессивный характер. Даниц не протестовал. Когда война закончилась, он, совершенно невредимый, но такой же бледный и все с теми же запавшими глазами, вернулся домой, во Франкфурт. Через бывших сослуживцев изредка проходили весточки - говорили, он стал почтмейстером и днями напролет сортирует письма, пакеты и депеши. Говорили также, он ничуть не изменился с тех пор, как снял магильерский мундир, - все такой же спокойный, молчаливый и заметно картавит, если изредка вставит слово-другое. Не припомню, чтоб он зазывал кого-то в гости, мы же, продолжив службу, наносить визиты тоже не спешили.
Так что смерть иногда меняет людей, пусть даже смерть эта не их собственная - это я знал наверняка.
* * *
Петера Блюмме смерть изменила безвозвратно, но что-то от нее самой осталось в нем - может, в глазах…
- Я ничего не знаю про ее убийцу. Хотя, видит Бог, хотел бы.
- Вы ищете его?
- Несомненно. Но в этом городе, поверь, его ищет уже много людей, мой же счет к нему - личного свойства.
- Я тоже хочу его найти.
- Попробуй цепляться к жандармам, юный лазутчик. Только не удивляйся, если с подобной манерой узнавать информацию ты однажды получишь пулю в живот от кого-нибудь слишком нервного. А сейчас уходи.
Он стоял напротив меня, сутулый, тяжело дышащий, с багровым пятном во всю щеку.
- Жандармы не хотят его найти. Он не нужен им. И они его не найдут.
- Значит, я найду?
- Да. Потому что если не найдете, он вас убьет, и вы это знаете. Поэтому вы будете искать - по-настоящему.
Я отвесил мальчишке пощечину, не чета предыдущей, но достаточной силы, чтоб голова его дернулась, а в глазах опять заплясало ледяное пламя, которое я не так давно принял за страх.
- Брысь, - сказал я. - Иди домой. Ты мешаешь мне - и только. От тебя нет толку, ты сопляк с древним пистолетом, не способный даже выследить человека.
Петер Блюмме шмыгнул носом, в одной из ноздрей набух и лопнул багровый пузырь, несколько капель крови испачкали упрямо выставленный вперед подбородок.
- Я могу помогать. Никто не примет меня за жандарма или тоттмейстера. Могу быть курьером, могу ждать…
- Уходи, - я сделал вид, что снова заношу руку, но он даже не моргнул. Мне подумалось, что даже если б в ней был зажат кортик, лицо паршивца и то не переменило бы выражения. Может быть, так оно и было бы. - Я не буду с тобой даже разговаривать. Уходи домой.
Мы вышли на улицу, и от чистого воздуха, не насыщенного едкими до слез миазмами, закружилась голова. Я зашагал к рынку, слыша за спиной прерывистое дыхание подростка; он шел за мной уже не таясь, но, видимо, шаг его был слишком короток. Злость коснулась моей шеи холодным шершавым языком. Сопляк! Безмозглый мальчишка! Он решил, что мне нужна его помощь? Жалкий истеричный гимназист! Что ж, он, вероятно, знает, где я живу, ничто не помешает ему устраивать этот спектакль ежедневно, сбивая меня с толку и позволяя настоящему убийце держаться в тени. И в конце концов Петер Блюмме или действительно свалится на мостовую с моей пулей в сердце, или… Я тихо зарычал. Или убийца найдет меня раньше, пользуясь тем, что я в замешательстве.
Значит, надо сделать так, чтоб мальчишка прекратил таскаться за мной. Есть верный способ… Я прищурился. Отдать его в лапы Арнольда. Нескольких минут лишенных ласки объятий мертвеца хватит любому человеку, чтобы пересмотреть свои взгляды на практически любой вопрос. А Петер Блюмме все же мальчишка, какими бы у него ни были глаза. Арнольд справится.
Я мысленно позвал Арнольда, которого оставил среди мусора и тряпья. И впервые Арнольд не отозвался. Его присутствие, которое я ежеминутно ощущал так же привычно, как прикосновение кацбальгера к бедру, пропало.
Я словно протянул руку в глухой угол чулана, и мои напряженные пальцы вслепую шарили, цепляя только липкие клочья паутины. Я замер. Объяснение этому было лишь одно, и оно было слишком просто, чтобы осознать его полностью. Потому что значило это…
Я бросился вперед, к тому месту, где оставил Арнольда. Какой-то рыночный нищий шарахнулся у меня из-под ног, взвизгнула торговка, прилавок которой отлетел в сторону. Кажется, за мной все еще бежал Петер Блюмме - несмотря на враз поднявшуюся суматоху, я слышал приглушенный звук его шагов. Здесь, за углом… Я оставил его здесь.
Тут ничего не изменилось - тюки и ящики с мусором образовывали те же нагромождения, что и полчаса назад. Какие-то полусгнившие корзины, грязные, кишащие паразитами матрацы, яичная скорлупа… Исчез только человек в плаще с глухим капюшоном. Исчез, как будто никогда здесь прежде не был. Я растерянно переводил взгляд с одной кучи мусора на другую, это была реакция изумленного тела, а не разума - тело продолжало крутить головой, хотя даже дураку было ясно, что человек с габаритами Арнольда не смог бы здесь спрятаться, слишком мало места. Разум же, оцепеневший, точно от близкого разрыва пушечного ядра, пытался собрать из крупиц информации какое-то логическое сооружение.
Ни один тоттмейстер не смог бы увести Арнольда - я потратил не один день для того, чтобы не сомневаться в этом. Я не слышал стрельбы, не слышал жандармских свистков, не слышал и того особенного клекота воздуха, который предвещает удар фойрмейстеров…
- Господин Корф?
- Да? - я бросил это, даже не сообразив, кто окликает меня - мысли мои сейчас были слишком спутаны.
- Ваш слуга…
- Что?
Конечно, это был Петер Блюмме. Тяжело дышащий, как после утомительного бега, но не румяный, как это свойственно для людей, пробежавших добрую сотню метров, а бледный, как застиранная тряпка.
- Ваш слуга…
Сперва я не понял, о чем он, и лишь через секунду сообразил - мальчишка указывал на что-то, сокрытое между мусорными кучами. Я уже открыл было рот, чтоб жестко отчитать его - Арнольд был слишком велик: даже ляг он, и то не смог бы спрятаться здесь, - но потом увидел обрывок серой ткани. Похожей на ту, из которой был сшит его плащ. Мне понадобилось два шага, чтобы увидеть то, о чем говорит мне Петер Блюмме, вчерашний гимназист. И еще несколько секунд - чтобы понять.
У самой стены, полускрытая мятым комом газеты, рыбьими потрохами и бутылочными осколками, лежала чья-то рука с коротко остриженными ногтями, массивными крепкими пальцами и коричневыми мозолями.
Отсечена она была крайне аккуратно, по локтю, но в глаза сразу бросалась одна странность.
На срезе ее не было видно ни капли крови.
Глава 4
Когда в дверь застучали, я уже выпил второй стакан рейнского и даже задремал, откинувшись на спинку стула. Стук почти сразу повторился: судя по всему, за дверью находился человек решительный и нетерпеливый. "Или же промокший", - подумал я, беря в руку пистолет, лежавший на столе, - на улице и впрямь моросило.
К двери я подошел медленно, руку с пистолетом выставил вперед. Однако опасения мои были развеяны почти сразу же.
- Да открывай же! - гаркнули из-за двери. - Я это! О дьявол…
Уже не сомневаясь, я отложил пистолет и отодвинул скрипучий засов. В прихожую ввалился Макс - мокрый до нитки, распространяющий запах сырого сукна, запыхавшийся, взъерошенный… В прихожей сразу показалось тесно.
- Погода… - бормотал он себе под нос, остервенело срывая плащ и кивер. - Тридцать восемь мертвецов и один висельник… Это в мае-то! Ну вот, смотри, ткань уж поползла. Эх, найти бы того портного, что шил…
- Снимай мундир, будет тебе. Быстро высохнет. Да не топчи ты сапожищами по полу… Есть хочешь? Я скажу фрау Кеммерих, чтоб подала в кабинет, у нас сегодня утка с…
- К дьяволу утку, - лаконично отозвался Майер, сражающийся с пуговицами. - Я отобедал после службы. Глотку промочить будет?
- Мозельское? Рейнское?
- Не в такую погоду. Разве что грога…
- Можно и грог.
- Промок, как собака, а ведь заболеешь - тебе на лекарства и на жратву и кроны не дадут из казны… - разоблачившись, Макс выглядел еще внушительнее. Стоя в одной рубахе и брюках посреди комнаты, он походил на Гаргантюа - Гаргантюа, добродушно ворчащего, отряхивающегося, как собака, пахнущего потом и старомодной одеколонной водой. На глаза ему попался заряженный и взведенный пистолет, который я отложил на полку в прихожей. - Ого, ты теперь гостей встречаешь салютом?
Я немного смутился, хоть и понимал, что в словах приятеля нет упрека:
- Гости сейчас разные бывают. Есть и такие, которым я вместо грога предложил бы чего погорячее… Пойдем в кабинет?
- Нет уж. Там тесно, как в собачьей будке, вдобавок дрянной диван… Бывал, знаю. Давай уж на кухню. Там и грог поспеет.
Я задвинул дверной засов и на всякий случай осторожно выглянул в окно. Глупейший поступок, конечно, - за окном звенел по булыжнику и черепичным скатам дождь, клочья черного и серого были разметаны по небу, даже луна потерялась в этом зыбком хаосе. Затаись убийца в двух шагах от окна - и то не увижу, сам же, стоя в освещенной комнате, буду представлять отличную мишень для пули.
"Нервная хворь, - с неудовольствием подумал я, проверяя засов. - Скоро сам себя запугаешь до той степени, что сведешь в могилу, - и пули не понадобится. С другой стороны, - подумалось мне минутой позже, - такая хворь, пожалуй, может и жизнь сохранить. В прошлый раз он вполне комфортно расположился у моей двери, выстрелить через окно на безлюдной улице - невелика затея…"
- Ты кого-то видел? - спросил я у Макса, войдя на кухню.
Он уже устроился в просторном кресле, закряхтевшем от его веса.
- Ни души. Если мы оба говорим об одном и том же. Прошел через всю улицу, осмотрелся, вроде, пусто, как на кладбище в Сочельник.
- А…
- Парнишку твоего видал, - продолжил он. - В подворотне напротив. Забился в какую-то щель, сидит мокрый… Стережет, что ли… Как совенок, ей-Богу! Даже глаза как будто блестят. Ты б его хоть под крышу взял, Курт, схватит же простуду…
Я заскрипел зубами. Прозвучало неприятно, похоже на звук перетираемых зубами куриных костей. Хотя в читанных мною романах, когда персонаж скрипит зубами, это представляется интересным звуком.
- Я отправил этого проклятого мальчишку домой еще два часа назад! И приказал не мелькать под окнами.
- И ты ожидал, что он так и поступит?
- Не ожидал, - признался я. - Теперь этот дьявол наверняка будет торчать там всю ночь напролет. Видимо, он полагает, что убийца явится ко мне в гости именно сегодня.
- Судя по тому, что ты рассказывал, настроен он серьезно. Ну и пусть. Сейчас тебе не помешает мальчик на побегушках, раз уж старина Арнольд так неаккуратно покинул службу… Кстати, что с ним случилось-то? Толком и не рассказал.
- С ним плохо случилось, Макс. Его четвертовали, как курицу. Голова, руки, ноги… В общем, по частям.
Макс присвистнул:
- А голова что? Расколота, конечно?
- Даже интереснее. Гвозди.
- Гвозди?
- Две дюжины гвоздей, вот таких, - я развел большой и указательный пальцы на всю длину. - Обычных таких крепких гвоздей из кузни… Хорошо так забитых. С тщательностью. Сам понимаешь, прочесть нечего.
- Ах ты… Это на рынке-то? Среди бела дня?
- Да. Это было на окраине, там людей немного, но наглость впечатляет, - я почувствовал холодную дрожь в области предплечий и шеи, ярость обжигающей смолой заклокотала в горле, отчего говорить стало труднее. - Если я… Как только он… Вот этими руками!..
Макс хмыкнул. Не насмешливо, даже с некоторым сочувствием:
- Личная обида?
- За это я сделаю с ним такое, что весь Альтштадт будет помнить его дольше, чем нынешнего императора! Он принадлежал мне! Это был мой слуга! Мой!..
- Ну не так уж ты к нему привык, за пару-то лет. Брось, старик, в наше славное время мертвецы еще водятся с избытком, да и потомкам хватит, думаю… Подыщи замену, дело недолгое. За десяток крон можно сторговаться с одним сторожем кладбищенским, я его знаю, надежный старик - выдаст свеженький труп гвардейца, а то и настоящего офицера!
- Арнольд был не просто слугой! Его не заменишь первым попавшимся мертвецом!
- Ого, - протянул Макс. - Значит, нечто большее? Вас связывало прошлое, а?
- Кончай острить! - огрызнулся я, однако, остывая. - Я уже сказал, что он был для меня важен.
- Друг? Сослуживец?
- Не друг, - ответил я неохотно. - Не вполне… При жизни, много лет назад мы с ним как-то повздорили. Достаточно серьезно. Он поклялся убить меня, а я…
- …успел раньше?
- Да, вроде того. Он сделал несколько… нехороших поступков и причинил мне изрядный ущерб. Мне, моей репутации, наконец… Чтобы погасить свой счет, ему не хватило жизни, поэтому он поступил ко мне в услужение, хоть и не вполне по своей воле, как понимаешь. Ему оставалось еще три года. А теперь кто-то, едва не убивший меня самого, лишил меня этого.
- Вижу, настроен ты серьезно. Значит, этот подлец выследил тебя вчера?
- Несомненно. Пока я строил ловушку для сопляка Петера и упивался собственной бдительностью, он следовал за нами. Держался где-то неподалеку, прекрасно видя мои маневры и подгадывая удобный момент. Я не заметил его, а значит, он ловок и опасен. Даже если учесть, что мое внимание было сосредоточено на мальчишке, это не оправдание. Он идет по моему следу, Макс, осторожно и уверенно. И наносит удар в момент, который сам посчитает нужным.
- Но убийство слуги… Помилуй, не понимаю. Если ему нужна твоя голова, к чему эта дешевая попытка устрашения? И еще это расчленение… Какая-то глупость! Если он контролирует ситуацию целиком и полностью, куда резоннее было бы отправить на тот свет тебя, а не несчастного покойника!
- Он крайне осторожен, это самое гадкое. И его удар был не напрасен. По сути, я безоружен.
- Вот еще! Ты прилично фехтуешь, Шутник. Вздумай он напасть, ты разделаешь его в мелкую стружку, уверен.
- Я тоттмейстер. Я могу фехтовать, могу паршиво стрелять, но это не защитит меня от удара в спину - от пули или лезвия, которых я не вижу. Тоттмейстер без мертвеца - как ёж без иголок, ты-то это знаешь. Одним ударом он отсек все, что составляло мою силу магильера - мои глаза, мои мышцы, мою броню…
Макс кивнул:
- Куда проще фойрмейстерам - скрутил кукиш и превратил противника в огненный факел. Наша сила в другом… Теперь понимаю, что потеря и в самом деле серьезна.
- Более чем. Даже если мне удастся раздобыть мертвеца в этом городе, уйдет еще добрых пара месяцев, прежде чем я выправлю на него разрешение с печатью. Сам знаешь, как сейчас смотрят на… слуг. Везде, где можно будет замедлить ход дела, - его замедлят. Таскаться же, как сельский некромант, с первым подвернувшимся покойником, едва ли проще - вероятнее всего, меня мигом отправят в тюрьму те же жандармы. Как видишь, я стал уязвим.
- Только не тогда, когда рядом я! - Макс треснул себя в грудь кулаком, но вызвал не привычный звон мундирных висюлек, а глухой булькающий хлопок.
- Будет тебе… Ты тоже не сможешь охранять меня днями напролет, сам понимаешь.
Макс несколько сник, видимо, понимал. Может, понимал даже до того, как предложил помощь.
- А если жандармов?..
- Не выйдет. Я имел разговор с фон Хакклем, предвижу и второй. Разумеется, моего слугу просто растерзали неизвестные, исполненные неприязни к разгуливающим по улицам мертвецам… Это ведь так просто и обыденно… Погоди, сейчас разведу огонь.
- Да к черту твой грог!.. Открывай лучше бутылку.
Я достал из шкафчика загодя припрятанную бутылку саксонского "Риванера", открыл, поставил было на стол, чтобы вино подышало, но Макс решительно запротестовал:
- Лей! Нечего ему киснуть в бутылке. Не на приеме у императора, небось.
Я плеснул в два высоких стакана, наполнив их до половины; в свете свечей вино казалось маслянистым, густым.