Часть 3. Ноябрьское полнолуние. Луна в Тельце
Глава 12. Баб, что ли, мало?
Но где премудрость обретается? и где место разума?
Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.
Не дается она за вес серебра; не оценивается она ни золотом Офирским,
ни драгоценным ониксом, ни сапфиром.
Иов, 28,13.
Если бы глаз мог видеть демонов, населяющих Вселенную,
существование было бы невозможно.
Талмуд, Берахот, 6.
С похорон Лили минул почти месяц. Поздняя осень медленно вступила в Меровинг, золотисто-багряная листва осыпалась с древесных ветвей, ноябрьский воздух стал как-то призрачнее и прозрачнее. На настенном календаре Хамала чернела цифра "25". Гиллеля распоряжение декана нисколько не обеспокоило. Он и так просиживал в своей комнате дни и ночи напролёт. Осторожно перелистывал рулоны ветхих свитков, иногда что-то писал, иногда подходил к окну и долго смотрел в серое небо.
Приближение зимы почему-то всегда нервировало Хамала.
Он попытался успокоиться. Открыл тяжелый свиток, за который покойный отец заплатил несколько сотен гиней, наткнувшись на него в Лондоне. "Бог читает Талмуд стоя…" Пытался вдуматься в содержание, но понял, что это бессмысленно. Что-то коробило и мучило его, какая-то странная изнуряющая тоска тяготила и не давала покоя.
Что с ним?
Гиллель отложил свиток. Потом из запертого шкафа, дважды проверив запоры на двери, извлёк инкрустированную серебром шкатулку с надписью на древнееврейском. Погрузил пальцы в мерцающее сияние драгоценных камней. Он знал и чувствовал их, как никто. Собранные вместе, они одновременно околдовывали его и успокаивали. Он вертел в тонких пальцах ярко-зеленый хризоберилл, зеленоватый перидот и фиолетово-красный уваровит, блестящий сухо, как налет в винных бочках. Изумруды и рубины он не любил за излишнюю яркость. Топаз опошлился на мясистых мочках толстых лавочниц, жаждущих задешево увеситься драгоценностями. Только сапфир не продался. Токи его вод ясны и прохладны, но при свете лампы - увы, его пламя гаснет. Нравился Хамалу своим порочным свечением и цимофан, опалы хороши были неверностью блеска, зыбкостью тонов и мутью, но слишком обманчивы и капризны. Бриллиант хоть и завораживал Хамала, но, Боже, как он опошлился с тех пор, как им стали украшать свои руки торгаши. Все опошляется. Даже совершенство. Нет. Не то. Всё не то. Что-то услышанное совсем недавно вонзилось в душу, словно заноза, и мучительно ныло.
Хамал вспомнил встречу с Эрной. Мерзавка и шлюха. Он был задет и взбешен её мыслями о нём, но нет, понял он, не это угнетало его.
Гиллель погрузился в воспоминания. Три года назад он снял дом в Париже, и принимал у себя женщин в будуаре цвета индийской розы, сияние которого омолаживало кожу блудниц, поблекшую от свинцовых белил и увядшую от ночных излишеств. Он жаждал испить чашу самых ядовитых плотских безумств - но чертово неизбывное понимание самых потаенных мыслей последней из кокоток убивало его. Он перестал волноваться женщинами, однообразие ласк приелось и опротивело, тоска понимания сокровенного неизбежно одолевала его. Чувства его впали в летаргию, и только опуская на спину девки в лупанаре кнут и слыша её визг, он ненадолго оживлялся.
Хамал осознал наконец странное обстоятельство, ставшее причиной его внутреннего беспокойства. Митгарт вчера рассказал ему, что вытворил в борделе Нергал: привязал к кровати какую-то несчастную девку, издевался и чуть не запорол её до смерти, мадам Бове была в гневе, кричала, что тут ему не Париж, где можно позволить себе любую мерзость, но он заткнул ей рот оплатой по тройной ставке. Хамал ненавидел Нергала, но, слушая скабрезные и мерзопакостные подробности происшедшего, которые Бенедикт описывал с чувством и смаком, неожиданно почувствовал себя ещё хуже, чем после инцидента с Эрной.
Подумав немного, Гиллель тщательно запер шкатулку и спрятал её, потом осторожно выглянул в коридор. Тишину нарушали только завывания ветра да шорох обледенелых ветвей за окнами. Хамал замкнул дверь, прошёл несколько шагов и постучал в комнату Ригеля. Он был почти уверен, что Эммануэль у Мориса де Невера, но тот оказался у себя. Ригель выглядел утомлённым и немного встревоженным, но, увидев гостя, улыбнулся и жестом пригласил его войти.
Гиллель тоже улыбнулся.
- Я не отвлекаю вас, Эммануэль?
- Нет, я не занят. Вы хотели поговорить со мной?
- Да… - Хамал сел на краешек кресла. - …Кто вы по национальности, Ригель?
Ригеля вопрос не смутил, но заставил растеряться.
- Моя бабка была, судя по всему, француженкой, но, мне кажется, её муж, мой дед, был испанцем. А кто были моя мать и отец - я не знаю, но я говорю на испанском и понимаю по-итальянски и, возможно… - Он горестно пожал плечами. - Я рано осиротел. Но мое обучение здесь кем-то было оплачено. Мне так и не удалось узнать, кем. Хочу думать, что родителями.
- А я - еврей, вы знаете это?
Внимательно посмотрев на Гиллеля, Эммануэль кивнул.
- Разумеется. Морис говорил, что ваш отец был талмудистом, а дед - ювелиром. Но даже если бы он этого не сказал…в ваших глазах - синайская пустыня… - Он осёкся и улыбнулся растерянно и виновато. - Простите, я, кажется, обижаю вас.
Хамал улыбнулся. Гордый и высокомерный, ранимый и обидчивый, он нёс бремя своей национальности как хоругвь и клеймо одновременно. Но Ригелю, что бы тот ни сказал, Хамал, не понимая почему, прощал всё. Впрочем, в последнее время - понимал. Он ощущал какую-то непонятную тягу к этому странному юноше, чьи мысли были непостижимо высоки, а поступки зачастую просто необъяснимы. Его общество радовало Гиллеля, подавляло его хандру и успокаивало нервы. Он даже заметил, что немного ревнует его к Морису де Неверу, и сама их дружба вызывает его зависть.
Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы ни с кем и никогда, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьем кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу - не приходилось напряженно думать, опасаясь выдать свои мысли. Хамал расслабился.
- Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?
- Я слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?
- Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.
Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.
- Кощунственно и горделиво, говорите?
Эммануэль усмехнулся.
- Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.
- Да… Странно, что вы это поняли. А почему?
- Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то неужели - для теплого стойла и сытого пойла? Если всё сведется к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пошло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа…
- …то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? - глаза Хамала весело заискрились.
- Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто вы… простите, я, в отличие от вас, не читаю мысли… но вы показались мне… все-таки…Человеком Духа.
Хамал бросил странный - долгий и внимательный - взгляд на Ригеля.
- В ваших устах это, как я понимаю, комплимент?
Ригель улыбнулся и кивнул.
- Человек Духа не совершит подлость, не унизится до трусости, не измажет себя низостью.
Хамал замер, и глаза его неожиданно потемнели.
- Да… Конечно… 35 глава Исайи. "Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс", - со странным раздражением произнёс он. - Знаете, Ригель, если вы когда-нибудь согрешите, то только смертно… Я ведь это понимаю, я - выкрест.
- Вы крещены?
- Да, конечно, перед вами - раб Божий Гилберт, Жильбер. В Меровинг не примут внука еврея-ювелира, пока он не поцелует крест. Деньги за обучение - еврейские, заметьте, не отмывают, а меня - в купель с головой. Не надо, не надо, - он махнул рукой, заметив гневную реакцию Эммануэля. - Не сердитесь, я ведь на это согласился. Я добровольно отошёл от веры отцов, а что получил?
- А чего искали? Возможности поступить в Меровинг? - голос Ригеля неожиданно прозвучал резче. - Так вы - в Меровинге. Искали бы Истины, может быть, были бы в Истине.
- Как это Невер с вами общается? - вырвалось у Хамала. На миг он смутился и пожалел об этих словах, но тут же нашёлся. - Кстати! Он говорил вам, что у покойной пропали драгоценности?
- … Что?! У Лили?
- Да. Девицы, её соседки, решили, что в её спальне может быть что-то, указывающее на убийцу, позвали Сирраха и обыскали комнату. Риммон утверждает, что кроме истёртого тапка и дохлой мыши там ничего нет. А девицы говорят, что её камни стоили целое состояние. Не лгут, кстати. Многие её украшения сделал мой дед, Абрахам Хамал. - Гиллель хотел что-то добавить, но в это мгновение дверь, с грохотом ударившись о стену, распахнулась настежь.
На пороге, полуголый и разъярённый, похожий на мраморную статую любовника Афродиты бога Арея, стоял Морис де Невер. Его кудри шевелились, как змеи на голове Горгоны, огромные голубые глаза метали искры. Ригель и Хамал в изумлении поднялись. Невер с силой захлопнул за собой дверь, при этом простыня, которой он был обёрнут, свалилась на пол. Эммануэль смущённо отвернулся, а Хамал, напротив, внимательно вгляделся в Мориса и неожиданно расхохотался. Взбешённый Морис замер, а Хамал продолжал хохотать, рухнув в кресло, сотрясаясь всем телом, и то и дело вытирая выступавшие на глаза слёзы. Обмотав вокруг себя простыню, Невер плюхнулся на тахту и неожиданно тоже нервно рассмеялся.
- Прекратите, Хамал, - отсмеявшись, проговорил он, - и без вас тошно.
- Что случилось, Морис? - Эммануэль присел рядом.
Новый взрыв беспутного хохота Хамала помешал де Неверу ответить. Отдышавшись, Гиллель с издевкой процитировал:
- "Неприступный пока, мой Лигурин, щедро Венерою.
Одарённый, когда первый пушок спесь пособьет твою,
И обрежут руно пышных кудрей, что по плечам бегут,
тогда ты, Лигурин, в зеркало глянувши…"
Я люблю Горация, а вы, мсье де Невер?
- Я задушу вас, Гиллель!
- Что произошло? - повторил Эммануэль.
Хамал, всё ещё смеясь, зажёг несколько свечей, добавив света.
- Что! Этот вон понял уже…
- Я же не читаю твоих мыслей, Морис.
- Принимаю ванну, собираюсь обсохнуть и лечь спать. Вдруг из-за ширмы выскакивает Виллигут и лезет ко мне с поцелуями и признаниями в любви! Видели бы вы, что он пытался сделать! - Морис, трепеща, поморщился. - Мир как будто сходит с ума! Тоже мне - Гиацинт! А до чего гадок, и передать невозможно! Эти липкие руки, эти омерзительные губы… - Невер содрогнулся и неожиданно снова разъярился, - это мерзость!! Баб, что ли, мало? На кой черт мне его задница? - В ярком свечном пламени Морис выглядел таким неправдоподобно красивым, что, даже не имея никакой склонности к содомскому греху, любому хотелось бы прикоснуться к шёлку его золотых кудрей и погладить фарфоровую кожу. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что он - настоящий.
- Гиацинт… Вы-то уж точно Аполлон, мсье де Невер… - насмешливо заметил Хамал.
- Да будь оно всё проклято! Аполлон! Тот хоть за нимфами бегал…
- Кстати, не всегда…
Невер зло сплюнул.
- А что Виллигут? - Ригелю вся история показалась откровенно мерзкой.
- Откуда мне знать? Надавал я ему оплеух, вышвырнул в коридор, да и дело с концом! - Невер помолчал, и вдруг полушёпотом добавил, - весь месяц проходу мне не давал своими глупостями. Воистину, после l'Air Epais в него вселился дьявол…
Смех Гиллеля резко смолк, и голос прозвучал на октаву ниже.
- Откуда вы знаете о l'Air Epais?
- А вы?
Взгляды Гиллеля Хамала и Мориса де Невера скрестились, как две шпаги.
Неожиданно Морис вздрогнул, смертельно побледнел и, резко поднявшись на ноги, зашатался. Гиллель отпрянул, Эммануэль бросился к нему, но Морис отстранил его и замер, опираясь руками об стол. Кровь медленно прилила к его щекам. Он осторожно сел, глубоко вздохнул и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами. Потом его глаза открылись - в них были недоумение и испуг.
- Что это со мной было?
Ответить ему никто не успел.
Вопль. Страшный, утробный, нечеловеческий вопль взорвал ночь и, прокатившись по аудиториям, коридорам, рекреациям и спальням Меровинга, звеня, опал на каменные плиты пола. Морис, Эммануэль и Гиллель в ужасе уставились друг на друга. Придя в себя, Ригель и Хамал ринулись в коридор. Многие спальни были уже открыты, в дверных проемах изумлёнными изваяниями застыли их сокурсники. В коридоре были Риммон и Нергал. Заспанный Митгарт стоял на пороге своей спальни. Дверь Мормо тоже открылась, и он выглянул в коридор.
- Кто тут орёт по ночам?
- Кричали там, - Риммон показал на выход из коридора.
У самого выхода оставалась закрытой только одна дверь - спальни Генриха Виллигута. Все нерешительно озирались, точно ждали повторения крика. Риммон медленно пошёл к закрытой двери. Все постепенно подтянулись за ним и столпились вокруг. Воспользовавшись этим, Морис де Невер незаметно проскользнул к себе и через минуту появился в толпе уже в домашнем халате. Гиллель Хамал ненадолго вернулся в гостиную Эммануэля и вышел оттуда с кочергой.
Риммон постучал в массивную дверь. Ни звука. Сиррах подергал ручку. Дверь была заперта.
- А точно кричали там?
- А где ещё?
- Ну, мало ли…
- Да ну вас всех, - Нергал раздвинул толпу. - Давай, Риммон.
Они с силой налегли на дверь, но тщетно.
- Митгарт, Невер, Мормо! Помогайте же…
Морис де Невер неподвижно стоял у стены в толпе и словно не слышал. Мормо сделал несколько шагов вперед, но его опередил Бенедикт Митгарт. Однако, выбить тяжелую дубовую дверь они не смогли и втроём. Они ещё стояли у двери, пытаясь отдышаться для нового штурма, когда Хамал, протиснувшись за их массивными спинами, вставил между замком и дверной рамой кочергу. Замок щелкнул, и дверь распахнулась. Хамал поспешно ретировался. Переступивший было порог Риммон замер, но напиравшие сзади сокурсники пропихнули его в комнату. Раскинув руки, Сиррах остановил их напор.
В трёх шагах от окна, возле стола, заваленного книгами и заставленного колбами, в чёрно-алой луже крови лицом вниз лежал Генрих Виллигут.
Глава 13. Ночное рандеву. "Чем я лучше Нергала?"
"Du bist noch nicht der Mann, den Teufel festzuhalten!"
Был вызван куратор. Все подавленно молчали, стараясь не смотреть на распростёртое в крови тело. В комнате стоял спёртый воздух, в котором различимы были удушливые миазмы разложения и затхлая сырость погреба. Ригель отошёл к окну и, с трудом отодвинув заржавленный запор, приоткрыл раму. Хамал разглядывал книги и колбы на столе. Нергал и Митгарт шёпотом переговаривались. Риммон вышел, и лишь Мормо, сев на корточки около трупа, внимательно смотрел на покойника. Ноздри его трепетали. Морис де Невер, белее мела, стоял у стены с закрытыми глазами. В открытое окно светила луна, сияя, словно старинная монета червонного золота.
На Центральной башне пробило полночь. Пришли куратор, аббат Бриссар и декан. Труп перевернули, и вскоре обнаружилось, что кровь хлынула из ушей, рта и носа убитого. Нергал и Мормо унесли мертвеца в предбанник, где слуги, обмыв тело, не обнаружили на нём ни единой царапины. Все молча разошлись по своим спальням. По коридорам расползлась вязкая тишина. Морис де Невер и Гиллель Хамал, без слов понимая, что распоряжение декана сегодня можно безнаказанно проигнорировать, сошлись в гостиной Мориса. Молча выпили по бокалу мадеры. Никто не хотел начинать разговор, и в то же время оба понимали, что высказаться придётся каждому.
Хамал начал первым.
- Надеюсь, я буду правильно понят, если скажу вам, мсье де Невер, что меня немного тревожит возросший уровень смертности наших сокурсников в Меровинге.
- Если кто и способен разобраться во всей этой чертовщине, то это вы, Хамал. - Морис твёрдо посмотрел в огромные карие глаза Гиллеля.
- Увы, мой дар не оправдывает себя. Никто из тех, кто имел несчастье обнаружить труп нашего дорогого друга, не думал: "Ах, как здорово мне удалось всё это обстряпать!" Но в одном вы правы, Морис. Это действительно чертовщина, - Хамал вытащил из-за пазухи странную покривившуюся полураздавленную восковую фигурку величиной не более трех дюймов с белыми, словно у куклы, волосами. - Знаете, что это?
- Да, это волт. Я эти штуки знаю. Читал - в старых трактатах, в гримуарах да и Мормо рассказывал, - Морис де Невер внимательно посмотрел на Хамала. - Где вы это взяли?
- На столе у покойника. Под книгой. Надеюсь, никто не заметил, как я это прикарманил. Ведь в некотором роде - состав преступления, corpus, так сказать, delicti, - Морис молча разглядывал восковое месиво. - Обратите внимание, волосы белые, в голове фигурки - заржавленный гвоздь. Блондинов на курсе двое - вы и Виллигут. Ну, ещё Эстель, конечно, но фигурка-то мужская…
- Вы намекаете, что он хотел убить либо меня, либо… себя? С учётом того, что я сейчас имею счастье беседовать с вами, мсье Хамал, то получается, что своей жертвой он наметил - Виллигута? - Скепсис на лице Мориса был слишком явным. - Замечу, однако, что из всех способов самоубийства, о которых я когда-либо слышал, этот - самый необычный.
Гиллель не спорил.
- Да. Не стыкуется.
- А вы, извините мне это недоумение, мсье Хамал, вы сами-то верите в возможность нанести вред подобным способом?
Хамал пожал плечами.
- Я не верю в разум. Он судит подлости других, но оправдывает мои. Заметьте, те же самые. Я не верю в опыт. У меня около дома пруд. Я заходил в воду по грудь и пытался плыть. Мое тело было тяжелее воды, и я тонул. Но мой опыт лгал мне - ведь я видел тех, кто мог переплыть пруд. Я не верю и в Бога. Учитывая мой, возможно, лгущий мне опыт, Его и найти нельзя. Но Ригель нашёл, - он удивленно посмотрел в темноту. - Может ли злая человеческая воля нанести ущерб другому человеку? Во что тут не верить-то, помилуйте… А способ… Только глупцы полагают, что колдун - это безобидный экспериментатор-исследователь магических тайн природы. Кому они нужны, эти тайны? - Гиллель запрокинул голову, и его лицо приобрело выражение насмешливое и презрительное. - В основе любого процесса по обвинению в колдовстве лежал не трактат по практике заклинаний, а самый обыкновенный труп, Невер. Колдовство - это остроумная и тонкая уголовщина.
- Вы уверены?