Чудодейства и волшебство литературатворчества достигали своего пика глубоко за полночь, внезапно обрываясь на первой трели деревянного механического будильника. Деревянные резные колокольчики растрезвонившись не на шутку сообщали об официальном пришествии рассвета. Зыбкий туман крошечной поблескивающей пылью оседал на предметах рабочей комнаты, дело сделано миновала очередная трудовая ночь Гимениуса третьего.
Окажись вы в кабинете Писателя в момент, когда таинство литературотворения свершилось, вы пришли бы в изумление, увидев тысячи мелко исписанных страниц, кипы рисунков, пачки набросков, стопки странных планов, необычных схем, портретов и мизансцен. Вы бы заметили страницы, испещренные непонятными неземными иероглифами и алфавитами, неведомые миру картины со странными приборами, лицами и географическими картами. И наконец, вас поразил бы и внешний вид сочинителя, посреди, кип бумаг, сломанных карандашей и закончившихся одноразовых ручек на кованом стуле сидел мастер. Мраморно-бледный человек с окровавленными стертыми в кровь локтями и скрюченными судорогой напряжения пальцами за шатким заюзанным в щепки столом, в глухой без окон комнате с висящей под потолком тусклой лампочкой без абажура. Вы скорее бы подумали, что перед вами мертвец, причудливо закрепленный на стуле, ан нет - это не мертвец это просто Великий Писатель Белого Света - Ангелоид Гимениус 3, писатель от бога, рассказчик и созидатель Реальности пророк и миротворец, положивший жизнь свою на алтарь сочинения бытия.
Смертельно уставший человек еще около часа сидел за столом без движенья, только едва заметно вздымавшаяся его грудь выдавала в нем биение жизни (теплившуюся жизнь). Скрюченные судорогой мозолистые пальцы Писателя безжизненно покоились на истертой столешнице шаткого затрепанного стола. Покосившиеся ножки стола едва выдерживали жилистые натруженные руки сочинителя и высокие стопки исписанных знаками страниц. Где-то через час он облизал сухим языком пресные потрескавшиеся губы, шумно выдохнул у-ух пошевелил сначала веками, потом осторожно, съеженными скрюченными от усталости кистями рук наконец рывком поднялся со стула и чуть покачиваясь, вышел из своего кабинета.
Душ почти с кипящей водой приводил сказочника в чувство, багровая от очень горячей воды кожа вновь становилась эластичной, мраморная бледность уступала место естественной желтизне человеческой кожи. Стол в конец стерся - завтра возьму новый, этот на свалку, и карандашей и бумаги - мысленно планировал свой новый рабочий день сказочник.
Приспособленный под склад гараж был до крыши забит самым необходимым писателю: плоскими ящиками с несобранными письменными столами, многочисленными упаковками карандашей, коробками с ручками, перьями и чернилами, штабелями белой средней плотности бумаги. В неделю уходило бесчисленное количество канцелярских принадлежностей, бумага все равно не вовремя кончалась, два-три письменных стола за неделю приходило в негодность, истиралось в щепки, раскачивалось от непомерных нагрузок и в итоге отправлялось на свалку.
Плотно исписанные страницы рукописей упаковывались в крепкие армейского типа ящики и транспортировались в летний домик, переоборудованный в канцелярию-конвейер по обработке рукописей. Хозяйственная пристройка, увеличенная недавно еще на один этаж, содержала в себе многоярусные крепкие стеллажи и электропогрузчик, который аккуратно укладывал тяжелые ящики по определенным датам и фактам места. За обычный писательский вечер в среднем получалось рукописей на семь-восемь ящиков, понятно, что обработать все рукописи в одиночку было невозможно, поэтому бывшая летняя резиденция уже давно переоборудована в Лабораторию Обработки Рукописей Гимениуса 3.
В ЛОР Ангелоида Гимениуса Третьего ежедневно трудилось 15 человек, часть из них были пожилые опытные машинистки-секретари, да два разнорабочих, да два художника контуровщика, бригада универсальных переводчиков, интеллектуальные сортировщики, интерактивный корректор на полставки, и дедушка Йо-Йо пожилой технолог книго-печатник. Не стоило, правда забывать, что даже разнорабочие имели как минимум одно высшее гуманитарное образование, ведь в их обязанности входила механическая разгрузка, предметная сортировка и скрепление рукописей в главы и части. Бегло просматривая, прочитывая страницы, графики, схемы и рисунки Автора, они на ходу анализировали прочитанное, либо просмотренное и рассортировывали тысячи листов в тематические стопки, затем укладывали черновики, в цветные корзины, подвешенные к ленточному потолочному транспортеру.
Центр Обработки Рукописей функционировал в две смены, первая смена начиналась в 5 утра и далее по графику, можно сказать ЛОР трудилась почти круглосуточно, работы было много, взять же на помощь еще сотрудников Автору не позволял доход, его уровень всего на всего Третий в Иерархии Великих Писателей Белого Света. А это хоть и являлось великим достоинством, но отнюдь не было печатью Абсолютного Блага которым обладали Писатели Первого и Второго высших уровней Литературной значимости.
Гимениус 3 опустил рукоять рубильника, включился свет в коридоре, соединяющем рабочий кабинет и двор, ровный голубоватый свет заполнил пространства технической литературной зоны дома. Завидев свет, бригада мускулистых разнорабочих на электрокарах подъехала к черному входу дома. Началась первичная погрузка рукописей и транспортировка в ЦОР. Бережно и аккуратно собирались рукописи. Гимениусу хотелось спать, глаза слипались, веки стали тяжелыми свинцовыми ныли руки, немного побаливала спина от чрезмерного сидения за столом, закутанный в махровый домашний халат он стоял, облокотившись на перила. Писатель смотрел на людей, проворно собиравших исписанные страницы, ящики быстро наполнялись, опечатывались сургучными печатями с именем и гербом Гимениуса 3. Ящики складывались на полеты, когда вся погрузочная площадка была заполнена ящиками, писатель автоматически посчитал - 9 ящиков, это хорошо, подумал сказочник, можно будет нанять еще двух работников на летний сезон. Он прошел в кабинет духота, в котором от снующих сотрудников развеялась, тяжелая пострабочая атмосфера растворилась в ночном воздухе. Абсолютно пустая комната, в которой только стальной кованый стул оставался на своем прежнем месте. Он внимательно осмотрел помещение то ли ища оставшиеся рукописи, то ли ожидая найти хоть один фиолетовый волосок, оставшийся от фантастических лопоухих смехунов пузырщиков, или микроскопического забытого в впопыхах колдуна. Чистый пол из струганных досок, зияющая бездушной пустотой комната слегка раздражала Писателя, он вышел прочь, унося в спальню уставшее тело и гудящею измученную провидениями голову. Холодный пот сменялся липкой испариной жара, он без конца поворачивался с бока на бок, не забывая прокладывать согнутые в коленях ноги одеялом. Он считал, за неукоснительное правило располагать между коленей какую-нибудь ткань, колени, говорил Писатель, во время сна никогда не должны касаться друг друга! Ты можешь спать без подушки и без одеяла и даже на голой сырой земле или на грязном полу или даже на улице под дождем, но никогда не смей смыкать между собой колени, не проложив между ними кусок материи или иной мягкий предмет (Гимениус о коленях*). Возникало впечатление, что он болен, неизлечимо болен и вот-вот умрет, писатель хорошо знал это щемящее ноющее чувство разбитого мечущегося истерзанного работой тела и мозга. Нет, конечно же, он не болен, просто устал. Внезапно находящаяся под ним кровать вдруг разошлась в стороны и он не найдя более опоры вдруг упал в какую-то бесконечную наполненную прохладой и легкостью бездну. Он уснул.
Сон Гимениуса или краткий разговор с Тьмой.
Лица не была видно под струящейся тканью, казалось, я разговаривал с самой Пустотой, шелковая ткань невесомыми складками окутывала фигуру и лицо, сидящего напротив меня незнакомца… Складки черного шелка собирались в уродливые отвратительные узоры, напоминающие черный магический ландшафт кладбищ и погребений. Полусогнутая покатая спина укрытая шелковой материей одеяния отдавала отблеском сверхъестественности, почти осязаемой опасности, витающей в воздухе вокруг собеседников.
Укутанная в черный шелк фигура шипящим таинственным голосом чревовещала, загадочная личность, лишенная рук и ног, фигура, вернее субстанция, укутанная в черный шелк, и как ему только удавалось, так искусно драпироваться…
Гимениус смотрел прямо в ту область, где по его представлению находились глаза и возможно лицо говорящего, смотрел в окруженную черным шелком Тьму, голос тихий едва заметный едва слышимый возвращал к действительности:
- Пши - пши, уеха, пши лето, уеха пши, пши-репитетли пши - продолжала фигура - Уеха пши рос-тополамус уеха пши, репитетли-пши путаламо, пши уеха пши путаламо.
Древне-русский диалект - язык мертвых, знаний полученных мною на курсе мертвой лингвистики было достаточно, чтобы понимать смысл услышанных фраз "наплюй на гордость не верь Бледным не верь Прозрачным не верь Желтым лето возмездия не будет длиться вечно, лето сгинет, как сгинула весна, осень повернет все в спять. Не верь Бледным. Не верь Прозрачным, не верь Желтым свет уйдет…."
- Пши Аматори, пши джи путаламо, уе уе олбани путаламо, пши, Ома, ума пши олмани пши АМАТОРИ фу-по пши полкус пши тамус пши уеха пши путоламо…
Последнее что расслышал Писатель, прежде чем говорящий пропал, возможно, растворился в кулуарах сумрака…
Далее разными шрифтами одно слово на всех известных и неизвестных языках Белого Света обработанное в Афтер Эффекте (Adobe After Effects - продукт компании Adobe Systems, программа для редактирования видео и динамических изображений, разработки композиций, анимации и создания различных эффектов) или в Три Дэ Максе (3D Studio MAX - полнофункциональная профессиональная программная система для работы с трёхмерной графикой, разработанная компанией Autodesk) крутилось, распадалось, возникало из пустоты эффектами и вновь пропадало, рассыпаясь на части, пульсируя, волнообразно всплывая, уходя в черное, собираясь из волн и капель, выгорая в пространстве, объемными буквами, а то и в 2Дэ анимации, то рисованное вручную, то созданное неведомыми дизайнерами сплывало и исчезало слово: СДВИГ, СДВИГ, СДВИГ. Тысячекратно повторенное слово полыхнуло жалящим глаза пламенем и растворилось во тьме.
Пораженный увиденным, а вернее приснившимся, Писатель открыл глаза. Ошеломление, граничащее с помешательством, переполняло его. В бежевом колпаке для сна в длинной спальной рубашке он расхаживал по спальне, рассуждая. Сны те самые, о которых он слышал и читал в исторических фолиантах, сны обычные сны никогда не посещали людей живущих в этом времени и в этом пространстве. Великолепие вымысла или послание свыше, что это было? Может это была тривиальная явь - завуалированная под сновидение? Может… Да нет же! Гимениус прекрасно знал, что послание пришло к нему во время сна, сцена общения с Тьмой не была плодом его воображения, однако имела столько же прав на существование и столько же значения, как и его каждодневный изнурительный труд литературотворения Белого Света. Сон - ему возможно единственному человеку на Земле, а может и на всем Белом Свете, было ниспослано Соновидение! Сон не являлся осязаемой субстанцией, не имел традиционных свойств материалов и живой плоти, как в его каждодневном писательском труде, который не только порождал фантазии из небытия, но и наполнял сочиненные (Оживленные - по Гамильтону) им субъекты всеми свойствами живого и не живого мира. Тут же в его сне вымысел не являлся реальностью в полном смысле этого слова, и это было очень странно и одновременно фантастично. Сон был некой пограничной материей, принося информацию, ощущения, предчувствия и вопросы без ответа - он отнюдь не являлся частью этого мира, ибо был лишен физического факта существования, сон приснился, и все чем располагал Писатель, была та многозначительная сцена общения с Тьмой.
- Фантастика! - воскликнул Гимениус и бросился собираться, ему нужно было достать все доступные научные работы по механике сна, его реальном значении и суггестивной сущности. Конечно, он не рассчитывал найти много инфы на эту тему, книг о древнейших мертвых явлениях было не много. Существовали какие-то витиеватые гипотезы, какие-то аналитические откровения, максимум два десятка книг, всплыл список из фамилий ученых: Заратустра, Фройд, Масленников, Иванес, Роквелл и Блюминторг. Автоматически он настукивал на печатном механизме список тематических вопросов и подборку фамилий ученых, закончив заказ, уголком кисти он нажал ввод, руки были еще довольно слабы, и направился к машине. Серебристый кроваво-алый Субару рванул с места всей своей мощностью 4.2 литров объема движка, турбина взревев сорвала машину с места. Он мчался к Общественной читальне № 0454 чтобы забрать заказанные по проводной связи книги, в полдень людей на улицах совсем не много, Гимениус путался в поворотах и названиях переулков, сказывалась усталость и последствия потрясения от увиденного во сне. Примерно через полчаса Гимениус был на месте. Две дюжины читателей за столами, увидев его некоторые пали на землю в поклоне его иерархической значимости, другие вероятнее всего жители города с уважением сняли шляпы и произвели необходимый кивок головой. Проходя мимо столов, Гимениус заметил пару мужчина лет 45 и девочка подросток склонившаяся к земле, он встретился с мужчиной глазами, корректор - Лосёк, подумал про себя Гимениус, и как ему показалось, забыл навсегда его лицо. Кто же будет запоминать лицо случайно встретившегося тебе на пути человека, тем более корректора… Тяжесть перевязанных бесплатной подарочной бечевкой книг приятно оттягивала правую руку… В его памяти осталась странная улыбка корректора, улыбка которую будь он менее загружен размышлениями о сне, он назвал бы "чего-то значащей, чего-то символизирующей, что-то в ней было". Лицо забылось, а вот улыбка впечаталась намертво, и девочка, стоявшая на коленях, рядом с безликим корректором…
Гимениус 3 торопливо хлопнул дверью, повернул ключ зажигания, выжал сцепление и по привычке включил сразу вторую передачу, колеса машины бешено завизжали по асфальту, выжигая облака белого дыма.
Глава 4. Первый Сдвиг Тима Рода. Лосёк и Эмми день прошел
Я прекрасно помню свой Первый Сдвиг, который наблюдал в далеком, кажущимся мне теперь уже чужим, детстве. Воспоминания имеют такую подлую особенность со временем терять приверженность к тому, кто ими обладает. Если во мне вдруг зарождалось желание вспомнить свои детские годы, то по непонятной и необъяснимой причине я трактовал эти воспоминания, как краткие истории, случившиеся с неким мальчиком Тимом Родом, отказываясь принимать тот факт, что этим вымышленным мальчиком на самом деле был я сам. Итак, свой первый Сдвиг Тим Род увидел в восемь лет.
Прежде чем поведать вам эту странную, почти фантастическую историю о наблюдении Первого Сдвига, хочу напомнить, что я отнюдь не претендую на роль Свидетеля, коих ныне не счесть и которые сделали и продолжают делать на своих якобы хорошо сохранившихся "воспоминаниях" карьеры, информационные поля и материальные блага. Торгуя налево и направо тем, что по праву может принадлежать только Истории Белого Света, памяти человечества и в малой степени частному лицу, и уж никак воспоминания о Сдвиге не могут быть ни предметом провокационной рекламы, ни объектом бесстыжей торговли, ни гнусным способом извлечения прибыли. В этом абзаце я заявляю об отказе от авторских прав на рассказанные мною воспоминания о Сдвиге, так же вдогонку довожу до сведения, что не приму участия в сертификации данных историй и сведений, и заведомо сообщаю, что обнародованные мной воспоминания не имеют официального патента для использовании их в исторических документах и каталогах. Таково моё решение, таков мой выбор и никто не вправе осуждать и критиковать меня за это, пусть рассказанное ниже имеет рейтинг полувымысла или полуправды - что отнюдь не преуменьшает ценности моих личных переживаний, четко и ясно сохранившихся в памяти и душе.
Тим Род внутри меня продолжал.
Я удивительно отчетливо помню свою мать. По фигуре она была упитанной и полной женщиной, но при этом невероятно подвижной и активной. Поверьте до некоторых пор, никогда я не видел её неподвижной или молчащей. Казалось, что в её сердцевине находится мощнейший из известных двигателей Земли, вырабатывающий динамику телодвижений, мимики и многоголосия звуковых эффектов. В повседневной одежде мамы преобладали яркие насыщенные цвета, современные светоотражающие материалы, богато украшенные бесчисленными ошметками рюш и декоративных нашивок, часто вместо светского платья я видел на ней исключительно костюмы клоунов и ростовых кукол. Огненные кричащих цветов парики, накладные потешные носы, забавные разноцветные бакенбарды и искусственные бороды, разные пластмассовые очки-приколы дополняли разбитной дизайн матери. Каждый день моего детства был настоящей изящной сказкой, бесконечным посещением цирка шапито, который находился буквально у нас дома, и работал, если так можно выразиться, всего для одного зрителя - для меня. С матушкой никогда не было скучно или грустно, она давала мне то, что принято сейчас называть тривиально и пресно - хорошее настроение. Я не могу назвать её имени, по причинам конфиденциальности моих неофициальных воспоминаний, но поверьте мне на слово о такой матери мог мечтать каждый ребенок, живущий в те далекие, дикие, по нынешнем меркам, времена.
Запах нутряного жира - вот та капля "дегтя", которая присутствовала в моих детских воспоминаниях. Обычно мать использовала много грима для создания своих образов и дизайна на лице и теле. Театральный грим, который непомерно дорого стоил в те стародавние времена, впрочем, и сейчас цены на него неоправданно высоки, из экономии мать делала сама. Рецепт грима довольно прост: необходимо взять нутряной жир животных ("барсучье" сало) и растопить его на медленном огне в любой эмалированной посудине; более всего для приготовления грима подходил нутряной жир свиней и рогатого скота. Затем растопленный жир, пока он был горячим, несколько раз фильтровали, удаляя шкварки и прочие не растворяемые сгустки и включения, а далее, разделив на порции, тщательно перетирали получившийся состав с цветными натуральными красками. На выходе получалась некая эластичная и безвредная для кожи мазь различных цветов. Самый важный цвет белый - белила, ими мать обычно закрашивала всю поверхность своего лица и открытые участки тела. Затем шли популярные красный и черный цвета, ими рисовались кроваво алые губы, брови и другие элементы масочного потешного дизайна. И поныне вспоминая детство, в горле у меня будто бы снова стоит навязчивый неприятный запах кипящего животного жира, словно все, что я вспоминаю, происходит наяву, где-то совершенно рядом.