Потом я увидела Мор. Этого я никак не ожидала. Она шла с листком в руке, так беззаботно, словно разыгрывала серьезную роль в игре. Я окликнула ее по имени, и она обернулась, и увидела меня, и улыбнулась так радостно, что разбила мне сердце. Я потянулась к ней, а она ко мне, но на самом деле ее там не было – как фейри, хуже чем фейри. Она как будто испугалась, стала озираться и, конечно, увидела собравшихся вдоль тропы фейри.
– Отпусти, – выдохнул мне в ухо Глорфиндейл таким теплым шепотом, что волосы зашевелились.
Я ее не держала – хотя держала. Наши протянутые руки не соприкасались, но связь была осязаемой. Она мерцала лиловым светом. Единственная, в чем был цвет. Видела я не обычным зрением, как будто весь прошлый год она болталась вокруг меня как обломок моста. А теперь восстановилась, стала целой, мы были вместе.
– Держать или умирать, – сказал он мне в ухо, и я поняла, он хотел сказать, что я могла бы удержать ее здесь, и это было бы плохо, и я ему поверила, хотя и не поняла, или я могла бы отпустить ее за ту дверь к смерти. Это было бы самоубийство. Но отпустить ее я не могла. Все минувшее время без нее было очень тяжелым, такой гнусный год. И я всегда готова была умереть, если надо.
– Наполовину, – сказал Глорфиндейл, и он не имел в виду, что я наполовину мертва без нее или что она на половине пути, ничего такого – он имел в виду, что я остановилась на половине "Вавилона-17" и, если пойду дальше, никогда не узнаю, чем там закончилось.
Бывают и более странные причины жить.
Есть книги. Есть тетушка Тэг и дедушка. Есть Сэм и Джилл. Есть межбиблиотечная рассылка. Есть книги, в которые уходишь с головой. Есть отдаленная надежда на карасс когда-нибудь в будущем. Есть Глорфиндейл, который заботится обо мне настолько, насколько фейри способны о чем-то заботиться.
Я отпустила. Нехотя, но отпустила. Она цеплялась. Она держалась, так что отпустить было мало. Если я хотела жить, мне надо было ее оттолкнуть, несмотря на связь между нами, хотя она плакала, звала меня и держалась изо всех сил. Никогда мне не было так тяжело, даже когда она умерла. Хуже, чем когда меня оттащили и "скорая" увезла ее, захватив мою улыбающуюся мать, но не меня. Хуже, чем когда тетушка Тэг мне сказала, что она умерла.
Мор всегда была храбрее меня, и практичнее, и добрее, просто во всем лучше. Она была нашей лучшей половиной.
А теперь ей было страшно, одиноко, и сиротливо, и мертво, а мне надо было ее оттолкнуть. Она изменялась, цепляясь за меня, стала вьюнком, обвила меня всю и стала водорослью, цепкими щупальцами и слизью, которую никак не стряхнешь. Теперь, когда я захотела от нее избавиться, у меня не получалось, и как она ни менялась, я все время знала, что это Мор. Чувствовала, что она. Мне было страшно. Я не хотела ей зла. Кончилось тем, что я всем весом оперлась на ногу. Боль разорвала связь, так же как спугивала фейри. Болеть умело мое живое тело – так же как собирать дубовые листья и нести их в гору.
Тогда она пошла вперед или хотела пойти, но сумерки стали тьмой, и нельзя было пройти за дверь, двери больше не существовало. Мор остановилась под деревьями, опять став собой, очень маленькой и потерянной, и я едва не потянулась к ней снова. Но тут она пропала в мгновенье ока, как исчезают фейри.
Дорога вниз в одиночестве получилась долгой. Я на каждом шагу боялась, не встретить бы мать, если она явилась проверить, отчего сорвался ее замысел всех их захватить. Попытка удалась ей из-за Мор, теперь я это понимала, потому что Мор была ее дочерью, ее крови. Я все думала, что не могу бегать, а она может. Мор казалась далекой как никогда. Фейри, естественно, все поисчезали от боли. Даже "Вавилон-17", лежавший у меня в сумке, казался очень далеким. Но тетушка Тэг ждала меня в машине, и дедушка в "Феду Хир" был так рад меня видеть, он бы не перенес, если бы я ушла. Постель плямкавшего губами мужчины была пуста, его пустое тело уже унесли. Повезло ему, что ушел сегодня. Тем, кто умрет в ноябре, придется ждать целый год. Как Мор. Что с ней сталось? Придется ли ей ждать до будущего года?
Четверг, 1 ноября 1979 года
Чем больше думаю, тем меньше понимаю, что это было. Неужели все долины так открываются? А как же люди, которые умирают на равнинах? Это действительно древнее место, древнее рудника, или рудник открыл его там, где прежде был гладкий склон? И куда они ушли? И на самом ли деле они были? А Мор? Где она теперь? Ее все-таки захватила мать? Помогут ли ей фейри? И почему рябины? Никогда не слышала, чтобы рябину считали деревом смерти – это о вязах говорят: кладбищенские вязы. Но листья были дубовые, сухое золото дубовых листьев. Один остался у меня в сумке. Это не значит, что кому-то не хватило, у Мор был лист, и другие еще хрустели под ногами, когда я уходила. Я принесла более чем достаточно. Я думала, что все вытряхнула, но один остался под черной обложкой "Вавилона-17". До чего же странная книга! Неужели язык действительно определяет образ мышления? То есть вот так?
Похоже, у меня сегодня сплошные вопросы.
Я вымоталась и для ноги слов не найду, так что весь день сидела дома и читала. Потом приготовила ужин для тетушки Тэг, когда она вернется из школы, – грибную запеканку с луком, сыром и сливками, и картошку в мундире тоже с сыром, и горошек. Она сказала: как это мило, и что, наверное, мужчин так кормят каждый день, если они женаты, и что ей бы нужен не муж, который на такое рассчитывает, а жена, которая бы такое готовила. Приятно было готовить из настоящих продуктов. Есть в этом что-то основательное. Не то чтобы я прибегала к волшебству, кроме того волшебства, которое требуется, чтобы из больших плоских грибов и сырой картошки сделать объедение. Я просто готовила ужин. Но хотелось бы знать, сколько волшебства в том, чтобы готовить для других, может, я просто не знаю. А оно очень даже может быть. Посуда тетушки Тэг любит меня не больше Хурмы. Ножи и вилки в меня не втыкаются, но выворачиваются из руки. Они знают, что я им не хозяйка.
Вроде бы у Хайнлайна есть повесть "Дорога славы". Это, наверное, что-то! Интересно, есть ли у Даниэля? Если нет, славься вовеки межбиблиотечная рассылка.
Пятница, 2 ноября 1979 года
Сегодня опять ездила в Абердэр автобусом. Ни Мор, ни фейри ни слухом ни духом, хотя у меня было чувство, будто они исчезают за миг до моего взгляда и появляются, едва я отвернусь. Это, конечно, игра, только мне в нее играть неохота. Я искала ответов, хотя могла бы знать, что от них никогда не добьешься прямых ответов, даже когда им что-то нужно, а теперь тем более.
Я сходила к дедушкиному дому. Ключ от входной двери у меня остался, хотя поворачивался теперь туго, и попасть внутрь оказалось ужасно трудно. Тетушка Тэг поддерживает там чистоту, но все равно пахнет пылью и запустением. У него совсем маленький домик, зажатый между двух других. Когда здесь жила тетушка Флорри, там не было ванной комнаты. Ванна стояла в кухне, а туалет стоял "а ти бак", на улице. Так было и когда здесь жили прабабушка с прадедушкой. Дедушка, когда вернулся туда, провел водопровод. А мне очень даже нравилась ванна в кухне возле угольной печи. Было удивительно уютно. А вот выходить в туалет я терпеть не могла, особенно по ночам.
Он переехал сюда после смерти Мор, чтобы отделаться от моей матери. От нее все бегут. Официально я не с ним жила. Официально я жила с ней. Я иногда даже проводила с ней несколько дней, когда она настаивала, но чаще отказывалась, пока дедушка оставался здоров. У меня была своя спальня с кроватью из дома и синим ящиком. Бо́льшая часть моих книг и одежды теперь у нее, но я нашла шерстяной джемпер Мор, и свою полотняную рубашку со львом, и номер "Будущего". "Будущее" – это американский журнал научной фантастики, его выписывают в "Лирс", и я его обожаю. Я там в понедельник купила новый выпуск: за апрель – июнь. Оставлю почитать в поезде.
И я оставила несколько книжек. Знаю, что до Рождества их будет не забрать, но у меня уже просто груда, а эти я скорей всего в ближайшее время не захочу перечитывать. В школе не так уж много места. Словом, даже если я стану по ним скучать, пусть лучше будут здесь. Если дедушка поправится настолько, что выпишется из "Феду Хир" домой, я тоже смогу вернуться. Даниэлю в общем все равно. Уверена, он не станет возражать. Я чувствую, что по-настоящему нигде не живу, и мне это очень не нравится. Утешительно думать, что в моей комнате на подоконнике сложены в алфавитном порядке восемь книг. Это тоже волшебство, магическая связь. Моя мать сюда не попадет, а если бы и попала, это ведь книги. С книгами не поколдуешь, кроме совсем особенных изданий, – а если бы она и умела, остальные мои книжки все равно у нее. У нее так много моего осталось, но забрать никак не получится.
Если я опять нанесла ей поражение, а мне кажется, так и есть, захочет ли она мстить? Все было совсем не так, как в прошлый раз. Я жутко разочарована, тем более что не сумела найти Глорфиндейла, чтобы задать ему свои девять миллионов вопросов.
Запереть входную дверь я не сумела. Замкнула ее изнутри и вышла с черного хода, а потом протолкнула ключ от задней двери в почтовый ящик. И предупредила тетушку Тэг, она первой после меня туда придет.
Сегодня днем, когда они вернулись из школы, повидалась с Мойрой, Ли и Насрин. Они расспрашивали про Арлингхерст, но я не стала рассказывать, только прошлась по поверхности. У Ли появился парень, Эндрю, тот, что был отличником по математике, когда мы все маленькими учились в Парковой школе. Я сказала это вслух, а Мойра съязвила, что кое-кто из нас маленьким и остался. Она здорово вытянулась. Интересно, вырасту ли я. Я сейчас того же роста, как в двенадцать, когда мы были самыми высокими в классе, но теперь меня почти все обогнали. Они мне пересказали все сплетни. Доркас, та, что была первой по французскому и валлийскому, у которой родители в какой-то чокнутой секте вроде Адвентистов седьмого дня, забеременела. Сью уехала, ее родители перебрались в Англию. Все было вроде бы совсем обычно, но в то же время очень странно, как будто я притворялась.
Завтра возвращаться в Шрусбери, как раз когда никому не надо в школу и мы могли бы вместе чем-нибудь заняться.
Суббота, 3 ноября 1979 года
Поезд до Кру намного меньше лондонского. Проход и маленькие купе на восемь сидячих мест, вроде лавочек друг против друга. Наверху багажные полки и еще черно-белые виды разных мест – в моем купе Ньютонское аббатство, о котором я никогда не слышала. Интересно, где это? Выглядит симпатично. Большей частью купе принадлежало мне одной, только в Абергавенни села пожилая леди с двумя детьми, а в Херефорде они сошли. Они мне не слишком мешали. Я то смотрела в окно, то читала, сперва свое "Будущее", а потом начала купленный в "Лирс" "Салун Галахана на перекрестке времен" Спайдера Робинсона.
Поезд шел на север вдоль границы Уэльса. У Кардиффа и Ньюпорта все тянулись холмы и поля, и так до самой границы. Солнце то выходило, то пряталось, как бывает под конец осени, когда свет такой странный, будто все цвета видишь из-под воды. Облачка бросали темные пятна на горы, а где было солнечное пятно, там трава будто светилась, хоть читай при ее свете. Из поезда видна Сахарная голова. Ну, это гора очень заметная. Мы раньше ездили иногда в Абергавенни и в машине распевали: "На холмах Абергавенни пусть бы солнце мне светило!" У меня к нему теплое чувство, хоть я и видела только станцию да холмы за городом. Когда буду писать, упомяну, что проезжала здесь по дороге к дедушке. За Абергавенни поезд где-то пересекает границу с Англией, потому что Херефорд уже Англия, а уж Ладлоу так точно. Ладлоу – маленький торговый городок. Из поезда он очень похож на Освестри, только немножко теплее.
Последняя остановка перед Шрусбери – в Черч-Стреттон. Там в мое купе зашло много народу, и в моем чудном уголке, где я так уютно провела всю дорогу, стало тесновато. И сердце немножко упало. До сих пор я умудрялась не думать о конце поездки.
Даниэль не встретил меня на вокзале в Шрусбери. Я думала, он будет ждать на платформе, но его не было. Я прошла через турникет на стоянку. Подумала доехать автобусом, но понятия не имела, какой именно мне нужен и откуда он отправляется. Вот и еще одно: в долинах я знала все автобусы, и все маршруты, и какой мне может пригодиться. Красно-белый ходит до Кардиффа, а темно-красные – местные. Легко догадаться, что полезно знать драмы и куда как пройти, но я никогда не думала, как может пригодиться знание автобусов, пока не застряла там и ни туда и ни сюда. У меня была сумка и еще сумка с книгами, и не то чтобы багаж неподъемный, но и не пустяк.
У меня еще остались два фунта от десяти. (Может показаться, что много, но мне еще покупать немало книг. Я вернулась в вокзал, к киоску, и купила карту артиллерийского управления в розовой обложке, одна миля в дюйме, с Шрусбери и окрестностями. Я всегда думала, что "артирелистского", но оказалось, не так. Артиллерийское. Смешное слово и смешная мысль: военные делали карты всей страны для своих перевозок, а теперь продают всем и каждому. Ну, я-то не планирую вторжения.) Вернувшись к стоянке, я присела на скамейку. Нашла Майклхем, где стоит Олдхолл, и уже решила, что автобус на Волверхэмптон самый подходящий, когда наконец-то появился Даниэль. Я вздохнула с облегчением при виде подъезжающего черного "Бентли". Карту я сложила и убрала, но он заметил.
– Вижу, ты купила карту, – сказал он.
– Я интересуюсь картами. – Я смутилась, хотя смущаться следовало бы ему, раз он опоздал. Я села в машину. Он выбросил в окно окурок и отъехал. Так нельзя делать, даже на стоянке. Это дурная привычка. Я подумала о нем очень неодобрительно.
Пожалуй, я накуплю топографических карт. Они разбиты по квадратам, и, если начать коллекционировать, со временем можно собрать всю страну. Тогда я всегда найду дорогу и буду знать, как одни места расположены относительно других мест. Хотя они не очень-то помогут, если останутся дома, когда я буду где-то еще. Просто надо завести привычку брать с собой карту мест, куда еду, и, может быть, соседних.
Шрусбери – это где мне покупали форму. Маленький городок и весь вроде бы построен из розового камня.
В Олдхолл мы попали к вечернему чаю. К дневному чаю подают чай, пирожки, и рогалики, и маленькие бутерброды, но к вечернему полагается какое-нибудь горячее и сытное блюдо. В данном случае горячим была паста с сыром и ветчиной, а все остальное холодное. Сэндвичи с тунцом и огурцами, с ветчиной и петрушкой, с сыром и пикулями. Мне очень понравились. Рогалики оказались сухими, как Калахари. И крошились при попытке намазать их маслом. Я в четыре года лучше пекла. Об этом я промолчала, зато сказала одной из теть (я их все еще не различаю), что в следующий раз хотела бы что-нибудь приготовить. Кажется, такие вещи они одобряют.
Говорили они только о школе и ожидали от меня рассказов об учителях и об успехах нашего Дома. Они все три были в Доме Скотта и болеют за него куда больше меня. Никак мне их не понять. Они взрослые, у них собственный дом – и очень даже славный. Но они ничего не делают. Не читают, не работают, не рукодельничают. Они организуют благотворительные распродажи для церкви. Бабушка раньше тоже этим занималась, но при этом и учительницей работала на полный день. Дом они содержат хорошо, но разве это работа для троих? Моему отцу они платят за управление имуществом и деньгами, так что и этим не заняты. Они богаты, достаточно богаты, как мне кажется, но никуда не выходят и ничего не делают, только сидят дома, едят жуткие рогалики и с неподдельным энтузиазмом толкуют о временах, когда Дом Скотта выиграл кубок. Не скажу точно, сколько им лет, но родились они до 1940-го, так что не меньше сорока, а все переживают за дурацкий школьный "дом". Они не притворялись, вот что меня так заинтересовало. Я бы отличила. Они гораздо больше друг с другом разговаривали. Зачем они там сидят? Почему ни одна не вышла замуж? Может, они не выносят детей. Я для них определенно испытание, но это не в счет, могли бы, если захотели, завести милых аристократичных английских деток и выучить их не киснуть.
У Даниэля нашлась "Дорога славы", а еще сборник ""Уолдо" и "Магия Инкорпорейтед"" – это, по его словам, единственное фэнтези у Хайнлайна. Еще он одолжил мне "Сломанный меч" Пола Андерсона. Я все еще читаю рассказы из "Каллахана", они ужасно милые, не совсем такие, как "Телемпат", но мне нравятся.
Завтра в церковь, потом обед с тетями и снова в школу, черт бы ее побрал.
Понедельник, 5 ноября 1979 года
Я помню, какой далекой казалась школа из лабиринта, но стоило вернуться, и от нее никуда не деться, как будто я и не уезжала.
Смешно подумать, как мелко все, что можно рассказать о каникулах. Всего неделя, но за нее столько произошло по сравнению со школьной неделей, что хватило бы на год. А когда меня сегодня на французском разговорном спросили, я только и смогла рассказать, что "Je visite mon grandpere dans Londres et je visite mon autre grandpere dans Pays de Galles". Два визита к дедушкам и все, а Мадам сказала только, что надо говорить "en" а не "dans". Я окунулась в школу, как в теплую ванну, и вода сомкнулась у меня над головой. Я могла бы рассказать им про Хеллоуин, Глорфиндейла и мертвых, но не стану.
"Дорога славы" меня глубоко разочаровала. Ненавижу! Бросила читать и вместо нее взялась за статьи Азимова, которые Джилл дала, – вот до чего ненавижу. Люблю Хайнлайна, но фэнтези – это явно не его. Просто глупо. И никто не скажет, что "О, Скар" звучит похоже на Оскар, это совсем неправдоподобно. Книга почти такая же мерзкая, как ее обложка, а этим кое-что сказано, потому что обложка настолько мерзкая, что мисс Кэрролл вздернула бровь, увидев ее от своего стола, через всю библиотеку. Забавно, что у "Тритона", где все про секс и социологию, на обложке взрывается космический корабль, а у "Дороги славы", где секс попадается иногда, но в общем это глупая приключенческая книжонка, такая обложка. Ожидается какой-то поэтический конкурс. Все вроде бы заранее ждут, что я буду победительницей.
Я скучаю по горам. Прежде по ним не скучала, только думала иногда, как здесь уныло. Но теперь я побывала дома, среди них, и скучаю активно, больше, чем по живым родственникам, больше, чем по возможности закрыть дверь кабинки. Здесь не то чтобы совсем плоско: пологие холмы, а в ясную погоду вдали можно рассмотреть горы Северного Уэльса. Но мне не хватает склонов вокруг.