* * *
Вызов на ковер к декану прямо с лекции застал Шуру врасплох. Декан матфака, толстый и меланхоличный Геворг Ашотович Гамрян, самый лучший из армян, как говорили о нем на факультете, практически на все смотрел сквозь пальцы. Открывая дверь деканата, Шура терялся в догадках по поводу этого вызова.
Гамрян говорил по телефону. Повинуясь его короткому жесту, Шура присел на краешек стула. Секретарь, веселая и разбитная Анюта, озорно ему подмигнула: мол, не дрейфь, студент, где наша не пропадала.
– Ну что, Черников, – сказал Гамрян, закончив телефонный разговор, – будем вас исключать.
Шура просто сел. Хотя и так сидел.
– За что? – только и смог вымолвить он. Декан очень выразительно усмехнулся.
– За прогулы, Александр. Общим числом шестьдесят академических часов.
Шура посчитал. Действительно, набежало. Вроде бы и немного пропустил со всей этой историей с Лизой, а вот поди ж ты. Староста Наташка, толстомясая девчонка откуда-то с дальних хуторов области, невзлюбила его с первого сентября – за то, что Шура не обратил на нее внимания, как на девушку: это для чести сельской красавицы оказалось непереносимой обидой. Разумеется, в журнале посещаемости она недрогнувшей рукой выставляла ему все прогулы. Вот черт, что делать-то теперь?
– Блин, – тихо выдохнул Шура. – А варианты есть?
Декан поиграл изящной золотистой ручкой с кокетливым рубинчиком на зажиме.
– Не надо только мне врать про вашу больную маму. Рассказывайте ситуацию.
– Влюбился, – произнес Шура, решив, что обманывать декана дохлый номер – о проницательности Гамряна ходили легенды. Была ли тут колоссальная интуиция или жизненный опыт – неизвестно, однако отливать пули в этом случае не стоило. – Влюбился я, Геворг Ашотович. Сам не свой хожу.
– И ходите, судя по всему, мимо института, – декан усмехнулся в пушистые усы. Шура сокрушенно кивнул.
– Мимо.
– А девушка что? – поинтересовался Гамрян, который, помимо репутации прозорливца, имел еще и репутацию дамского угодника. – Отвечает взаимностью?
Шура покраснел.
– Отвечает.
– Весна, – глубокомысленно прокомментировал Гамрян. – Гормоны бьют, и в основном по голове. Вы как думаете сессию сдавать при подобных раскладах?
Шура повел плечами.
– Я все пропущенные лекции переписал.
– Переписал, – скривился Гамрян. – А лабораторные? А практика? – он сделал паузу и спросил: – Девушка-то с нашего факультета?
– Н-нет, она ни с какого факультета, – промямлил Шура. А ведь и вправду, где же она учится, если вообще учится?
– Как зовут?
– Лиза Голицынская, – произнес Шура. И тут декан его здорово удивил, потому что странно улыбнулся и сказал:
– Что ж вы сразу не сказали, Саша? Вопрос снят, можете быть свободны.
Шура сел вторично. Хотя по-прежнему сидел.
– А… вы разве меня не исключаете?
Гамрян развел руками.
– Конечно, нет. Раз тут такие люди. Идите. Елизавете Анатольевне привет.
Шура встал и пошел к выходу. В дверях Гамрян его окликнул:
– Кстати, увидите этого Крамера, передайте, чтобы зашел. У него прогулов побольше вашего наберется.
Шура кивнул.
– Он с Лизой работал. Оттуда и прогулы.
Декан вопросительно заломил правую бровь.
– Кем работал, фамилиаром?
– Не знаю.
– Ладно, идите.
Шура вышел в коридор и начал спускаться по лестнице, задумчиво хлопая ладонью по перилам. Какой тесный город, все друг друга знают, оказывают важные услуги и имеют связи. Как связан Гамрян с Лизой? И ведь связан, иначе бы не отпустил Шуру вот так запросто, едва услышав ее имя. Какой тесный город.
Уже на улице Шура достал мобильник, автоматически заметил, что пора класть его на подзарядку и выбрал в телефонной книжке номер Лизы.
– Тебе привет от Геворга Ашотовича, – сказал он, когда услышал ее голос. – Большой и горячий.
Лиза усмехнулась.
– Ему тоже. Если тебя не затруднит.
Двое студентов-индусов, учившихся на химико-биологическом, остановились рядом с Шурой покурить. "Вот смешно получится, если они тоже знакомы с Лизой", – подумал Шура и спросил:
– Откуда вы друг друга знаете? Если не секрет.
– Не секрет, – беззаботно ответила Лиза. – Гамрян – знающий маг второго посвящения. Самый крутой в области. А ты что подумал?
Что ты была его любовницей, подумал Шура и ответил:
– Да так, грешным делом.
– Головой надо думать, – иронично, однако беззлобно посоветовала Лиза. – А не грешным делом. Ладно, в студии увидимся.
И в трубке раздались гудки. Некоторое время Шура рассматривал мобильник с одной только мыслью в голове: декан их факультета знающий маг. Вот откуда его прозорливость. Все всегда оказывается так просто. А вздумай Шура рассказать об этом хоть кому-нибудь? Быстро ли его повезут в дурдом?
В институтские ворота вошел Ваня. Прежде самоуверенный и нахальный, теперь он стал каким-то тусклым и пришибленным; Шура вспомнил Воробушка, привидевшегося ему во время посвящения Лизы и ощутил внезапную острую жалость.
– Тебя Гамрян вызывает, – сказал он, когда Ваня подошел поближе. – Исключать за прогулы будет.
Воробушек тоскливо посмотрел на Шуру и вздохнул:
– Ну и пусть. Мне все равно.
Шура обалдел в третий раз за последние полчаса.
– С ума сошел? – поинтересовался он.
– Тебе-то что? – бесцветным голосом осведомился Ваня. – Иди давай к своей ведьме, удачи вам.
Шура вспомнил: детская фотография, бедно одетый мальчик напряженно смотрит в объектив. Весь гонор и вся великолепная наглость Воробья исчезли в неизвестном направлении – сейчас перед Шурой стоял совершенно несчастный второклассник, которого не любили учителя и били старшие школьники. "Я его тоже лупил", – подумал Шура, и его жалость сменил стыд.
– Вань, ты что? – ошарашенно спросил Шура. – Какое "все равно", в армию улетишь ведь.
Ваня шмыгнул носом и отвернулся.
– Вот когда она тебя использует и выкинет, тебе тоже будет все равно, армия или что, – дрожащим голосом ответил он, и Шуру накрыло: депрессия, мрак, искушение бритвы на венах – такое сильное, что не дает дышать. – Валяй, думай, что ты ей нужен. А на самом деле…
Он провел ладонью по глазам и пошел к дверям университета. А ведь вполне возможно, подумал Шура, и перед глазами вспыхнуло: раковина в кровавых потеках, неумело искромсанная рука, нож для резки бумаг на кафеле. Она ведьма, и любить ее опасно. Что же получается, Воробей любил? И получил от ворот поворот?
В лужах прыгали солнечные зайчики. Точно такие же, как и на лезвии.
* * *
На занятие Лиза не пришла. Сбросила сообщение о том, что будет весь вечер в клубе и пожелала успехов – Шура мысленно матернулся и с досады выбрал для занятия ча-ча-ча, танец, который стойко не любила вся группа. Пусть будет плохо всем, не только ему.
"Валяй, думай, что ты ей нужен. А на самом деле…"
Что? Шура стоял у станка, смотрел на танцующих – основной ход, раскрытие, поворот, бегущая дорожка тасовались, как карты в колоде – что, Ваня? Слишком много странных загадок, слишком много тьмы и боли, все это слишком, но без Лизы он уже не сможет. Любовь? Разве мы любим воду, которую пьем?
"Удачи вам", – откликнулся Ваня из его памяти. А ведь он общался с Лизой больше Шуры, значит, ему сейчас больнее. Каково это – потерять ее? Понимать, что не нужен ей? Шуре вдруг стало холодно, хотя в зале царила тропическая жара. Возможно ли: бросить все, уйти первым, не вернуться – почувствует ли она хоть что-то? Студийцы танцевали где-то вне его понимания, удивляясь тому, что тренер постоянно смотрит куда-то мимо них; Ирина проскользнула в дверь, наградив Шуру изумленным взглядом – он не думал ни о ком.
После занятия Шура подумал и пошел в "Город", благо идти было всего два квартала, а апрельский вечер выдался на редкость теплым и ласковым. Шура брел по дороге, закинув за спину новый рюкзак, и размышлял, о том, что скоро увидит Лизу.
В "Городе" Шура ни разу не был (если не считать тогдашней встречи с Лизой в предбаннике), и клуб ему понравился, хотя он не слишком любил ранний накал танцевальных сессий. Сейчас же вечер только начался, на танцполе крутились самые заядлые клабберы, и ди-джей не спешил заводить публику, включая что-то очень незатейливое – под такое танцевать и не особо хочется. Шура узнал у охранника, где можно найти госпожу Голицынскую и прошел на второй уровень, в VIP-зал. Здесь было очень уютно, за столиками уже расположились посетители, и сновала бесшумная и ненавязчивая обслуга. Лиза сидела на диванчике в углу. В полумраке Шура не увидел ее, но понял каким-то шестым чувством, что она там.
На мгновение его захлестнуло. VIP-зал стал широким и светлым – бальным, откуда-то издалека донеслось пение птиц и удивительная музыка.
"Эйфория, – подумал Шура. – Словно умирал от жажды в жаркий день, а тебе дали холодной воды".
Он пошел через зал по прямой, словно его вели на тонкой металлической нити, понимая, что скучал – банально и просто.
Лиза ела виноград, отрывая крупные ягоды от кисти. На диване рядом лежал Ваня, пристроив голову на ее коленях. Шура увидел, что его левая рука забинтована до локтя. Неужели Лиза боялась этого – Шуру, который будет плестись за ней и кромсать непослушные скользкие вены тупым ножом в вонючем сортире?
– А, Дылда заявился, – протянул Ванечка, и Шура понял, что тот пьян, а возможно, и под кайфом. – Давай, присоединяйся. К нашей. Милой. Компании. Ведьма Лиза и ее мужчины.
– Заткнись, – равнодушно посоветовала Лиза. – Мужчина.
Шура сел напротив. Ванечка недовольно зыркнул на него странно блестящими глазами, но ничего больше не сказал.
– Воробей-то наш хотел с собой покончить, – сообщила Лиза с такими интонациями, словно речь шла о том, что Воробей собрался купить пачку чая. – Хорошо еще охраннику по нужде приспичило, а то бы… Не дай Бог, конечно.
"На его месте мог бы быть ты, – ожил внутренний голос. – Пришел бы в клуб пораньше, когда еще никого там нет, зашел бы в сортир и стал препарировать солнечных зайчиков от запястья до локтя. И думал бы о том, что она обязательно увидит, когда санитары будут выносить тебя вперед ногами, и, может быть, пожалеет… Ванечка трус по большому счету, а ты бы успел, успел. Составил бы потом компанию тому парню – страна мертвых не самое плохое место, если вдуматься".
Шура зажмурился.
– Как прошло занятие? – поинтересовалась Лиза. Шура вдруг почувствовал, что дико устал, будто весь день разгружал уголь, причем без лопаты, а прямо горстями.
– Ча-ча-ча, – ответил он. – Ты не любишь.
И понял, что последняя его реплика почти не имеет отношения к танцу.
– Это ты учишь чаче? – подал голос Ваня. – Бли-ин, Лиза, это цирк. Он же тормоз, куда ему.
– Зато ты, как я поняла, не в меру шустрый, – нахмурилась Лиза. – Рука болит?
– Немножко.
– По голове бы тебе надавать за такие дела, да руку жалко отбить.
Ди-джей наконец поставил музыку поживее. Шура взглянул Лизе в глаза и подумал, что ей тяжело. Невыносимо тяжело. Она как будто волокла на себе весь сегодняшний день, всю его боль и радость. Шура не удивился бы появлению на ее руке стигматов, похожих на Ванины порезы – связь со всем миром обязывает, знаете ли.
– Как ты? – спросил Шура. На несколько секунд Лиза закрыла глаза.
– Не очень, Шура. Еще этот вот… птенец. Удумал.
– Я не птенец, – сразу же откликнулся Ванечка, и Шуре почему-то захотелось как следует дать ему по заднице.
– Ты зачем вены резал, дурик? – осведомился он. Ваня фыркнул.
– Шел бы ты знаешь, куда? Тормоз, блин. Два метра против ветра.
Лиза вынула из кармана пачку тонких сигарет и закурила. Шура почему-то знал, что будет дальше: они посидят так еще минут десять, а потом Лиза отвезет Воробушка домой и сдаст на руки родителям, которые будут ругать ее ведьмой и шлюхой, доводящей приличных мальчиков до суицида. А приличный мальчик Ваня будет держать ее за руку и радоваться тому, что она рядом, думая: ну и ладно, ну и пусть, зато она не прогоняет.
Лиза смотрела на него в упор. Шура не мог понять ее взгляда.
– Знаешь, у тебя не читается судьба, – промолвила она. – Никогда такого не видела.
– В каком смысле? – не понял Шура.
– Я же говорил, он тормоз, – сонно отозвался Ванечка. Лиза таки шлепнула его по сидячему месту.
– Нет четкой картины, – ответила она. – Мешанина образов, которые я не могу истолковать. Некоторые просто по логике вещей не могут принадлежать тебе.
– Это опасно? – озадаченно спросил Шура.
Лиза вздохнула и задавила сигарету в пепельнице.
– Это незнакомо.
* * *
Решение расстаться с Лизой далось Шуре нелегко.
Сначала он просто боялся. Боялся всего, что крутилось вокруг нее, боялся самой Лизы, боялся… Шура никак не мог объяснить свой страх, однако при ее появлении его охватывала настоящая паника. К тому же Ваня, который ходил на лекции подчеркнуто аккуратно, прелупредил его в записке на сигаретной пачке:
"Бежал бы ты, Дылда, подальше. По-хорошему рекомендую".
Шура спрятал пачку на дно рюкзака.
В середине апреля он уволился из дворца спорта. Официальным обоснованием было наступление сессии и травма колена, справку о которой за сотню ему выписал вечно пьяный институтский врач. Студийцы устроили Шуре торжественные проводы, притащив на последнее занятие положенное количество бутербродов, вина и пластиковых стаканчиков. Лиза не пришла, и Шура невольно этому обрадовался. Ему не хотелось с ней видеться – чувствовать одновременно страх и желание, которые терзали его на тряпки. Девчонки печально улыбались, говорили много хороших слов о том, какой он, Шура, замечательный человек и тренер. Напоследок он станцевал с каждой медленный вальс, бутылки, огрызки и стаканчики были убраны в пакет, и Шура покинул дворец спорта.
Он надеялся, что дальше будет проще, и не знал, насколько ошибался. Он думал, что, удалив Лизин номер из записной книжки телефона, избавляется от причудливо нереального прошлого, и не знал, что самое интересное и страшное ждет его впереди. Шура вернулся к учебе, сосредоточенно посещал лекции и лабораторки, усиленно конспектировал пропущенное и даже умудрился поучаствовать в студенческой научной конференции, чем заслужил легкое недоумение окружающих.
Сразу после майских праздников его снова вызвали к декану. Сейчас Шура не знал за собой никаких грехов, тетради с лекциями спокойно лежали в рюкзаке, а статью про логарифмы Бенгаузена взяли в университетский сборник, однако Гамрян посмотрел на незадачливого студента по меньшей мере так, будто Шура замышлял взорвать детский сад. Секретарша и доцент Будилин, которые собирались послушать, в чем дело, были безжалостно выставлены за дверь.
– Что случилось? – спросил Шура, не понимая уже совершенно ничего. Гамрян откинулся в кресле и гневно фыркнул в усы.
– Почти ничего, – сказал он. – Кроме того, что Голицынскую вчера хотели убить.
Шура почувствовал, как под ним дрогнул пол. Голицынскую хотели убить. Хоровод мыслей закружился в голове: убить Лизу… он вовремя ушел… Лизу хотели убить… Лизу… его Лизу…
– Кто? – спросил он и сам удивился тому, как жалко прозвучал его голос. Гамрян смотрел сквозь него.
– Я хотел спросить об этом у вас, Черников.
Бах! – услышал Шура, перед глазами мелькнул знакомый серый занавес, и Шура провалился во тьму. Впрочем, его беспамятство было недолгим: декан вылил ему в лицо стакан воды, и Шура встрепенулся.
– Вы думаете… – начал он, – что это сделал… я?
Гамрян с неудовольствием поморщился.
– И что она с вами возилась? – процедил он. – Не мужчина, а нервическая барышня. Ничего подобного я не думаю. Вы, судя по всему, и хлеб порезать не можете, не то что…
Шура вытер лицо ладонью и взглянул на декана. Хитрый и пронырливый управленец с замашками опытного ловеласа исчез неведомо куда – перед Шурой был матерый маг, от одного взгляда которого стекла схватывало инеем. Шура ощутил, что его внутренности превращаются в кусочки льда.
– Я знаю, кто вы, – прошептал он. Слова вырывались помимо его воли. – Кто вы на самом деле. Она сказала.
Гамрян на это не отреагировал никак, словно Шура вообще молчал.
– Сейчас вы расскажете мне все, что узнали о Лизиных делах. Абсолютно все. Поведение, привычки, способ бросания иглы, знакомые во всех возможных кругах. С Крамером я уже беседовал, но он, по-моему, не совсем адекватен. Итак, я слушаю.
– Кто это сделал? – спросил Шура. – Где Лиза?
Гамрян вздохнул и вынул из малахитового портсигара тонкую дорогую сигарету.
– В больнице Лиза, – ответил он устало. – С микроинсультом. Если тебя интересуют подробности, то вчера вечером в нее бросили иголку, которая должна была ее убить.
На какое-то время Шура перестал быть собой. Такое с ним бывало и раньше в минуты кризисов, например, когда отец ушел от них с мамой. Сейчас же он настолько перепугался за Лизу, что воздух был колким и хрустящим – Шура поперхнулся и всхлипнул, чувствуя, как из носа потекла теплая струйка крови. Окружающий его мир был далеким и зыбким, Шура видел все будто бы со стороны, с невероятной брезгливостью понимая, что это тело, сгусток плоти, костлявый и уродливый, имеет к нему какое-то отношение. И откуда-то издали надвигался иной мир, где абсолютно все было настолько чуждым привычной человеческой логике, что Шура испугался еще больше, понимая: он может не выбраться.
Он не понял, как пришел в себя. Гамрян смотрел на него, как рыбак на акулу, клюнувшую на ничтожного червячка в загнивающем пруду.
– Что это было? – поинтересовался декан.
– Что такое иголка? – спросил Шура и не услышал себя. Он слепо нашарил в кармане платок и начал стирать подсыхающую кровь.
– Плотный сгусток особой энергии, который используется такими, как мы, для нанесения особо чувствительных ударов, – голос декана прозвучал будто бы из-за стены, и Шура испугался, что проваливается снова, однако обошлось. – Выглядит как обыкновенная сосулька. Лизу вчера пробили именно такой иголочкой, и теперь я хочу выяснить, кто именно это сделал.
– Я не знаю… – прошептал Шура. Гамрян посмотрел на него уже с явной неприязнью и сказал:
– Это "я не знаю" Крамер повторил мне сегодня сорок пять раз. Саша, – промолвил Гамрян, снова переходя на "вы". – Неужели она вам настолько безразлична, что вы способны только мямлить, словно недоразвитый идиот?
– Она мне далеко не безразлична, – произнес Шура, чувствуя, как в нем поднимается злость, – но я не могу вам ничего рассказать. Лиза никогда не посвящала меня в свои дела.
– Но, тем не менее, вы сопровождали ее в Москву на второе посвящение и даже вмешались в ход обряда, – сказал декан. – Или это была коллективная галлюцинация особо одаренных людей? В протоколе указано, что некий молодой человек неопределяемой эмотивной матрицы присутствовал при обряде посвящения, едва не сорвав его, а потом молниеносно исчез, прихватив с собой знающего мага Голицынскую. И вы говорите, что не в курсе?
Шура закрыл глаза, физически ощущая тяжесть свалившейся на него информации. Слишком, все это слишком; интересно, если бы он не убежал от Лизы, не оставил ее почти месяц назад, не вычеркнул из своей жизни, удалось бы ему защитить ее хоть как-то?