* * *
Черный как ночь "Сааб 9–5" неторопливо катил по изогнутой улице. Полузадушенный сочащейся темнотой фонарный свет играл на хромированных дисках машины, поблескивал на молдингах и высвечивал миниатюрные луны в наглухо тонированных стеклах. Сизый дым лениво вытекал из двух хромированных же выхлопных труб, диаметр которых ясно говорил о мощи движка скрытого под черным лаком капота. По прихотливо изогнутой кромке заднего стекла шла красная надпись крупными готическими буквами: "Wonung in Trondesheim". Слова слабенько светились в темноте.
Фары машины не горели, а за непроглядной тьмой ветрового стекла совершенно было не увидать водителя. Что-то там поблескивало, за двойным тонированным триплексом - диод сигнализации, или скажем панель приборов, красноватым таким мерцающим светом.
Достигнув широко распахнутых с незапамятных времен ворот свалки, автомобиль замер, и даже двигатель его больше не ворчал приглушенно. Липкая морось оседала на полированной крыше машины, конденсировалась крошечными, прозрачными капельками.
Бомж Васек настороженно приподнял голову и вгляделся во тьму. Ничего не увидел, и продолжил свое не очень интеллектуальное, но в высшей степени насущное занятие - продолжил извлекать уцелевшую пивную стеклотару из кучи отбросов высотой с него самого.
Бомж Витек, похожий на соратника настолько, словно они были родными братьями, или, учитывая их внешний вид, скорее двумя клоунами, работающими вместе, что-то пробурчал с другой стороны кучи.
- Ты че там?! - спросил Васек напарника и получил из-за кучи ответ. Сказано сие было невнятно, но в нем ясно угадывались матерные обороты. Васек (кстати в свое время лучший выпускник районной школы за целых три года - в давние-давние времена), с трудом уяснил, что напарнику требуется некая помощь, и поспешил обойти немилосердно воняющую кучу.
- Витек, ты че?! - изумился он, увидев как названный, скрючившись в три погибели, напряженно тащит из местного мусорного Эвереста что-то похожее на массивную дверцу от шкафа. Дверца не давалась, и Витек понапрасну оскальзывался на размокшей земле свалки. Пар вырывался у него изо рта, мешаясь с непотребными словами. Васек в замешательстве остановился, не зная, что и думать по такому поводу. Некоторое время на его лице отражалась тяжкая мыслительная деятельность, а потом он все же сконцентрировался и выдал на гора идею:
- Витек! Ты, это… дай помогу!
Смысл ответа Витька свелся к тому, что таких тупоумных олухов, как его напарник, надобно гнать из свободного уличного племени поганой метлой, потому как пользы от них - как с козла молока. Но в этой тираде промелькнули согласные нотки, и потому Васек поспешил присоединиться к напарнику.
К его удивлению вытаскиваемый предмет оказался вовсе не дверцей от шкафа, а массивным и совершенно целым зеркалом в покрытой какой-то окалиной металлической, затейливой раме. Поднатужившись, бродяги дернули зеркало за раму и освободили его из плена отбросов. Витек молча отстранил напарника и с натугой поставил зеркало вертикально. Стекло было матовым, а потом первые капельки ночного дождя растеклись по нему грязными пятнами, и Васек понял, что оно просто покрыто застарелой пылью.
На свету находка преобразилась, и даже загадочно заблестела. Вещь явно была очень старая, может быть, антикварная. Может быть, стоила много денег. Мысль эта мелькнула в затуманенных мозгах Васька, и он уже открыл рот, дабы поведать сию мысль напарнику, как вдруг обнаружил, что тот стоит, обеими руками удерживая раму, и не двигается.
Свет фонаря хитро поблескивал на пыльной поверхности. Витек не двигался, и его напарник, поколебавшись, заглянул ему в лицо. Отраженный свет из зеркала освещал застывшую непроницаемую маску, возникшую вдруг на лице бездомного. Глазки у него были бессмысленны и мутны, как впрочем и всегда, когда он перебирал лишнего.
Или не всегда? Васек толкнул друга в плечо и вопросил:
- Да ты чего, Витяй? Чего смотришь?
Нет ответа. И тут Василий с неприятной дрожью осознал, что от его толчка Витек даже не покачнулся. Так и стоит, как изваяние, с этим дурацким зеркалом в руках. А в старом стекле отражается его силуэт.
Движимый странным порывом, Васек приблизился к зеркалу и протер стекло обшлагом своего потрепанного ватника, чтобы получше разглядеть отражение. В следующее мгновение он с глухим выкриком отшатнулся, рот его приоткрылся, а в глазах медленно разгоралась искорка страха.
В зеркале был не Витек. Вернее отражение сохраняло его черты, вот только этот двойник за стеклом был, без сомнения, разумен и полон несусветной злобы. Словно в это отражение разом вселились все худшие черты и всяческие пороки, что были у оригинала, не затронув при этом ни одной светлой его черты. И эта жестокая темная личина за серым стеклом ухмылялась. Выражение же лица оригинала было бесстрастно, а глаза казались незрячими кусочками голубого мрамора.
Между тем, с отстраненной безмятежностью Витек начал медленно наклоняться к зеркалу, как будто хотел упереться лицом в стекло или поцеловать его. А двойник из темной глубины тоже стал приближаться, не оставляя этой своей леденящей усмешки. Его лицо было похоже на лицо утопленника, ясным летним днем возникающего из мутной речной воды.
Васек захотел закричать. Его утлый и ограниченный мирок, в котором он провел последние пять лет, стремительно утрачивал границы и раздувался, как извлеченная на поверхность глубоководная рыба. Раздувался, чтобы взорваться в последней ослепительной вспышке.
А под сенью горы дурнопахнущего мусора разворачивалось все более кошмарное действо. Двойник достиг границы стекла раньше Витька и стал противоестественным образом выпячиваться наружу, на глазах обретая рельеф. Витек наклонил голову еще, и его лоб соприкоснулся со лбом выходца из зазеркалья.
И стал с ним сливаться. На глазах у Васька, его давний сотоварищ превращался в единое целое с непонятной, но, без сомнения, злобной тварью из зеркала. Лицо Витька исчезло, поглощенное чужой личиной, он сделал еще шаг, распахнув широко руки, и обнял зеркало. Его руки тут же начали погружаться в железную ранее раму, словно она была сделана из размякшего пластилина. На месте головы трепыхалась и судорожно вздрагивала какая-то неясная биомасса телесного цвета. Зеркало дрожало, меняло свои очертания, и на глазах превращалось с Витьком во что-то одно. Действо сопровождалось слабыми хлопками, совсем не страшными. Когда в шевелящейся массе вдруг проглянуло оскаленное лицо двойника, возникшее там, где у Витька когда-то была спина, мир наконец взорвался. Василий заорал, повернулся и побежал прочь, нелепо размахивая руками. Ноги у него заплетались, рот раскрылся в долгом заливистом вопле, заполненные до краев паническим ужасом глаза обратились к моросящим небесам.
Шатаясь, он достиг ворот свалки, выскочил на темную улицу, не прекращая орать, запнулся и тяжело повалился на гладкий капот "Сааба", заставив машину качнуться. Потом вскочил, и, размазывая грязь по обезумевшему лицу, побежал вниз, в сторону реки, унося за собой свой долгий крик.
Когда он окончательно затих вдалеке, скрежетнул и завелся двигатель автомобиля. Дым вырвался из выхлопных труб едким облаком, потом снова заструился лениво. Мягко стронувшись с места, "Сааб" миновал ворота и поехал к центру свалки. За лобовым стеклом что-то багрово помаргивало - может быть диод, а может и панель приборов.
Часть первая. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ
1
Неожиданный контрастный душ вернул в это хмурое утро чувство недовольства миром Владиславу Сергееву, человеку, в общем-то, довольно жизнерадостному. Впрочем, не ему одному.
Многодырчатая головка душа, доселе изливавшая на клиента горячую и остро пахнущую хлором благость, вдруг спазматически содрогнулась и напрочь эту благость утратила, оставив во Владиславовом распоряжении только ее холодную составляющую. В принципе холодный душ с утра - не такой уж кошмар, при условии, что это утро солнечного июльского дня с температурой уже выше двадцатиградусной отметки. Нынешнее утро под таковое явно не подходило, предпочитая солнечным лучам вялую осеннюю морось и осеннюю же промозглость.
Ругнувшись сквозь судорожно сжатые от неожиданности зубы, Влад прикрыл ледяной поток и, содрогаясь от холода, поспешил покинуть доисторическую чугунную ванну, а следом - и саму ванную комнату.
Чистая одежда не грела, и он поспешил накинуть поверх еще и свитер грубой вязки и отмороженного серо-малинового цвета. Стало полегче. И холод уже не стремился забраться под кожу. В однокомнатной квартире, естественно, не топили (еще бы, лето ведь), и потому бодренький утренний заморозок свободно разгуливал по комнате, врываясь в расклеенные на лето окна. Влад подошел к окну под бодренькое бормотание радиоприемника, выглянул наружу. Дворик был пуст и захламлен. Карусель уже успели погнуть, и она уткнулась одним сиденьицем в землю, вознеся другую на недосягаемую для пятилетних детей высоту. Со стороны она выглядела, как исполинский пропеллер, вдруг покинувший своего рассекающего небо (или море) хозяина и влетевший с разгона прямо в центр дворика-колодца. Панельная многоэтажка напротив не радовала глаз, а даже наоборот его угнетала, и не помогал даже кусочек вида Нижнего города и буроватой глади речки Мелочевки.
Впрочем, даже если бы Нижний город предстал во всей своей красе, его все равно нельзя было бы назвать отрадным зрелищем.
От ледяного душа у Владислава разболелась голова, и он с трагическим вздохом отвернулся от окна. Двинулся на кухню, прихватив с собой воркующее радио. Проходя, задел за стул, и от сотрясения пробудился компьютер, четко щелкнувший монитором и высветивший строчки вчерашней статьи, которой предстояло плавно перерасти в статью сегодняшнюю и, может быть, завтрашнюю. Системный блок загудел, бодро перегоняя воздух вентиляторами. Явно не то, что надо, особенно если учесть, что он делал это в течение всей ночи. Надо бы проветрить комнату, да вот только открывать форточку навстречу утреннему туману - значит выпустить на волю последние остатки тепла. Лето явно не задалось.
На кухне Влад вскипятил чаю - крепчайшего, с лимоном, так, чтобы обжигал губы. Радио стояло на кухонном столике и с невменяемым энтузиазмом разошедшейся певчей птицы сотрясало нежаркий воздух туповатой танцевальной мелодией, наиболее подходящей, по мнению заштатного радиодиджея, для только что проснувшихся обывателей.
Владислав уселся за стол и стал мрачно прихлебывать чай, кривясь от мощного лимонного привкуса. Ничего, то, что надо недоспавшему мастеру печатного слова. По потолку громко и отчетливо затопали, скрипнула на высоких тонах дверь, а потом от души грохнула, зазвенев стеклами. Зазвучали голоса, мужской и пара женских - проснулись соседи сверху. Истеричная ячейка общества - муж, жена и пятнадцатилетняя дочь с тяжелейшим неврозом. Совсем недавно переехали сюда из Нижнего города, и с тех пор не один день не обходился у них без свары. Да ладно, день - ни одно утро, что особенно напрягало Владислава. Глава семейства ранее работал на закрытом заводе, а значит, ныне беспробудно пил. С утречка его мучило тяжелое состояние абстиненции, при котором худшими на свете врагами на свете становились жена и дочь. Каждый новый день начинался у них с неразборчивой ругани, топота и хлопанья многострадальной кухонной дверью. Влад все ждал, что в один прекрасный день дверца хлопнет в последний раз, и воцарится тишина, а потом он прочитает в криминальном разделе местной газетки о кровавой разборке между членами этого буйного семейства. Вот и сейчас, еще толком не проснувшись, они о чем-то спорили на повышенных тонах.
"И региональные новости, - бормотало радио в правое ухо приятным женским голосом. - Двое волков сбежали сегодня из Старо-Охотского областного зверинца. По данным смотрителя зверинца Николая Васина эти звери не содержались в вольере, потому что были ручными и общими любимцами администрации зверинца. Васин утверждает, что волки были самолично найдены им в лесу и воспитаны в близости к человеку, и потому не представляют для последнего никакой опасности. Впрочем, смотритель и вся дирекция зверинца не исключает, что почуяв воздух свободы, звери поведут себя не так, как обычно.
Остается добавить, что последний раз волков, а это самец и самка примерно одного возраста, видели в поле возле села Новоспасово, после чего их след был потерян. Во избежание неприятностей, жителям названного села, а также расположенного рядом города не рекомендуем покидать дома в поздний час, когда у хищников особенно обостряются инстинкты.
Восемьдесят лет исполнилось сегодня заслуженному мастеру ремонтного цеха номер 16 Алексею…"
- Мааамааа! - донесся сверху ломающийся голос стоявшей на грани суицида дочери. - Мааам, воду снова отключили! - пауза, потом, - нет, горячую!
Залопотали голоса, хлопнула дверь, загремели стекла - отец семейства был недоволен исчезновением теплой воды. В квартире снизу заплакал ребенок - громко с захлебом. Там живут одинокая мать с сыном. Сыну четыре года, Влад его видел - очень застенчивый и пугливый малыш. Но дома настоящий тиран, и мать его ходит с сильно ее уродующими кругами под глазами. Вот и сейчас дитяте что-то не понравилось, и он стремился оповестить об этом свою задерганную маманю и весь дом заодно.
"И в свои годы Алексей Петрович держится молодцом, и молодых держит в строгости, а то, по его собственному выражению "Распустились, едрена корень!" И правильно, Алексей Петрович! Всех благ вам, а главное побольше здоровья!"
Влад ухмыльнулся и выключил радио, оборвав щебечущую дикторшу на полуслове. Стало слышно как вода капает из плохо завернутого крана.
В комнате компьютер опять погасил экран и погрузился в свой электрический сон. Легким тычком по пробелу Владислав вернул его к жизни.
Статья, будь она неладна! Надоела хуже горькой редьки. Предназначенная для краеведческого областного журнала, она опасно балансировала на грани между банальной читабельностью и разнузданным бульварным чтивом, то и дело стремясь скатится в один из этих разделов. Владислав старался, как мог, пытаясь придать ей хотя бы некий вид интересности, и при этом не отпугнуть читателей нудного по природе своей журнала откровениями, подходящими лишь для желтой прессы.
Опус, естественно, был про пещеры. Что же еще интересного могло быть в городе, кроме пьяных побоищ в бывшем Дворце культуры, да празднования Пасхи в нынешней церкви. Но и то и другое имело весьма далекое отношение к краеведению. Самое неприятное заключалось в том, что сведения о подземных штольнях четко подразделялись как раз на практическую и метафизическую части. То есть, либо имелись сухие факты о протяженности пещер и их общей площади, да классификации породы под городом, либо это были безотносительные, но очень мистические слухи о тайных отвратительных ритуалах в штольнях, о полчищах исполинских крыс, пожирающих рискнувших спуститься туда живьем, и о духах трех местных бандитов, зарезавших друг друга в ожесточенной схватке в одном из подземных ухоронищ. Данные слухи циркулировали в основном среди мающихся от ничегонеделания бабулек на лавочках, да мающейся от того же самого местной ребятни. И естественно, эти слухи претендовали на самую что ни на есть достоверность.
Влад, как мог, компилировал эти две части, но выходило покуда весьма неважно.
Со вздохом он добил оставшиеся пару строчек, а потом тычком мыши заставил модем прорываться сквозь дебри разлагающихся провинциальных сетей в поисках городского провайдера. Что есть, то есть - прогресс добрался и до их захолустья, пусть и в несколько дебилизированном виде. Дождик постукивал в окошко и навевал дрему.
Телефонная линия с неохотой проглотила многострадальную статью и с третей попытки закинула ее в редакцию журнала, Влад очень надеялся, что в непокореженном виде. Еще одна рыба, может быть, получше, чем предыдущие, но все равно это не то! Глупые слухи, сухие факты - читателям гарантирован крепкий и здоровый сон.
Новый вздох, и Сергеев погасил машину, сразу поразившись наступившей тишине. Ну да, обычного шума машин нет, в дождик мало любителей гулять по улицам.
Не майский теплый ливень.
Однако у Владислава сегодня было еще одно дело. И потому, он, облачившись в осенние труднопромокаемые ботинки и неприятного зеленого цвета дождевик, он покинул квартиру, оставив соседей сверху в разгаре очередного скандала.
На площадке второго этажа он наткнулся на Веру Петровну - предпенсионного возраста тетку, соседку и, по совместительству, активистку всего подъезда.
- Это ты, Слава?! - воскликнула она, когда Владислав только миновал третий этаж, - ты, да?!
- Я, - ответил Владислав с легкой досадой. Он знал, о чем сейчас пойдет разговор - темы у активной тетки никогда не изменялись.
- А ведь воду опять отключили! Опять! Ведь третий раз за неделю, это же никаких сил нет!
Владу вспомнились вопли соседей сверху, и он спросил:
- Горячую?
Вера Петровна энергично кивнула, и суматошно взметнула над головой руки, словно небо собиралось вот-вот упасть на землю, и она пыталась защитить от него голову, - подумалось Владу.
- Горячую, горячую! А у нас даже колонок нет газовых! И слышишь, Слава, слышишь, попомни мое слово, они нам и холодную отключат, и будем без воды, как в средневековье!
- Будем, - согласился Сергеев отстранено, - Извините, Вера Петровна, я спешу.
Та смерила его взглядом, в котором смешались раздражение и досада: да уж, Славик явно не был активистом, а потом посторонилась, пропуская его мимо.
- В ЖЭК надо идти! - почти крикнула она ему в спину, - на шее сидят, что хотят, то и творят!
- Да, Вера Петровна! - крикнул Влад, выходя.
Вблизи их двор выглядел еще более убогим, чем сверху. Пропеллер карусели целил в небо единственным покореженным сиденьем. Два карапуза лет десяти на двоих, уныло качались на утерявших сиденье качелях. Один соскользнул ногой со стальной перекладины и сейчас грозил сверзиться на землю.
Влад пошел прочь. Ему надо было повидать Приходских - единственного бесстрашного сталкера на весь двадцатипятитысячный город. Найти его было легко - Степан почти всегда ошивался в Верхнем городе у потрепанного ларька на колесах, в котором временами продавали спиртное. Там он и обнаружился, вернее не у ларька, а в закрытом дворике неподалеку, который был, как две капли воды, похож на двор самого Владислава.
Степан был один, это было хорошо. Потому что если бы вокруг него ошивалась кучка таких же забулдыг, на качественный рассказ о пещерах можно было не рассчитывать. И Степан сегодня был не особенно пьян, что было несомненной удачей. Он сидел, понурив голову на сиденье карусели (целой) и с видом просветлившегося дзен-буддиста созерцал, как дождь оставляет круги в глубоких мутноватых лужах.
- Степан, - сказал Влад, - привет, Степан!
Тот поднял голову, всклокоченную и вихрастую, полную ранней седины, и некоторое время изучал Влада отнюдь не дзен-буддистскими глазами, потом широко улыбнулся, показав немногочисленные зубы цвета серы:
- А, Славик! Здоров! За пещерой пришел?