- А теперь слушайте меня, - сказал граф, когда последний из трех бунтовщиков завершил свое "поклонение" и замер на коленях, прижавшись лбом к полу. Их темные фигуры были едва различимы в неверном свете фонаря. Одним движением - жутким движением вампира, которое невозможно отследить глазами и воспринять разумом, - он оказался рядом с Эшером, схватил его за руку и рывком поставил на ноги, как полицейский, поймавший маленького попрошайку.
- Ваш друг князь Даргомыжский не может защитить вас, и когда я поймаю этого жалкого изменника, я покажу вам, насколько он беспомощен. Если вы хотя бы пальцем тронете этого человека… - он подтащил Эшера к ним, - если с ним хоть что-нибудь случится, вы узнаете, чего стоит защита предателя. Я дал слово благородного человека.
Он отвесил Исидро изящный полупоклон и затем толкнул к нему Эшера с такой силой, что тот упал бы на колени, если бы не ожидал чего-то подобного.
Граф развернулся к поверженным бунтовщикам, уже забыв об Эшере, который в этом противостоянии разумов был не более чем второстепенной фигурой.
- Чего бы ни наговорил вам князь, вы трое принадлежите мне. И если вы вдруг в этом усомнитесь… - он пощекотал под подбородком разъяренную Марию и прищелкнул заостренными ногтями перед окровавленным лицом Ипполита, - я с удовольствием повторю урок.
Эшер пришел в себя - внезапно и с таким чувством, словно он только что очнулся от обморока, - на холодной ночной улице. Рядом с ним никого не было.
5
Профессору Джеймсу С. Эшеру.
Банк Хоар, для передачи
Английская набережная
Санкт-Петербург, Россия
Оксфорд
5 апреля 1911
Дорогой мой Джейми,
Удачно ли ты прибыл в Петербург? Насколько тяжелой оказалась поездка? Эта железная дорога (или фабрика?), на которую тебя просил взглянуть дядя Уильям, в самом деле кажется безопасным вложением? Мне не раз приходилось слышать, что русские работают просто ужасно, а речь ведь идет об огромной сумме денег, к тому же ты знаешь дядю Уильяма.
Пока ты в Петербурге, не мог бы ты встретиться кое с кем из моих коллег? В конверте ты найдешь несколько рекомендательных писем, но с тем же доктором Гарбахом мы встречались, когда он в последний раз был в Англии, и я уверена, что он меня помнит. Мне хотелось бы наладить переписку со специалистами по заболеваниям крови, поскольку некоторые мои открытия ставят меня в тупик (не буду утомлять тебя подробностями, но то, что я обнаружила, по меньшей мере необычно).
Вот список этих джентльменов:
Доктор Иммануил Грюн, Невский проспект,
Доктор Вильгельм Гарбах, Адмиралтейский проспект,
Доктор Эмрих Шпурцхайм, Караванная улица, рядом с каналом Фонтанка (или это река?),
Доктор Бенедикт Тайсс, Большой Сампсониевский проспект,
Доктор Рихард Бирштадт, Итальянская улица,
а также доктор Иоганн Лойтце, Невский проспект.
У доктора Людвига Шпора приемная в Москве на Тверской (что у них за названия!), также в Москве проживают доктор Каспар Мантойфель (на Никитской), доктор Клаус Голдерлин (тоже на Тверской) и доктор Райнхольд Пройц (его адреса мне найти не удалось, но я уверена, что он в Москве). О двух других - докторе Рихарде Франке и докторе Эмиле Боденшатце - известно, что раньше они работали в России, но где они находятся сейчас, я не знаю.
Все они изучают химический состав крови. Надеюсь, среди них ты найдешь хотя бы одного, кто разделяет твой интерес к фольклору!
И удачи с фабрикой дяди Уильяма (или все-таки железной дорогой?).
Горячо обнимаю,
Лидия
Серый дождь барабанил по окнам кабинета. Лидия запечатала конверт, поворошила заполнявшие ящик стола бумаги в поисках марки (так вот куда я сунула записи по нервным расстройствам!), затем откинулась на спинку стула и уставилась на мокрую серую стену Нового Колледжа и на двух молодых мужчин (студенты, боящиеся промочить мантии?), большими скачками несущихся по Холиуэлл-стрит. Лидии они казались огромными черными листьями.
Она думала о доне Симоне Исидро.
Ей надо было встать, подняться в спальню и наконец разложить по коробкам выпуски "Ланцета", "Британского медицинского журнала", французских, немецких и американских изданий, чтобы Мик смог вернуть их на чердак. Надо было начисто переписать все те заметки, которые она почти безостановочно делала последние три дня, штудируя статьи о работающих в России немецких специалистах по заболеваниям крови. Но она так и осталась сидеть, глядя в окно.
По улице проехал фургон торговца птицей: цок-цок-цок. Прошла женщина; одной рукой она придерживала шляпу, другой тащила за собой маленького мальчика, обутого в ботинки и закутанного в пальто и шарф. Лидия прикрыла глаза и сняла очки. Тот ребенок, которого она потеряла в прошлом году - он был мальчиком или девочкой?
Не думай об этом. Ему не суждено было родиться.
Ветер утих, затем снова начал пригоршнями швырять в окно дождевые капли.
Дон Симон.
О нем тоже не надо.
Это всего лишь воображение.
Он сам так сказал.
Лидия сжала пальцами переносицу.
Вампиры внушают своим жертвам доверие. Почему бы еще те шли в темные переулки вслед за совершенными незнакомцами, да еще и посреди ночи?
При воспоминании о его спокойных желтых глазах, мягком голосе и холодных прикосновениях у Лидии перехватывало дыхание, а сердце сжималось от тоски, но эти ощущения были всего лишь реакцией на полный волнений и опасностей период ее жизни, закончившийся трагедией.
Как и Джейми, она не позволит прошлому поглотить себя.
У Джейми все было по-другому. Его выводила из себя ложь Департамента и требование при необходимости пожертвовать любым, кто встанет между ним и его долгом, но Лидия знала, что муж очень хорошо справлялся со своими обязанностями. Она же в присутствии вампира никогда не была уверена в своих действиях, не знала, правильно ли она поступает или ошибается.
Подход Департамента был прост и понятен. Тебе нужно было остаться в живых до тех пор, пока собранная информация не попадет в руки твоего начальства. Что будет потом, уже не важно. Именно поэтому многие люди даже представить себе не могли иной жизни, даже если искренне ненавидели свою работу.
"Куда бы ты ни шел, окружающие всегда должны думать, что у тебя есть причина туда идти, - как-то сказал он ей; и поэтому она дополнила список немецких гематологов шутливыми замечаниями о вложениях в российские железные дороги, о которых якобы подумывает дядя Уильям. В России все письма вскрывались тайной полицией, и никого это особо не волновало. - Девять человек из десяти не станут задумываться над тем, с чего бы это голландский филолог получает письма из Лондона или куда девается герр профессор Лейден, когда вдруг исчезает на некоторое время. Но из-за десятого человека - или тех, кому он об этом расскажет, - тебя могут убить".
Могут убить.
Джейми.
Он сказал это в то время, когда она еще училась в школе и навещала своего оксфордского дядюшку. Тогда ее окружала небольшая армия молодых джентльменов, ее партнеров по игре в крокет, которые с плохо скрываемым нетерпением ждали, когда же наследницу состояния Уиллоуби начнут вывозить в свет, чтобы кто-нибудь из них смог жениться на ней и ее деньгах…
А еще там был один из ученых коллег дядюшки, который оказался вовсе не тем скучным немолодым преподавателем, за которого его принимали окружающие.
После второй встречи с ним она начала отмечать те места, в которых он побывал, чтобы затем сравнить свои записи с газетными сообщениями. В конце концов она набралась храбрости и, пока они вдвоем искали затерявшийся в высокой приречной траве шар, спросила: "Профессор Эшер… вы - шпион?"
Он искоса взглянул на нее, и в его глазах - невозможно ярких карих глазах - не было и тени удивления.
Именно тогда - а может быть, и раньше, - она поняла, что любит его. Любит не как школьница, но как женщина, которой ей суждено стать.
Дон Симон…
- Мэм? - в дверях кабинета стояла Элен с подносом в руках. - Я принесла вам чай, мэм. Вы ничего не ели за ланчем.
- Благодарю, - Лидия улыбнулась, надела очки и рассеянно оглядела стол, пытаясь найти свободное место.
Элен поставила поднос на столик у камина и слегка усмехнулась про себя. В Уиллоуби-корт она служила няней и с тех пор немалую часть своей жизни провела, пробираясь к хозяйке через залежи книг, бумаг, журналов, отброшенных приглашений и присланных модистками образцов шелка, чтобы напомнить той о необходимости поесть или же лечь спать.
- Не стоит так переживать, мэм, - Элен опустилась на колени, чтобы поворошить дрова, которые, как заметила Лидия, почти полностью прогорели за то время, пока она отбирала последние имена для своего письма. - Вы же знаете мистера Джеймса. Он найдет этого своего кузена, не беспокойтесь.
Им пришлось придумать эту историю, чтобы объяснить окружающим, и слугам в том числе, почему Эшер уехал незадолго до окончания семестра.
- Так что вам незачем голодать и изматывать себя, а то станете худая, как щепка.
- Незачем, - согласилась Лидия. - Конечно, незачем.
- Хотела бы я, чтобы этот кузен - как там его зовут?
Лидия покачала головой. В отличие от мужа, она не обладала талантом к долгой и последовательной лжи и не решилась бы на ходу придумывать имя. Память у Элен оставалась на удивление хорошей, к тому же служанка была куда наблюдательней, чем могло показаться.
- Хозяин мне говорил, да что-то имя у меня из головы вылетело. Гарольд, кажется, - продолжила Элен, поднимаясь на ноги. - Так вот, хотела бы я, чтобы этот Гарольд не отправился куда-нибудь на край света… Вы же помните, каким он был больным, когда вернулся из Константинополя… Да и холодно сейчас. Желаете, чтобы я отнесла письмо на почту, мэм?
Лидия послушно передала ей конверт и устроилась у заново разожженного камина, радуясь теплу. Без очков льющийся от огня свет казался слегка размытым и таким уютным на фоне подкрадывающегося пасмурного вечера.
Она помнила, каким больным был мистер Джеймс, когда они вернулись домой из Константинополя, после всех ужасов этого города, после гибели мастера Константинополя и четы вампиров, которые стали Джеймсу друзьями.
Могут убить…
Лидия снова закрыла глаза. Мысленно представила дона Симона таким, каким увидела его в первый раз, в темноте кирпичного подвала Хориса Блейдона: спокойный слегка растрепанный спаситель, склонившийся, чтобы поцеловать ей руку. Я к вашим услугам, сударыня…
И потом, когда Джеймс уехал, чтобы попасться в ловушку, о которой она догадалась слишком поздно, а сама она нашла спящего вампира в его усыпальнице под лондонским домом… Свет лампы проникал сквозь прутья решетки, выхватывая из теней длинную руку с золотым кольцом-печаткой.
Она любила Джеймса так же сильно и страстно, как и всегда. Джеймс был настоящим, был тем мужчиной, чьи руки обнимали ее по ночам. Отцом ребенка, которого она не родила. Мужчиной, который рядом с ней оплакивал ужасную потерю, когда у нее самой не было слез.
Симон…
То, что я чувствую по отношению к нему, нельзя назвать любовью…
Тогда почему мне так больно?
И Джеймс, и дон Симон говорили ей, что вампиры могут воздействовать на разум своих жертв, на их ощущения и сны. Она видела, как Исидро - старейший и сильнейший вампир Лондона - погружался в сны огромного города, когда ему понадобилось найти для Лидии компаньонку, которая согласилась бы бросить привычную жизнь, распрощаться с надеждами получить другое место и в течение двадцати четырех часов покинуть страну, чтобы встретиться в Париже с незнакомой женщиной.
Лидия видела, как он без разрешения входил в сны Маргарет Поттон, заставляя ту поверить, будто она добровольно соглашается на эту жертву.
Потому что Маргарет Поттон любила его.
Потому что он заставил ее полюбить себя. В ее снах он увидел романтический образ и надел на себя безвкусную маску героя мелодрамы.
Три ночи подряд - с тех пор, как Джеймс уехал, - Лидия просматривала медицинские журналы, проверяя имена и факты, просматривая алфавитные списки в поисках адресов… чтобы не видеть во сне мертвую и обескровленную Маргарет Поттон, лежащую на ее кровати.
Или хотя бы уменьшить время, на протяжении которого ей будет сниться этот кошмар.
Стоя над телом Маргарет, в сердце своем она кричала: "Как ты мог?" Но разум задавал другой вопрос: "Разве мог он не сделать этого?"
Он был вампиром. Поскольку она, Лидия, согласилась принять его защиту только в том случае, если он воздержится от убийств - воздержится от насыщения физической смертью жертв, из которой он извлекал свою силу иллюзий, - он голодал. А глупая влюбленная Маргарет не раз говорила ему, что ради него согласна на все, даже на смерть.
Это была любовь.
Почему я думаю об этом?
Почему мне больно?
Почему мне ТАК больно?
Воспоминания о заполненных разговорами ночах - разговорами над картами и бухгалтерскими книгами, разговорами о том расследовании, которое они вели вдвоем; в купе, в зарешеченном эркере константинопольского дома, в тумане перед черно-белым каменным скелетом венского собора - все они ничего не значили.
Ощущение, что она общалась не с вампиром, но с человеком - противоречивым и умным, незаурядным и раздражающим, ученым, иногда поэтом, перед глазами которого прошли три с половиной века человеческого безрассудства, - это ощущение не желало покидать ее; оно было таким сильным, что Лидия устыдилась собственных переживаний.
Обман. Еще одна иллюзия. Сейчас он - лишь кокон, оставшийся от былой личности. И кокон этот наполнен тьмой и жаждой чужой смерти.
"Мы всегда очаровываем. Так мы охотимся, - сказал он Джеймсу. - И это ничего не значит…"
Увы, но знание не могло унять терзавшую ее боль.
В коридоре послышались тяжелые шаги Элен. Лидия быстро выпрямилась, вдруг осознав, что уже стемнело, оставшийся нетронутым чай остыл, а она вот уже три дня не прикасалась к статье, которую к четвергу надо было отослать в "Ланцет".
- А вот и мы, мэм, - с гордостью сказала служанка, протягивая грязный замусоленный конверт, усеянный голландскими марками. - Я же говорила, что с ним все будет в порядке.
Роттердам
4 апреля 1911 года
Любовь моя,
Пока что все идет хорошо.
Дж.
Лидия надела очки, проверила дату, затем подошла к стоявшему в углу глобусу - у нее никак не получалось запомнить, где именно между Францией и Германией расположены все эти маленькие страны. Должно быть, он написал письмо на вокзале (такую бумагу всегда можно найти в общем зале ожидания!), прежде чем сесть на поезд, отправляющийся в Германию.
Лидия заставила себя улыбнуться Элен, но стоило служанке выйти, как она снова перечитала письмо, затем сняла очки и некоторое время неподвижно просидела в янтарном сумраке.
Она не верила в бога чудес.
Молиться ему было бы так же неразумно, как, например, влюбиться в того, кто лично убил - по самым скромным подсчетам - более тридцати тысяч мужчин, женщин и детей, по одному за раз, не более двух в неделю, и так на протяжении трехсот пятидесяти шести лет…
Боже, прошу Тебя, пусть он вернется домой невредимым…
6
Поскольку человек живет не в вакууме - а также потому, что дворник (он же консьерж) "Императрицы Екатерины" вполне мог получать деньги от немецкого посольства, да и от российских служб, сообщая тем обо всех иностранцах, остановившихся в гостинице в это непопулярное время года, - на следующее утро Эшер аккуратно выбрил макушку, подновил краску на волосах и усах, перечитал редакционную полосу привезенного с собой выпуска "Чикаго Трибьюн" и нанес визит министру полиции. Хотя несколько лет назад это ведомство вошло в состав министерства внутренних дел, начальник полиции по-прежнему правил Санкт-Петербургом из пользующегося дурной славой здания на набережной Фонтанки, и Эшер без особого труда выдал себя за Жюля Пламмера из Чикаго, разыскивающего сбежавшую жену.
- Мне сказали, что она где-то здесь, и я не хочу неприятностей, - громогласно объявил он, произнося слова с выраженным среднеамериканским акцентом, который не имел ничего общего с плавной речью преподавателя филологии из оксфордского Нового Колледжа. - Но и дурака из себя делать не позволю, чтоб им всем провалиться. Мужчина, с которым она сбежала, называл себя русским графом, и я знаю, что он получал письма из Санкт-Петербурга, поэтому и приехал сюда. Черт бы побрал всех женщин. Ублюдок, скорее всего, врал, но раз уж я здесь, то начинать поиски буду отсюда.
Разумеется, никто из членов невероятно богатой семьи Орловых (Эшер произносил и писал их фамилию с двумя "ф" на конце) не выезжал в окрестности Чикаго - все передвижения этого приближенного ко двору семейства были хорошо известны и не составляли тайны для полиции.
- Так и знал, - прорычал Эшер. Все остальные сведения о себе он сообщал скучающему чиновнику с той долей нетерпения, высокомерия и надменности, которая еще не могла стать поводом для задержания, зато, как он выяснил, позволяла остаться неузнанным теми, кто ранее сталкивался со скоромным профессором Лейденом.
Сейчас, когда международные отношения становились все более натянутыми, в таком большом городе должны были работать самые опытные сотрудники Auswärtiges Amt. Никакая предосторожность не казалась лишней.
Покончив с департаментом полиции, Эшер нанял извозчика и велел везти себя на Каменный остров. Нужный ему дом оказался роскошным особняком, почти дворцом. У вышедшего на звонок лакея в напудренном парике и красно-голубой ливрее он спросил, в городе ли сейчас князь Разумовский. Лакей на безупречном французском ответил, что его превосходительство действительно в городе, согласился (за два рубля) взять визитную карточку месье Пламмера и выяснить, дома ли князь, после чего провел Эшера в гостиную, по сравнению с которой жилище леди Ирэн Итон казалось ист-эндской лачугой. Вернувшись, слуга дал понять, что его хозяин все же снизойдет до беседы с американцем, пусть даже в столь неподобающе ранний час (был час пополудни).
- Прошу сюда, месье.
Сидевший за столом князь бросил на Эшера взгляд, в котором не было и тени узнавания. Как только за лакеем закрылась дверь, Эшер снял пенсне, принял более естественную позу, избавившись от "американской" надутости, и своим обычным голосом спросил:
- Ваше превосходительство?
Лицо золотовласого гиганта преобразилось:
- Джейми?
Эшер прижал палец к губам. Голос князя Разумовского напоминал оперный бас.
- Боже правый, дружище! - князь обошел стол, обнял Эшера за плечи и расцеловал в обе щеки. - Откуда вы взялись? Я думал, вы…
- Да, - сказал Эшер, жестом призывая к молчанию. - Я прибыл в Петербург по личным делам, ваше сиятельство. Даже мое начальство не знает, что я здесь.
- А ваша прелестная жена…
- Осталась дома.