Дина Бромберг (Келли)
Дикие лебеди
- Лизонька, ты за старшую остаешься, ладно? Я кивнула. Мать сидела в коридоре, уже собранная, ждала "скорую" - ехать рожать. Она была немного бледнее обычного, но я не беспокоилась - нас у мамы уже четверо, сейчас пятого родим, совсем весело будет. Дело житейское.
- Лиза, ты там бульончик вчерашний возьми, борщик свари или лапшичку, в пакете еще была.
- Не волнуйся, мам. Я лапшу лучше сама порублю.
- Поруби, умница моя, - мама погладила меня по щеке.
- Дверь открой, звонят уже. Быстро приехали.
- Вы ее в какой роддом повезете? - спросила я молодую черноглазую докторшу.
- В одиннадцатую, - устало ответила та. Странно, раньше, помню, всегда в четвертый возили, а теперь в эту больницу новую.
- А четвертый роддом?.. - я бежала за носилками, на ходу вываливаясь из тапочек.
- На ремонте.
- А когда приехать можно?
- Звоните в течение дня, - крикнула врач снизу. Хлопнула входная дверь Все. Теперь только ждать. В школу не пойду - кстати, надо позвонить, сказать Нине Константиновне. Лапши наделать. Суп сварить. Братишек из детсада забрать, но это уже вечером. Дел было много, и я как-то и не очень-то успевала в роддом позвонить. Опомнилась только, когда отец пришел с работы обедать и спросил:
- В каком она?
- В одиннадцатой, - я налила в тарелку золотистого бульона с лапшой, кинула туда горсть соленого укропа и поставила перед отцом.
- А чего не в тот, не в старый?
- Говорят, на ремонте?
- Ты не узнавала еще? - отец хлебнул бульона и смачно откусил черного хлеба.
- Нет пока.
- Чего-то волнуюсь я, Лиз. Давай позвоним, а? - просительно сказал отец и положил ложку на стол.
- Давай, - я вдруг сама заволновалась и пошла в коридор к телефону. Набрала 09, долго ждала, потом так же долго ждала, пока ответит больница, потом ждала, пока медсестра на том конце просмотрит список и переспросила:
- Как не родила? Что?
- Что она, что там? - отец жарко дышал мне в ухо, едва не вырывал трубку из рук.
- Погоди, не мешай. Скажите, что с ней? Спасибо, - трясущимися руками я повесила трубку.
- Ну что, что, что? - отец тревожно суетился, я одернула его:
- Да прекрати ты, честное слово! Ты не понимаешь, что ли! Роды - дело такое. Непростое. Бывает всякое.
- Вот именно! - выкрикнул отец, трясясь всем лицом. Это было очень странно - у него тряслось только лицо, как будто он собирался заплакать.
- Папа, да что ты в самом деле! Иди спокойно на работу. Вот увидишь, она нам скоро сама позвонит. А если и осложнения - на то и врачи, и больница. Все сделают, чтобы ничего плохого не случилось! Иди, иди, суп доешь! - я подталкивала его к столу, как маленького, одновременно стараясь отделаться от ощущения валящейся невесть откуда беды.
Отец ушел. Я еще часа полтора потратила на уборку, дождалась, пока вернется из школы Макс, оделась и побежала за ребятишками в сад.
В саду меня встретил двухголосый рев. Ревел мой Вадька и его приятель Павлик Годнев.
- Эй, вы чего? Вадь, нам с тобой еще Юльку забирать, ты мне тут сырость не разводи, - я говорила строго и спокойно, зная, что именно так легче уговорить моего брата не плакать.
- Я с этим Павлухой не дружу больше! - вопил Вадик, пытаясь замахнуться на Павлика. Павлик испуганно забивался в угол и тоже в ответ вопил как ненормальный.
- Павлик, Вадик, а ну-ка быстро замолчите, - это выглянула на рев Наталья Михайловна, воспитательница старшей группы. - Здравствуй, Лиза. Чего ревут-то?
- Да мы сейчас на улицу выйдем, он и успокоится, - ответила я, ловко завязывая шарф на шее брата.
Наталья Михайловна улыбнулась и поманила Павлика. Павлика всегда забирали поздно, мать его работала за двоих уборщицей у каких-то "новых русских".
На улице Вадик мгновенно пришел в себя.
- Мы за Юликом сейчас?
- За Юликом.
- А обедать будем, когда домой придем?
- Ты голодный?
- Я ужасно сильно голодный.
- Надо говорить: я очень голодный.
- Очень голодный, - повторил Вадик.
- Лапшу будешь?
- Самодельную?
- Самодельную-самоедельную.
- Самоедельная - это что?
- Это когда сама в рот лезет и просит, чтобы ее съели.
Вадик засмеялся и впереди меня вбежал на крыльцо младшей детсадовской группы. Ну, с Юлькой у меня приключений никогда не бывает. Юлька у нас парень рассудительный, почти что взрослый. Болтает в свои четыре с половиной почти как большой, лучше некоторых школьников. И нюни по пустякам, как Вадька, не распускает.
- Очень долго вы шли, - громко сказал он. - Я уже два часа тут сижу!
- Как дела, Юлище? Как нос?
- Лиза, я сморкался-сморкался, изо всех сил, честное слово, только мне платка не хватило, - Юлька смачно втянул выкатившуюся из носа желтую соплю и закашлялся.
- Ты не простыл? - я пощупала Юлькин лоб.
- Не-а.
- Ну, ты готов? Тогда пошли.
- Пошли.
Спасибо, сегодня Макс был в нормальном настроении. Если бы он вздумал мне грубить, как вчера, я бы его убила, наверное. Но, видно, и до него что-то иногда доходит. Я покормила детей ужином, потом включила им мультики, потом мы пошли спать, а Макс со стоном поплелся доделывать уроки. Вадик и Юлька разделись, улеглись, я собралась уже тушить свет, и тут Юлька сказал:
- Лиза, а нам сегодня Марина Карловна такую сказку читала. Про мальчиков, которые превратились в лебедей. И про принцессу. Ее тоже Лиза звали.
- Не Лиза, а Элиза. "Дикие лебеди" называется.
- Ну, Элиза. А у нас есть такая сказка?
- Есть.
- Нам до конца не дочитали.
- Ты хочешь, чтобы я вам почитала? - догадалась я.
- Ага, - Юлька сладко зажмурился. - С того места, как Элиза умываться пошла.
Я в который раз изумилась его памяти. Если бы страницу помнил, наверное, сразу бы мне ее номер назвал. На третьей странице оба уже сопели в две дырочки. Я осторожно заглянула в комнату к Максу - Макс спал прямо за столом, уронив голову на учебник математики. Я тихонько толкнула его, он сразу встряхнул головой и покивал - мол, иду спать, иду уже. Математику он, конечно, не сделал. Ну и ладно. Большой уже, пусть сам разбирается. В доме была полная тишина. Все дела сделаны, дети спят. Теперь у меня не было никаких предлогов откладывать новый звонок в роддом. Но ноги просто не шли. Я еле пересилила себя, но все же села к телефону, сняла трубку, расправила бумажку с номером и решительно набрала шесть цифр. Трубку на том конце сняли сразу.
- Добрый вечер. Это родильное отделение?
- Да, что вы хотели? - устало ответила медсестра.
- Скажите, как состояние Казанцевой?
- Казанцева? Когда к нам поступила?
- Сегодня утром.
- Так, в списках родивших нет. Может быть, она в родовой. Подождите, я схожу, узнаю. Я пять минут ждала с трубкой в руке, уговаривая себя: идиотка, как только тебе в голову приходят такие мысли, как ты можешь думать, что с твоей матерью случилось что-то плохое.
- Девушка, вы меня слушаете? - раздался голос с того конца.
- Да.
- Она в реанимации.
- Как в реанимации? - растерянно переспросила я.
- В реанимации. Больше ничего вам сказать не могу. Можете подъехать завтра в два, поговорить с лечащим врачом, он вам все скажет.
Отцу я соврала. Сказала, что очень устала и в роддом не звонила. Он сказал, что сам к ней съездит и прямо на месте все узнает. Я полтора часа ждала его, все принималась за дела, потом бросала - руки не лежали. И вдруг как что-то толкнули - вроде поскреблись в дверь. Я бросилась открывать - отец сидел под самой дверью на коврике и мял лицо руками и шапкой. Это было страшнее слез. Я все еще отказывалась верить, но тут он словно споткнулся об меня глазами и сказал:
- Лизонька… нету мамы.
Я все равно до конца так и не поверила. До самых похорон. Господи, как же это все ужасно - эти люди вокруг, которые говорят разные глупости, и дети, которые понимают, но не все, а только кое-что, беспрестанно чего-то просят, а мне так хочется подойти к маме, обнять ее, прижать к себе - и приходит уверенность, что если сделать это, то жизнь вернется в это странное желто-бледное тело, и руки оживут, и губы раздвинутся в улыбке. Почему-то хочется скорее все закончить, торопишься куда-то, а потом все уходят, и ты остаешься один на один с ЭТИМ. С братишками, которых невозможно отучить спрашивать: как могло такое случиться с их мамой и почему новый братишка так и не родился, не захотел открывать глазки. С молчанием Макса, за которого я боюсь - вдруг свихнется парень. Детская психика, говорят, неустойчива. А я сама? Можно подумать, я взрослая. Где эта грань, между взрослым и ребенком? Почему одни до старости большие дети, а другие с рождения мыслят так, словно уже не одну сотню лет на этой земле отмотали?
Отец меня поразил неприятно тем, что через полгода после того, как все произошло, вдруг привел в дом какую-то свою знакомую. Сначала просто так, потом она стала приходить к нам все чаще, потом отец стал приходить домой вовремя, а то и сутками не появлялся. Я не возражала - что тут можно возразить. Но и спать перестала. Зубрить предметы школьные по ночам начала, думать, куда бы податься и что делать с малышней, которую надо забирать с собой. Но чтобы забрать с собой, деньги нужны, а у меня откуда деньги? Даже если и работать, много я не заработаю… в общем, замкнутый круг. Макс совершенно изменился после того, как мамы не стало. Серьезный сделался. Раньше его не загнать было ни за картошкой, ни за детьми в сад, а теперь сам говорил:
- Ну, пойду малых заберу. Мужичок такой… тринадцатилетний.
Однажды я услышала случайно, как он приговаривал, отмывая Юльку в ванной, кажется, от варенья:
- Мазурик ты мазурик, му-у да му-у. Как сумел так перепачкаться? Вот я тебя сейчас вымою, вот будешь ты у нас загляденье мальчик… да не вертись, Юлик, мне же неудобно!
- Макс, я не нарочно, - ныл Юлька, покорно подставляя вымазанную мордаху.
- Я просто банку взял, а она на меня полилась.
- Сама полилась, - ехидно гудел Макс в унисон с льющейся водой.
- Сама, - соглашался Юлька.
- То есть ты как сделал? Подошел, банку взял?
- Взял. А она полилась. - Прямо наклонилась и полилась?
- Ну, Максим, ну я больше не бу-у-ду-у!
Дни текли и текли своим чередом, незаметно подлетел апрель, за ним май, июнь, экзамены. Макс, умница моя, весь июнь ни на шаг к домашним делам меня не подпускал, готовить даже научился. А отец словно ничего не видел. Кажется, я сдала физику в тот день, пришла с облегчением домой - и остановилась, увидав восторженно-розовую рожу отца. Не лицо - именно рожу, по которой съездить хотелось.
- Женюсь я, ребятки, - глупо сияя, сообщил отец.
- Новая мамка у вас будет.
Ребятками в данном случае были мы с Юлькой - Вадика Макс увел в кино на детский дневной сеанс, а Юлька был оставлен дома. Я обалдело молчала. Слова не шли, потому что в голове не укладывалось. В шестнадцать лет девушки обычно уже неплохо соображают насчет сексуальных влечений и их возможных последствий. Я не была исключением. Я прекрасно знала, что происходит по ночам между родителями, тем более что результат был не просто налицо - этот живой результат в виде Юльки с сопливым носом сейчас изо всех сил вжимался в мои сложенные руки жарким затылочком и сопел, переваривая отцовское сообщение. Потому я и сказать ничего не могла - в шестнадцать лет искренне веришь, что если мужчину тянет к женщине, если он называется ее мужем и делает ей детей, причем не одного, даже не двух - значит, любит он эту женщину безмерно. Да и потом - я же видела его тогда сидящим под дверью, когда он беззвучно, без слез, плакал по маме. Его радостное сообщение вдребезги разбило хрупкое стекло моей веры. И руки у меня бессильно опустились сами собой, а язык был словно чужой, не ворочался даже. Тут Юлька шмыгнул сопливым носом и пробасил неожиданно:
- Невтерпеж, что ли?
Отец вытаращился на него, а я начала хохотать как сумасшедшая, со мной просто истерика случилась. Господи, где он только это слышал? Правда, в нынешних детских садах… да еще Юлькина восприимчивость и болтливость не по возрасту…
- Лиз, ты чего? Вы чего? - оторопело спросил отец.
- Ой, не могу… ха-ха-ха! Невтерпеж…
Юлька, глядя на меня, тоже залился смехом, мы никак не могли остановиться. Отец истолковал этот смех по-своему.
- Ну и ладушки. Она хорошая, добрая, она вас любить будет. Нате вот вам… Лиз, ты ж экзамен сегодня сдавала? А я, старый дурак, забыл совсем. Вот, держите, - отец вытащил из кармана смятую купюру.
- Сходите, мороженого покушайте.
Я молча одела Юльку, быстрым шагом выволокла его со двора, и только на проспекте Ленина, у остановки он робко спросил:
- Лиза, а мы зачем бежим? От кого?
Я молчала.
- Лиза, мы от Макса прячемся, да? И от Вадика?
- Ага, - выдавила я.
- Ты какое мороженое будешь есть?
- Я не хочу мороженого, - сказал Юлька. - Я хочу домой. Чего он нас за мороженым отправил? Из-за этой тетки, что ли? Лиз, пойдем обратно, - и встал как вкопанный. Губы кривые, в глазах слезищи. Юлька всегда плачет только "за делом" и очень тихо, без надрыва. А для меня это страшней всего. Я, естественно, тоже разревелась вместе с ним, присела на корточки, обняла его, а он вдруг:
- Лиза, давай уедем куда-нибудь. У нас есть бабушка?
- Нету, маленький. Ну зачем нам уезжать?
- Я не хочу эту тетку. Я ее боюсь! - тихо прошептал Юлька.
- Да ладно, не бойся. Нас много, а она одна. Что она нам сделает? - храбро сказала я, вытирая его и себя одновременно.
- Пошли в парк сходим, хочешь? На карусель? Ну его, это мороженое.
- Хочу на карусель! - завопил Юлька радостно и обнял меня изо всех сил своими тонюсенькими ручонками. - Лизочка, ты моя самая любимая!
Она появилась в нашем доме через неделю. Я не помню, когда начался весь этот ад, но произошло это как-то не сразу. Меня она невзлюбила моментально, но виду не подавала. А мальчишек попросту не замечала. Даже почти взрослого уже Макса, который однажды перепуганным шепотом сказал:
- Лиза, она при мне раздевается. Никогда не говорит: выйди. Как будто меня тут и нет. Представляешь?
Я совершенно не представляла. Ну абсолютно. Потом начались гадости в мой адрес. Как ни банально, началось все с кухни. Сама она готовить не готовила. На кухню не заходила. Но с едой все время творилось что-то странное. То вдруг борщ оказывался пересоленным до того, что хоть в помойку выливай. То котлеты подгорают, хотя я только что убавляла ход. То каша убежит или сгорит в угольки. Ерунда, но обидно. Главное - есть невозможно. Отец на меня ни разу в жизни голоса не повышал. А тут кричал как ненормальный. А она тихо говорила ему:
- Ну что ты кричишь на ребенка? Она же только учится готовить.
- Да она наравне с матерью…
- Ей же всего шестнадцать лет, - и зыркала глазом в мою сторону.
Еще хуже было то, что она пыталась обсуждать со мной мою дальнейшую жизнь.
- Куда ты поступать собираешься, Лизочка? В этом году отдохнуть решила?
- Да, наверное. Надо работу искать, - вяло отвечала я.
- Хочешь, я тебе сама работу найду?
- Спасибо, не надо. Я уже почти нашла.
- И где же?
- В библиотеке, в соседнем доме.
- Может, что-нибудь поинтереснее? - она странно дернула плечом.
- Мне и так неплохо.
- С таким отношением к жизни ты никогда ничего не добьешься, - она говорила тихо, но слова чеканила словно гвозди вбивала. Вколачивала в мою бедную макушку.
Через пару дней ко мне зашла Женька, соседка сверху. Женьке было лет двадцать шесть, она торговала на рынке и во дворе считалась злой и жадной. Правда, пообщавшись с ней поближе, я поняла, что Женька просто очень громкая и может припечатать - на место поставить. На рынке без этого никак - обманут в три счета. А людям это, как правило, не нравится.
- Слушай, подруга, у тебя соль есть?
- А тебе много?
- А суп посолить! Понимаешь, все работа проклятая, в магазин сбегать некогда.
"С моего пульса убери руки!" - орало радио. Я посторонилась и впустила Женьку в квартиру.
- Слушай, ты чего такая кислая-то? - спросила Женька, умудрившись со своим почти баскетбольным ростом заглянуть мне в глаза снизу вверх.
- Нет, ну я понимаю, мать умерла, ребята на руках: тебе, кстати, работа не нужна?
- Ну, нужна.
- А мне напарница нужна. Не навсегда - до октября. И не на полный день. На вторую половину. Учти, самая трудная работа именно в это время. Справишься? Иногда буду и на первую оставлять. Дел по горло, товар сейчас идет, а лоток кинуть не на кого. С подругами связываться боюсь, - откровенно призналась Женька.
- Как говорится, с друзьями ешь и пей, но дела не имей.
- А платить? - хрипло спросила я.
- Само собой, неплохо. По нынешним временам. Месяц продержишься - считай, двести гринов точно твои. Да еще десять процентов с общей выручки. Устроит?
Конечно, устроит.
- А когда выходить?
- Да завтра. Сможешь?
- Смогу, - я тут же прикинула: вообще-то, я Юльке завтра карусель обещала. Ну ладно, ему все равно, кто поведет, я Макса попрошу. Скажу, что пошла на заработки, он не откажет.
- Ну давай. В восемь я за тобой зайду, поедем с товаром разгребаться.
Утром я сказала, что иду оформляться на работу и, возможно, сразу останусь. Она только передернула плечами и сказала:
- Как знаешь. Твое дело. Кстати, ты уверена, что библиотекарь должен носить потертые джинсы?
- А у меня больше нет ничего, - отрезала я и поскорее вышла. Постояла у подъезда, дожидаясь Женьку. Женька просигналила из собственной - собственной! машины - из темно-синей "девятки". Довольно потрепанной. Зато своей. Я даже позавидовала. Была бы у меня такая машина - я бы мальчишек в нее сгребла и уехала куда-нибудь подальше. Не беда, будет еще, заработаем. Женька махнула рукой, я подошла, распахнула дверцу и уселась рядом.
- Ну, поехали, подруга. Ты мне нравишься. Только улыбайся почаще. Улыбка красит человека. Особенно женщину.
Женька торговала детскими вещами. Предлагала мне вместо части зарплаты взять вещей - детишкам, но я твердо отказалась.
- Да ты чего? - изумилась Женька. - Все же берут.
- Я - не все.
- Ты что - ее боишься?
- Я не боюсь, а пацаны боятся. Потом, я не хочу, чтобы она знала, что у меня деньги есть. И где я работаю.
- Ну-у, ты устроила детектив с приключениями, - протянула Женька. - Зря ты. Только жизнь себе усложняешь. Надо было сразу рубить - мол, да, работаю. Зарабатывать собираюсь. Только не для вас. Вас папашка прокормит. Или сами. Потому как не маленькая. А это - детям. И мне на учебу. Ты ж поступать будешь?
- Не знаю, - протянула я.
- А чего тут знать? Надо поступать. Диплом тебя не обременит. Пусть хоть какой.
- Я уехать хочу. Понимаешь? Уехать.
- Хорошо. Уедешь. На отъезд тебе деньги нужны? Нужны. Вот ты и зарабатываешь. Не на шею папику села и сидишь, а вкалываешь, как лошадка.
- Да не хочу я ей все это объяснять. Понимаешь?