* * *
Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли.
Не спал и сосед Влада справа, он тоскливо смотрел во тьму и пытался что-то накарябать в своем дневнике (а утром, увидев и прочитав написанное, он ужаснется и поспешно выдерет страницу). Но сейчас он писал с торопливостью одержимого, и настольная лампа освещала его лицо, искаженное и совершенно безумное.
Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер, был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, как шел он по центральной линии, что разделяла дорогу на две полосы и, держа в руках бутылку "Мелочной", хрипло орал в ночное небо, что-то вроде: "ГОР!ХОЛ!ГОР!ХОЛ!" - полнейшая вроде бы бессмыслица, но звучало это так жутко, и все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким-то образом может к ним воспарить.
На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос: "куда?" он ответил таким ядреным матом, что был тут же крепко бит по почкам и отправлен в изящных форм обезьянник - дожидаться рассвета.
Толкач Кобольд, под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогущей мебелью квартире (в противовес пустым квартирам его жертв) горела только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдиллера и правда выглядело, словно принадлежало выходцу из старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул.
В баре "Кастанеда" растаман Евгений поднял бокал, полный апельсинового сока, и молвил: "Поехали". И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то помимо выпивки, покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но к концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а его хозяин загребал деньги лопатой, вызывая острую зависть у свободных драгдиллеров.
Гражданка Лазарева, возвращающаяся от подруги в половине первого ночи, пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-серые собаки со страшными желтыми горящими глазами и попытались ее загрызть. Причем обе действовали совершенно без шума, без лая или хотя бы рычания. Она, якобы, бежала от них и, в конце концов, нашла спасение в подъезде собственного дома (на самом деле на нее никто не нападал, а просто двое холеных крупных зверей некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак).
А вот водителю большегрузного "МАЗа" с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому, проезжая через Верхний город, он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле, в том числе и Степану Приходских. Груз ценной финской сантехники подвергся тяжелой динамической перегрузке, в результате которой необратимо деформировался (из милицейской сводки). Горе-водила был вытащен из легшей на бок машины и после оказания первой помощи присоединен к арестантам, где был встречен как свой.
Не спалось и псу Руслану, массивному (и туповатому) доберману-пинчеру. В два часа после полуночи он вытащил своего сонного, квелого и мучительно зевающего хозяина на незапланированную ночную прогулку. Но не успели они дойти до угла своего дома, как повстречали тех же самых серых зверей, что так напугали Лазареву. Пару секунд Руслан, его хозяин и звери пялились друг на друга, а потом пес взвыл от непритворного ужаса и, вырвав поводок из хозяйской руки, убежал в темноту. Вой перепуганной псины еще долго звучал где-то на окрестных улицах, а звери, постояв две секунды, скрылись прочь.
В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвещенный Ангелайя (в миру Канев Петр Васильевич), хозяин своего имени секты, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по Зороастризму, Манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, те самые, что на проповедях блистали ослепительным светом истины и все пытались вылезти из орбит. Петр Васильевич педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой.
У Петра Васильевича-Ангелайи имелся крупный счет в обоих местных банках и в ряде банков далеко за границей, но об этом, естественно, никто кроме него не знал.
Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому, кто хочет заметить (например, владельцу одиозного дневника), протекала ночная городская жизнь. Была она, как и прочие ночи, насыщенна какими-то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом о ней неведении горожан, и, наконец, под утро замерла, сменившись сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались. И потому тонкая розовая линия рассвета была никому не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно - скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь и облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу.
А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском Дворце культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на отпечатанных далеко отсюда газетных страницах.
* * *
Они стояли на краю заснеженной крыши. Он и она. И холодный ветер овевал их и заставлял бешено трепаться волосы. Они были в одних свитерах, а ноги в летних ботинках стояли в глубоком снегу, но это все не имело никакого значения, потому что они пришли сюда не любоваться видом.
Под ними было пять этажей пустоты - дурно пахнущего снега и мерзлой тьмы. Вроде бы, там были и люди, но они ничем не доказывали факт своего присутствия. Просто ледяная тьма и сильный запах фекалий.
Он и она держались за руки, как маленькие дети, хотя они давно перестали быть детьми, просто их страшило то, что они собирались сейчас совершить.
Над их головами сверкали зимние звезды. Она очень любила смотреть на звезды, а ему было приятно смотреть на нее. Но это было давно, и те звезды были теплыми летними угольками. Тогда небесные огни смотрели на бренную землю, как любящая мать на свое дитя, они вдохновляли поэтов, и даже люди практичные и приземленные при взгляде на них исполнялись некоего смутного ощущения спокойствия и защищенности. Но теперь была зима, и эти звезды над головой были жесткими и колючими, они могли лишь судить и позже беспристрастно вынести свой приговор.
Он посмотрел на нее, нежно и с затаенной тоской. Если бы можно было все изменить, если бы можно вернуться назад в тот дождливый июль. Если… но время уже ушло, их время скрылось, как последний ночной экспресс. Так бывает.
Оба стоящих на крыше не говорили ни слова. Все, что надо было, ими уже сказано, и теперь слова ни к чему. Они лишь смотрели друг на друга сухими блестящими глазами, и каждый думал о своем.
Потом они чуть заметно кивнули друг другу и, крепче сжав сцепленные руки, шагнули вниз в пустоту. Ледяной ветер принял их тела, обвил незримым колким саваном. Они падали молча, и лишь перед самой землей она не выдержала и издала короткий, исполненный запоздалой паникой, крик. А затем они с глухим стуком врезались в мерзлый асфальт. Он и она.
Падение с пятого этажа на каменную от мерзлоты землю оказалось для них фатальным, но еще пять минут два изломанных тела умирали, чувствуя, как их кровь отогревает зимнюю твердь и смешивается, как самое полное из объятий. Еще через три минуты, так и не расцепив стиснутых в последнем усилии рук, они скончались. Сначала он, а потом она.
Но любовь не умерла, нет. Любовь никогда не умрет!
7
Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал, как веселое солнце то и дело прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи (ночью циклон, всю последнюю неделю клубившийся над областью, сместился, и свежий бриз стремительно отгонял тучевые массивы в сторону от города). При появлении теплого светила все окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на тысячи солнечных зайчиков.
- "…все еще не пойманы. Этой же ночью Щавелев В. А. рассказал, как вкусившие прелесть свободы звери напали на его добермана пинчера по кличке Руслан и сильно его искусали, в результате чего Руслан, по выражению его хозяина, получил "тяжелую психическую травму" и боится выходить на улицу. Начальство зверинца продолжает клятвенно утверждать, что их звери неспособны нападать на человека и не трогают собак". - Сказал радиоприемник, лукаво подмигивая цифровой панелью.
Подумав миг, Влад храбро расхлебянил форточку и впустил в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер, принесший с собой целый сонм уличных запахов.
Ощутимо пахнуло весной - затяжные дожди вымыли скопившуюся пыль и грязь из листьев деревьев, очистили тротуары, и потому воздушный эфир кратковременно обрел поистине удивительную прозрачность. Народу на улицах прибавилось, люди задирали голову и смотрели, как в облачных проемах мелькает по весеннему голубое небо, щурили глаза от солнца и улыбались чаще обычного.
Бодро ткнув в кнопку включения компьютера, Владислав просмотрел вчерашнюю статью, и даже ее несомненная аляповатость не испортила ему настроения. Ах, Степан, наколол вчера приятеля, сталкер недоделанный! Вот и рассказывай теперь свои истории дружкам забулдыгам. Те к вечеру все равно так набираются, что будут бодро ржать и над учебником по страховому маркетингу, доведись таковому попасть им в руки.
Влад работал над статьей до двух часов ночи, слушал как постукивает дождик, поправляя и шлифуя свой очерк, по мере сил борясь со все усиливающимся желанием написать там что-нибудь от себя, задвинуть подальше сухие факты и дать волю фантазии. А ну как пройдет? Напишем про громадные карстовые пустоты, что растут и ширятся под городом. Пустоты населенные странными мутировавшими от излучения местного оборонного завода (угу оборонного, боевые комбайны делал, - усмехнулся Влад своим мыслям), безглазые крысы с чешуей вместо шерсти, огромные нетопыри, целыми колониями облепляющие исполинские сталагмиты, а также люди - ушедшие много лет назад во тьму отщепенцы, маньяки и убийцы, которые, скрытые от посторонних глаз, окончательно теряют свой человеческий облик, превращаясь в нечто ужасное!
Садясь за компьютер, Сергеев состроил кровожадную гримасу, проглядывая суховатый и корявый текст. Ага! И назвать получившийся опус "дети ночи выходят на охоту" с обязательным интервью свидетелей, от этих детей пострадавших. Сегодня ночью за окном кто-то дико орал (скорее всего, это вываливались на волю посетители "Кастанеды" всего в квартале от Владова дома), но чем черт не шутит, может быть, это жуткие порождения подземной тьмы вели охоту на улицах.
Сеть сглотнула нынешнюю писанину еще более неохотно, чем вчера, трижды затыкалась и не могла перекачать пустяковый, в общем, по размерам файл. В конце концов, мелодичный звонок оповестил об окончании телефонных мучений. Влад заглянул в электронный почтовый ящик и - опа - там оказалось письмо. С заинтересованной миной Сергеев ткнул в иконку, нарисованную в виде конверта, и тут же недовольно скривился, увидев имя отправителя:
"Уважаемый Влад, - писал главный редактор областного краеведческого журнала Кукушкин В. Ф. - вчера мы получили новый вариант вашей статьи и не можем не признать, что он лучше предыдущего. Но все же смею заметить, что он слегка не удовлетворяет нормам нашего журнала и содержит массу недостоверных слухов из недостоверных же источников. Исходя из этого, мы можем порекомендовать сделать статью более достоверной и академичной, то есть такой, какие любят наши читатели. Последовав нашим рекомендациям, Вы можете надеяться на полную выплату указанного вами в контракте гонорара. В противном же случае…"
Гневным тычком мыши Владислав убрал послание с экрана и опять уставился на строчки злосчастной статьи. В какой-то момент ему захотелось уподобиться Гоголю и уничтожить статью целиком, а потом посоветовать Кукушкину В. Ф. засунуть свой гонорар вместе со своей же придирчивостью в пресловутое затемненное место (которое, не карстовые пещеры под городом), но потом он совладал с собой и просто закрыл текстовый редактор. Глянул в окно. Воробьиная стайка, бодро чирикая, осела на проводах. Влад отключил компьютер, и тот со вздохом погасил экран.
В этот момент мелодично закурлыкал дверной звонок. Влад прошел сквозь комнату, задев по пути ногой неубранную постель, открыл дверь и недоуменно уставился на стоявшего за ней тощего очкастого пацана на вид лет шестнадцати от силы. Пацан нервно переминался с ноги на ногу и оглядывал Влада исподлобья. Лицо его казалось смутно знакомым и, порывшись секунды две в тайниках памяти, Сергеев сообразил, что это его сосед по лестничной клетке. Да, из квартиры номер двадцать один, что еще обита таким дешевым, расползающимся от старости дерматином.
- Здрастье, - вяло поздоровался гость, а Владислав между тем отметил, что выглядит тот не очень. Бледен, под глазами круги, а глаза за стеклами очков то паническими бегают туда-сюда, то вдруг стекленеют и замирают, глядя куда-то в пространство.
- Здраствуй, - сказал Влад, - ты мой сосед, да? Из двадцать первой квартиры.
Парень кивнул, поднял голову и с видимым усилием сфокусировался на Сергееве, казалось, он присутствует здесь только наполовину.
- Ага, оттуда, - сказал он, - меня мать послала спросить… у вас горячая вода есть? Ну, я всех соседей опрашиваю…
- Сейчас, - произнес Владислав, - ты зайди все-таки, не стой на пороге.
Но тот помотал головой. Глаза у него опустели, и он уставился куда-то в сторону. Оба глаза были красны и слезились. Вообще соседушка выглядел явным клиентом Кобольда. Странно, а что родители его об этом думают?
В ванной капал кран. Выдавливал из себя тягучие прозрачные капли, они набухали, тяжелели и с четким звуком падали на гладкую керамическую поверхность ванной. Холодные капли. На попытку открыть вентиль с красной полоской смеситель отреагировал невразумительным хрипом. Горячую воду так и не дали, это уже действительно возмутительно. Права пенсионерка-активистка.
- Нет воды, видимо весь дом отключили, - сказал Сергеев, возвращаясь в прихожую. Пацан его нервировал, особенно раздражала его манера смотреть куда-то в грудь собеседнику, медленно выдавливая слова.
- А… - сказал он, - ну я тогда пойду…
- Прорвало небось где-то, - произнес Владислав.
- Прорвало? - казалось, его собеседник напряженно над этим задумался, вынырнув из Бог знает каких туманных далей, - а… может быть.
И он повернулся и зашагал куда-то вверх по лестнице, наверное опрашивать тамошних жильцов. В высотном панельном доме часто бывало так, что разные жильцы были обеспеченны водой по-разному, а некоторые не обеспеченны вовсе. Особенно страдали жильцы верхних этажей, почти сплошь состоящие из переселенных из трущоб Нижнего города бабулек. Перебои в подаче горячей воды заставляли их ностальгически вздыхать об утраченных ныне газовых колонках. Там лишь бы холодная вода была, а тепло приложится.
Владислав проводил странного гостя взглядом - все-таки явный маньяк. По всей вероятности, вечная жертва в школе, озлобленный, одинокий и скрытый садист в душе. Может быть, пишет стихи. Влад ухмыльнулся и прикрыл дверь, четко щелкнув замком - какие только люди не живут на свете. День вовсю разгорелся, солнце, наконец, пробило многокилометровую брешь в тучевом массиве и изливало теперь свой благодатный свет в неограниченных количествах. На улице чириканье птиц смешивалось с щебетанием детей, облюбовавших пропеллер-карусель. Двое из них повисли на торчащем под углом в сорок пять градусов сиденье и пытались этот пропеллер раскрутить. Дело обещало окончиться травмами, но веселья было много.
Однако надо было возвращаться к статье. Переписывать ее вновь, или посылать Кукушкина далеко и надолго. В конце концов, он - Владислав Сергеев, не работает постоянно на его задрипанный региональный журнал. Он - свободная птица, как те воробьи за окном, пусть такая же необеспеченная материально.
Стоило еще раз сходить к Степану, и удостовериться, что его вчерашнее утверждение не было последствием неожиданно случившегося делириум тременс. А судя по его оторванному от реальности виду, тременс явно имел место быть.
Статья… опять курлыканье звонка. Здесь сегодня что, дворец съездов? Опять малолетний маньяк с причитаниями насчет воды? Подавив глухое раздражение, Влад поспешил открывать.
Субъект за дверью доверия не внушал абсолютно. Было ему под тридцать, и одет он был неприметно, вот только веяло от типа чем-то нехорошим. Некими темными эманациями, как и у того парня, только этот случай явно был куда более запущен. И глаза у незваного гостя были покрасневшие, словно он долго смотрел на экран телевизора или три часа просидел в накуренной комнате.
Сергеев не без мрачности созерцал пришельца. Тот же отстранено смотрел в пол.
- Насчет воды? - спросил Влад, не здороваясь. Грубовато, но…
Гость встрепенулся и посмотрел прямо на хозяина квартиры:
- Воды? А, воды! Да, воду отключили. Но я не о том. - Голос у него был негромкий и вкрадчивый, не без некоторой монотонности, словно его обладатель часами произносил какие-то только ему одному ведомые речи. - Вы ведь Сергеев Владислав Владимирович?
- Я… - сказал журналист осторожно.
- Да вы собственно не волнуйтесь, - проговорил посетитель, - я не из органов, нет. Я из конфессии Просвещенного Ангелайи, крупнейшей в нашем городе… может быть вы слышали…
Все понятно. Ангелайя, кто ж о нем не слышал, если все бабки на скамейках только и судачат о могущественном теневом заправиле секты. Действительно, крупнейшей в городе, и набирающей все новых и новых членов. Влад напряг память и вытащил из клубящегося месива своих воспоминаний все, что он знал о секте. А знал он, благодаря своей профессии, немало.