– Сам. – Я жестом остановил Себастину.
На пороге стоял мужчина в неброском коричневом костюме, серой шляпе-котелке и с огромным чемоданом. Он был чуть выше среднего роста, плотно сбит, широкоплеч, имел короткую шею, аккуратно зачесанные к затылку черные с заметной проседью волосы, густые брови и роскошные длинные усы. Маленькие черные глазки блестели в глубоких глазницах.
– Я по объявлению. Вам нужен профессиональный шофер?
– Водите стимер?
– Я вожу все, от лошадей до паровых самосвалов.
– Замечательно. Стаж работы или рекомендации имеются?
– Стаж работы больше двадцати лет. С рекомендациями хуже, мой бывший работодатель сущий гад, разозлился на то, что я вырвал у него выходное пособие, и отказался писать мне рекомендацию! Ну не сволочь ли?
– Не переигрывай, Адольф, – посоветовал я, щурясь от солнца. – И заходи уже, тут палит нещадно.
Адольф Дорэ внес себя вместе с чемоданом в прихожую и бодро встряхнулся, будто пытаясь избавиться от прилипшего к одежде арбализейского жара.
– Как добрался?
– Без проблем и слежки. В этом городе столько народу, что и дахорача можно потерять, шеф! Народ как взбесился! Все куда-то летят, куда-то торопятся, мальчишки-газетчики совершенно оборзели, тычут товаром прямо в глаза, а карманники вообще – брр! Куда только керубимы смотрят! Я две руки сломал, пока от вокзала к трамвайной станции шел, и еще одну в трамвае!
Шеф подразделения "Серп" скинул пиджак и шляпу на вешалку, взял у Мелинды принесенное полотенце, пропитанное холодной водой, и с удовольствием вытер лицо.
– Я собирался отправиться по делам. Желательно, чтобы ты тоже был готов.
– Да-да! Буду твоим шофером и телохранителем, легенду помню! Дай только перекушу!
Переодевшись, я посмотрел в зеркало и поправил фамильные отцовские запонки. Не могу сказать, что подвластен сантиментам, но их стараюсь всегда иметь при себе как талисман.
Адольф справился со всем быстро, нанял извозчика, ринулся к гаражу, забрал стимер с платного места и вернулся обратно. Успел залить на станции кипятка и даже покопаться под капотом.
– Куда едем, шеф?
Встреча с Лакроэном была назначена на вторую половину дня, ближе к вечеру, а до того я намеревался лично проверить кое-что.
– В Орлеску, нам нужен дом скорби Жозе Нельманского.
– В психушку, так в психушку! Дорогу покажешь?
Морской ветер предпринял попытку выгнать из Арадона духоту и временно преуспел. Жителей на улицах было немного, все, кто собирался провести этот день в трудах, просыпались затемно и отправлялись работать по холодку.
Приличной публики в Карилье днем с фонарем было не сыскать, но тут и там попадали на глаза типы, обитавшие в переулках и на перекрестках. После недолгого наблюдения становилось ясно, что это толчки, они же пустышки, они же кормильцы, они же барыги, если угодно. Наркотики в Карилье продавались при свете дня, и чем дальше на восток, тем бесхитростнее это действо происходило.
Дом скорби святого Жозе Нельманского находился в Орлеске, сравнительно близко от моего нового обиталища. Это было большое побеленное здание, носившее черты церковной архитектуры: несколько скромных башенок с куполами, флюгер-полумесяц и простая, но узнаваемая по стилю лепнина на фасаде. Улица оказалась довольно широкой и чистой, аккуратные дома не превышали в высоту двух этажей, первый из которых, как правило, являлся частной лавкой, в этой местности – аптекарской. Все это казалось очень уютным на фоне величественных белых стен священного Фатикурея, вздымавшихся за каналом на юго-западе. Средний класс любил благополучную Орлеску, и, пожалуй, кроме беспрерывно чадившего Пруаура, в этом районе все было замечательно. Легкий запах реактивов, кстати, доносился и до дома скорби.
Когда мы приблизились к пункту назначения, я не смог сдержать мучительной гримасы: эмоции сумасшедших, пропитывавшие то место, причиняли сильнейшее неудобство. За свою жизнь среди прочих я уяснил одну важную вещь: боль – не эмоция, но она вызывает букет эмоциональных переживаний, очень заметных для моего Голоса. Однако даже на бранном поле не было такой оглушительной какофонии чувств, какая обычно витала вокруг мест содержания душевнобольных. Солдаты на войне погибают, оставляя порой лишь призраки самых сильных своих мучений, а вот безумцы страдают прижизненно, словно неутомимые генераторы агонии. Пришлось постараться и как можно основательнее усыпить Голос.
Жетон агента тайной службы не произвел на привратника особого впечатления. К безмолвному негодованию Себастины, он оставил нас перед закрытыми воротами и отправился докладывать руководству. Вернулся быстро и пропустил во внутренний двор. Крепкий человек в ноской серой одежде и с кулоном в виде полумесяца на шее назвался провожатым и попросил следовать за ним. То ли санитар, то ли монах, хотя, если заведением управляла церковь, возможно, и то и другое.
– Высокопреподобный Тома́з санктуриарх эл’Мор ждет вас. – Провожатый остановился возле ничем не примечательной двери.
– Простите, кто? Томаз эл’Мор?
– Высокопреподобный Томаз…
– А, теперь понял. Просто не успел подготовиться к такой чести.
В маленьком скромном кабинете нас ожидал тэнкрис. Он сидел в кресле-каталке под многослойными теплыми одеяниями, походившими на шерстяной кокон, поверх которого покоилась серебристая мантия санктуриарха зильбетантистской церкви. Вид тэнкриса-калеки с первых же мгновений поражал своей неправильностью и непривычностью. Крайне редко можно было наблюдать сородичей в столь слабом и жалком состоянии, особенно если они являлись не древними стариками, а молодыми, подкошенными неизлечимым недугом.
Прежде о Томазе эл’Море мне доводилось слышать всего несколько раз, да и то вскользь, как о некой диковине. Мало того что семья эл’Моров не являлась ни известной, ни особо влиятельной в Арбализее, так юный Томаз, ее последний представитель, еще и родился неполноценным. С малых лет он жил и воспитывался в Фатикурее под приглядом лекарей и монахов, а главным наставником его стал сам Зирамил эл’Хориго, великий теогонист. Слабый телом, но невероятно могучий духом, эл’Мор смог быстро продвинуться по иерархической лестнице, ему была оказана честь служить духовником самой Луанар эл’Азарис, а через короткий промежуток времени он стал самым молодым санктуриархом. Многие сказали бы, что эл’Мор всего лишь выскочка под протекцией, но никто не смог этого сделать, когда юный санктуриарх оказался чудотворцем. Ведь это именно из-за него в Арадон слетелась целая армия паломников.
– Ваше преосвященство. – Я снял шляпу и неглубоко поклонился.
– Проходите.
Санктуриарх Томаз эл’Мор посмотрел на меня, перевел взгляд на Себастину и едва различимо кивнул на кресла для посетителей.
Если бы не болезнь, он, скорее всего, был бы очень красивым тэнкрисом. Волосы его были белы как первый снег, глаза необычно ярко сверкали серебряными бликами, а лицо имело правильные мужественные черты. Разве что тоненькие старые шрамы – два на правой щеке, три на левой – могли незначительно испортить идеальный образ.
– Должен сказать, никак не ожидал встретить вас здесь, ваше преосвященство.
– Да? Я управляю этой обителью уже несколько лет. Разве вы не знали об этом… хм, агент?..
– Шадал эл’Харэн, а это моя помощница Аделина Грэйв. Боюсь, что никто не счел нужным как-то упоминать персону вашего преосвященства.
– Угу, угу, понимаю. Что ж, на мне свет клином действительно не сошелся. Чем обязаны вашему визиту?
– Я на задании, ваше преосвященство. Суть его проста и обыденна – расследую одно дело, фигурант коего содержится в этом самом заведении.
– Вот как?
– Ее имя Валери де Тароска.
– Ах… я слышал о трагедии, случившейся с несчастным де Барбасско. Если вы желаете посетить скорбную разумом, не вижу тому препятствий. Прошу, не отставайте.
– Уместно ли нам отнимать ваше драгоценное время?
– Тан эл’Харэн, – клирик слабо улыбнулся бескровными губами, – я настоятель приюта для измученных душ, и на этой должности у меня есть обязанности. Не отставайте, зеньоры.
Кресло санктуриарха едва заметно оторвалось от пола и, паря на высоте полутора сантиметров, медленно заскользило к двери. Было общеизвестно, что Голос Томаза эл’Мора позволял ему левитировать, а также наделял способностью летать все и вся, к чему этот тэнкрис прикасался голой кожей, вне зависимости от размеров и массы объекта. Так что в мобильности он ограничений не знал.
Кресло летело по коридорам, где кроме танцевавших в солнечных лучах частичек пыли было разлито еще и безумие. Мы неспешно шли следом, стараясь не обгонять нашего внезапного проводника.
– Могу ли узнать, как продвигается расследование? Инцидент произошел довольно давно, однако газеты так и не написали ни о закрытии дела, ни о его успешном завершении.
– Боюсь, что закон запрещает мне разглашать подробности следственного процесса.
– Что ж, закон надо уважать, – тихо согласился он, – хотя в итоге, если это дело не похоронят окончательно и если вы окажетесь более-менее талантливым следователем, несомненно, придете к выводу, что к сему злодеянию приложила руку бруха.
– Ведьма?
– Да, бруха Адалинда, паучиха, соткавшая себе паутину в королевском дворце.
– Вы придерживаетесь такого мнения, потому что?..
– Кому выгодно? Ей. Значит, если не множить сущности, это сделала она.
– Мм. Откладывая до лучших времен дискуссию о переоцененности принципа неприумножения сущностей, я осмелюсь спросить ваше преосвященство – откуда вы знаете, что ей было выгодно? Я, конечно, проинформирован о том, что граф де Барбасско желал бы ее удаления от двора, но…
– Еще как желал. Вы ведь знаете, как она вообще появилась при дворе?
– С его подачи.
Я действительно уже читал об этом в тех скудных сведениях, которые эл’Ча посвятил леди Адалинде, – бруха появилась при дворе с легкой руки антрепренера. Тогда она была развлечением на один вечер, наемным артистом, окруженным ореолом дешевой таинственности и фальшивого мистицизма. Ее пригласили как гадалку, способную прозревать будущее, что всегда и везде было экзотичным. Даже в Мескии, где существовала так называемая академия оракулов, с достоверными предсказаниями будущего имелся заметный дефицит. Придворные по достоинству оценили артистический дар, с которым Адалинда водила руками над черным шаром, однако никто тогда не мог и представить, как сильно выступление впечатлит Солермо эл’Азариса, какой щедрой окажется его благосклонность.
– Она совершила редкий "подвиг", – продолжал клирик тихим голосом, – выбилась из массовки на ведущую роль. Впоследствии внезапная счастливица щедро вознаградила своего бывшего покровителя, однако, как говорят, ему было мало.
– Де Барбасско считал, что леди Адалинда ему обязана?
– В принципе он был прав, и это чувство правоты подогревало тщеславие. Не скажу, что был близко знаком с графом, да пребудет душа его в Шелане, однако человек этот очень высоко метил и не умел остановиться в нужный момент.
Я смог сохранить внешнее спокойствие, услышав о загробном мире. Никогда не был особо религиозен, но отчего-то при личном столкновении эта зильбетантистская ересь прошлась по моему самообладанию крупным наждаком.
– Значит, вы уверены, что его погубила ведьма, ваше преосвященство?
– Несомненно.
– Посредством колдовства, осмелюсь предположить?
– Конечно. Она играла роль обычной балаганной актрисы, позволила де Барбасско недооценить ее, а подобравшись вплотную к королю, пустила в ход свои истинные колдовские силы.
– И вы доводили эти умозаключения до сведения других заинтересованных лиц?
– Упаси богиня, конечно нет, – с легким весельем ответил Томаз эл’Мор.
– Хм, я пребываю в некотором замешательстве.
– Для других следователей, для керубимов, это не столь важно. Ни один из них не посмеет даже попытаться приблизиться к правде, его просто раздавят связи, которыми обзавелась злодейка. Вы же, как благородный тэнкрис, да еще и сотрудник службы досточтимого зеньора эл’Рая, возможно, распорядитесь этим знанием с умом. Только на меня не ссылайтесь, заполняя официальные отчеты, я буду отрицать факт этой беседы.
– Вы не устаете ставить меня в тупик, ваше преосвященство.
На этот раз он тихо-тихо рассмеялся, но даже такого мизерного усилия хватило, чтобы заставить клирика закашляться.
– Я обязан, кхех, блюсти тайну исповеди.
– Ах вот оно что. – Тайна исповеди, еще одна блажь, придуманная еретиками-зильбетантистами, а позже перехваченная и некоторыми другими культами, например, поклонниками Все-Отца.
Я хотел задать санктуриарху эл’Мору еще один вопрос, но забыл об этом, как только ударился о настоящую стену из концентрированного тяжелого и неизлечимого безумия, которая проявилась посреди коридора. По сравнению с ней все остальные эмоции душевнобольных казались едва различимыми всполохами. Даже с погруженным в дрему Голосом мне пришлось тяжело, все силы были брошены на то, чтобы абстрагироваться от этого кошмара, не допустить его внутрь себя. Через некоторое время я ощутил, что приближаюсь к эпицентру сферы неистового безумия.
– Это здесь?
Кресло, парившее над полом, замерло, после чего развернулось. Я стоял рядом с цельнометаллической дверью, обвешанной засовами сверх любой меры.
– Нет, агент. Это наша особая палата для самых буйных и опасных пациентов. Сейчас ее занимает своего рода знаменитость. Слышали о пророке из Старого порта? Уверен, что слышали, так вот он теперь живет здесь.
Кажется, Золан эл’Ча упоминал что-то такое.
– Я думал, он все еще бродит на свободе.
– Многие так думают, хотя этого не может быть. Несчастный был доставлен сюда уже давно и больше этих стен не покидал.
Происшедшая заминка, казалось, не слишком удивила клирика, он терпеливо ждал, пока я нагляжусь на большую металлическую дверь. А потом я попросил открыть.
– Хочу увидеть собственными глазами. Честно говоря, не до конца верил в его существование, позволял себе думать, что это еще одна городская легенда.
Разумеется, я лгал – настоящий мотив заключался в том, чтобы пополнить арсенал. С тех пор как мой Голос окреп от благодати Императоров, я стал использовать "слепки" чужих эмоций как оружие. Следовало лишь объять чью-то сильную эмоцию своим пониманием, запомнить ее краски, ее ощущение, а потом внедрить этот заготовленный снаряд в ментальное поле другого разумного существа, – и эффект был сравним со взрывом боеукладки внутри армодрома: башню отрывало мгновенно. Неподготовленные умы просто-напросто выгорали под ударами чужого безумия. Главным было – не поддаться самому.
– Вы позволите?
Узник особой палаты обещал стать донором одного из наиболее разрушительных "слепков" моей коллекции.
– Не вижу ничего плохого. Открой.
Маячивший поодаль монах-санитар резво бросился исполнять приказ. Потребовалось время, чтобы снять все замки и отодвинуть тяжелые засовы.
– Предупреждаю, зеньор эл’Харэн, этот человек, хоть по нем и не скажешь, в приступах буйства становится очень сильным и опасным. Храните бдительность.
Дверь медленно открылась, и служащий дома скорби замер сбоку от проема, держа в руке короткую дубинку. Комнатка была небольшой, ни окон, ни ламп, кромешная темнота, переходившая в безумие, и обратно. Но она не мешала мне видеть его, это существо, отдаленно напоминавшее человека. Пророк Старого порта забился в дальний угол и сидел на полу, подобрав под себя ноги, укутанный в смирительную рубашку с разорванными ремнями. Черными провалами казались запавшие глаза на костлявом лице, торчала клочками борода, редкие волосы, свисавшие со скальпа, делали его похожим на облезлого пса. Нельзя было также не обратить внимания на пол и стены, покрытые сетью странных, смутно знакомых значков и преимущественно треугольных чертежей, нанесенных, судя по запаху, кровью.
Я ступил в горячую зловонную духоту и приблизился к так называемому пророку.
– У него такой вид, будто он вот-вот умрет.
– Ложное впечатление. Этот человек действительно практически ничего не ест, но в приступах ярости его изможденное тело словно наливается бычьей силой…
– Ты пришел. – Пророк Старого порта поднял голову и посмотрел мне в душу двумя разверзнутыми ранами глаз. – Ты пришел. Пришел. Пришел. Ты пришел, двуликий.
Я присел на корточки.
– Пришел.
– Он ждал тебя. Лучезарный ждал тебя. Свет его нестерпим, но он боится твоей тьмы и твоего яда.
– Правда? А лучезарный – это кто?
– Тот кто ослепляет сиянием своим. Он так ярок, что ослепил даже себя самого! А голодная рядом! Она рыщет, рыщет, рыщет среди врагов, стравливая их! Она рыщет и шепчет святым о величии богов! Она шепчет, а святые внимают ей и не видят, как кровь наливает возносящие их крылья железной тяжестью! А она рыщет, на цепи… она хочет на волю!
– Кто такая голодная? – шепотом спросил я, чувствуя, как нарастает гул у меня в голове.
– Та, которой и целого мира мала! Она хочет поглотить все! Все и всех!
– А кто такие святые?
– Овчарки, что больше не служат слепому пастырю и не желают вести стадо за ним! Берегись клыков их, двуликий! Берегись, ибо они ненавидят тебя и того, чей венец сверкает над всем миром!
– Овчарки святы?
– Нет! – гаркнул безумец. – Нет! Но блеяние наивных агнцев красит их в белый цвет праведности, хотя они волки теперь! Голодные волки!
– Что ж, полезно было узнать. А что до тебя? Кто ты?
Он рассмеялся, показывая щербатую улыбку, совершенно безумный и дрожащий.
– Нет меня!
– Что?
– Нет меня! Он все забрал! Он забрал меня себе! Забрал! Больно мне!
– Кто?
Пророк Старого порта подался вперед – санктуриарх позади издал предупреждающий возглас, но безумец не напал, а лишь шепотом выдохнул:
– Дракон Времени!
Я невольно вздрогнул и отступил.
– Аделина, уходим.
– Нет! Нет! – возопил пророк. – Двуликий, убей меня! Убей! Он терзает меня, он не дает мне жизни! Убей, и все закончится сейчас!
Его эмоции обрушились горным камнепадом. Вместо членораздельной речи посыпались резкие несвязные выкрики. Меня оглушило, так что, когда он бросился, чтобы вцепиться мне в лицо зубами, спасла лишь реакция Себастины, которая отшвырнула безумца назад. Перед глазами мелькали огрызки картин: меня оттаскивают назад, двери закрываются, меня куда-то тащат, затем все заканчивается.
– Кажется, вы пришли в себя, зеньор эл’Харэн?
– Я почти уверен, что это так, – отозвался я. – Что произошло?
– Видимо, вы установили с ним контакт, почтенный сударь. На каком языке вы говорили?
– Что?
– На каком языке? – повторил клирик, глядя мне в глаза слишком пристально, чтобы это не заставило колокольчик тревоги зазвонить в голове. – Он постоянно говорит на этой тарабарщине и лишь изредка выкрикивает отдельные фразы на арбализейском.
– Кажется, на имберийском. Его акцент и выговор отдельных альвеолярных меня смутили сначала, но я быстро нашел нужный диалект. Он нес что-то о Конце Времен, о грядущем суде над грешниками и о том, что он сам Все-Отец и пора бы нам поклониться ему. Когда же я назвал его сумасшедшим, он изрядно разозлился. Но я сам виноват.
– Если мы что-то можем сделать…