Убогий утилитаризм - мыслить, что истинно только то, что доказуемо. Фенрица увлекало погружение в полуночные мнимости, в те лабиринты чёрных искусств, откуда нет, - и не может быть выхода. Поиск знаний, заключённых в символах, непостижимых для профанов, привёл его к тому, кто являлся Князем этого мира, и Нергал постепенно втянулся в тёмные дьявольские ритуалы. Но упражняясь в мистических искусствах, он не достигал искомого и, промучившись в бесплодных поисках несколько лет, был близок к отчаянию.
…Но вот однажды, злобно беснуясь от очередной неудачи, Нергал ошибся в путаном заклинании.
Из пыльного венецианского зеркала на него взглянуло его собственное искажённое лицо, внезапно принявшее облик его отца, затем промелькнуло нечто неясное, туманно мутирующее в серую волчью морду. Он помертвел и резко встряхнул головой. Зеркало лениво отразило его перепуганную физиономию.
Что это было, чёрт возьми?
Произнесённого заклинания Фенриц не помнил. Упустить такое! Подумав, сколь много мог бы извлечь из этого облика, Нергал почувствовал, как на него стремительно накатывает новая волна бешеной злости. В отчаянии он попытался снова произнести формулу - скорее по памяти, нежели по истёртой странице пыльного трухлявого фолианта.
И мутация послушно повторилась! Его руки и ноги превратились в серые лапы, скребущие когтями по дощатому полу, глаза загорелись желтым огнём, в зеркально поверхности отразился огромный бурый волк, ростом почти с теленка. Разума Нергал не утратил, и без труда вернул себе первоначальный облик. Это было нечто до такой степени странное, что Фенриц отказался от всяких попыток объяснить себе этот феномен, но формулу заклятия нацарапал гвоздём на камне стены. Впрочем, в этом, как оказалось, не было никакой нужды, ибо она мгновенно огненным клеймом впечаталась в его память.
Но, увы - не все опыты удавались. Фенриц был умён и упорен, и вскоре понял, что возможность превращения таится где-то в пределах испытываемой им злобы. Проследил он и ещё одну закономерность - мутации удавались только при полной луне, в остальное время он был бессилен. Но и это было недурно.
Нергал использовал обнаруженный дар только однажды - убив егеря своего соседа, неосторожно отправившегося поохотиться в полнолуние. Испытанный при этом восторг от своей безнаказанности, упоение дьявольской мощью и вкус крови опьянили его. Все постельные удовольствия и похотливые бордельные похождения не шли ни в какое сравнение с этим наслаждением!
Пусть лишь однажды в месяц, но зато со смаком!!
…Прибыв в Меровинг, Фенриц неожиданно обрёл понимающего собеседника в лице Августа фон Мормо, наследника старого австрийского аристократического рода, поселившегося рядом с ним в роскошных апартаментах.
Новый знакомый Нергала с детства отличался странными приступами отчаяния, которые настигали его без всякого внешнего повода, и томительное необъяснимое беспокойство годами снедало его, становясь особенно нестерпимым в полнолуние. Осознал Август себя в полноте абсолютно случайно, наткнувшись в подвале своего замка в штабеле снятых со стен старых картин на полотно, изображавшее девушку, умиравшую от укуса вампира. Мормо вздрогнул, ощутив ледяной ток крови в своих жилах.
У вампира было его лицо.
С того времени Мормо стал ровнее и спокойнее, полюбил сырость затхлых подземелий, куда слугам доступ был заказан, и никто, кроме него, не знал тайн этих склепов, где временами раздавались леденящие души челяди звуки. Впрочем, и челяди-то становилось с каждым годом всё меньше… Сам Мормо с каждой новой жертвой телесно ощущал в себе всё умножающуюся мощь - силу мышц, силу своего воздействия на окружающих, силу возможностей углубившегося ума. Столь же быстро, но менее ощутимо менялись его вкусы, грубели ощущения. Жуир и циник, он становился колдуном-мизантропом. Теперь только искажённое восхищало его, завораживало извращённое. Он стремился к немыслимому, желал невообразимого. Естественные раздражители перестали возбуждать его. Он жаждал познания сокровенных тайн природы и всеобщего преклонения, власти над миром и бессмертия.
Нергала он выделил из массы сокурсников сразу - и интуитивным чутьем, и осмысленным влечением, осознанным как поиск подобного себе. И не ошибся. Нергал ни на минуту не обманул его ожиданий, а в чем-то даже и превзошёл их. Сходство натур и единство устремлений мгновенно породили понимание. Понимание вызвало симпатию.
Фенриц со знанием дела рассказал Августу об изученных им магических заклинаниях, оставшихся ещё от деда.
- Милком Нергал был признанным авторитетом в своей области, - с любезной улыбкой заметил Мормо.
Коротко, но основательно Фенриц поведал и о своём интересе к сатанинским службам, проводимым аббатом Ботру, не скрыл и своей склонности к инфернальным учениям. В ответ Мормо продекларировал глубокое уважение - как к демоническим ритуалам Ботру, так и люциферианской церкви, не вдаваясь в мелкие демонологические частности и второстепенные литургические формальности. Великий принцип "что вверху, то и внизу" - вот основа понимания истины. "Он встретил единомышленника и весьма рад этому", с улыбкой отметил он в заключение беседы.
Этикет этикетом, но от Нергала не укрылся ни цвет губ Мормо, ни странности строения его зубов и ногтей. В свою очередь, Мормо отметил потаённый жёлтый цвет глаз и необычную форму ушей своего собеседника, и сделал из этого выводы, весьма недалёкие от истины. Но причем тут внешность? Ведь главное-то - душа!
Вампир и оборотень понравились друг другу.
Через несколько дней они прониклись полным взаимным доверием, и Нергал узнал о несколько странном рационе питания его нового товарища. Шокирован не был. Фенриц тоже любил кровь, хотя его меню было куда разнообразней и богаче. Он и от свеженького мясца никогда не отказывался. Мормо деликатно пожаловался на сложности: пытаться полакомиться в Меровинге - безумие, здесь торчать ещё три года. Но три года поститься? Нергал успокоил друга - ворота замка никто не закрывает. Он будет охотиться - и если Август согласится разделить с ним трапезу… Мормо блеснул зелёными глазами. Предложение господина Фенрица фон Нергала говорило о благородстве и щедрости натуры, и его можно было только принять - с восторгом и благодарностью.
Теперь читателю должна стать понятной осторожность господ Нергала и Мормо в отношении мсье Мориса де Невера. Нергал, когда Невер фактически бросил им вызов, задумался - и прочёл ту же задумчивость в глазах Мормо. Может ли человек обладать столь безрассудной смелостью? Храбрость француза граничила с идиотизмом, но никаких признаков ненормальности Морис де Невер не проявлял, был неизменно спокоен, мягок с сокурсниками и галантен с девицами. Стало быть…
Этот вывод они с Мормо сделали одновременно. Стало быть, красавчик имеет нечто, дающее ему основание дерзить. Но что он может? Глупо было нарываться на неизвестность, но кое-что для Фенрица неожиданно прояснилось - пусть и не до конца.
Дело в том, что оставшиеся до полнолуния дни дружки-бурши коротали в небольшом борделе в городишке Шаду, неподалеку от Меровинга. Блудный дом располагался в полуподвальном помещении, имевшем вход через небольшой бильярдный зал обычного с виду кафешантана под названием "Три фазана". Клиентов знали здесь в лицо, новый посетитель мог войти в общий список лишь по рекомендации члена клуба. Названия у него не было, и потому в ходу были простое наименование "Клуб" или эвфемизм "Фазаны". Нергал и Мормо почти сразу по прибытии в Меровинг прошли туда по представлению одного из самых известных и весьма пожилых казанов городка, в последнее время переставшего появляться в борделе из-за странной, как утверждали некоторые злопыхатели, "сифилитической гундосости". Клеветники! Надо полагать, просто простудился старичок. За Нергалом и Мормо, спустя неделю после приезда, стали приходить Риммон и Хамал. По приглашению Мормо был и Митгарт. Заходил и Морис де Невер. Последний, как считал Нергал, неизменно портил весь отдых. Для бордельных барышень он всегда был самым дорогим и желанным гостем, они сбегались толпой и, словно заворожённые, пялились на него, как на диковинку, напрочь забывая обо всех остальных. Нергал морщился и скрипел зубами. Чёртов селадон…
Однако попытка поставить на место красавца, уже поразившего Фенрица противоестественной для разумного человека дерзостью, не имела успеха. Налетев на него с кулаками в полутёмном коридоре притона, Нергал оказался с невероятной силой отброшенным к стене и, не устояв не ногах, свалился на грязный пол. Вторая попытка закончилась ещё плачевней. Фенриц отлетел к лестнице и, не удержавшись на ступеньках, упал вниз, в кровь разбив голову. Кто бы мог подумать, что этот херувимчик столь силён? Нергал ринулся на него в ярости в третий раз - так бросается волк к глотке жертвы. Из глаз Нергала посыпались искры - ему показалось, что он ударился головой о каменную стену.
Что происходит, чёрт возьми? Фенриц недоумевал до такой степени, что перестал и злиться.
По счастью, вскоре все изменилось. Невер стал появляться всё реже, а, забежав, торопливо расплачивался, лихорадочно суетился, выбирал, не глядя, первую попавшуюся, потом исчезал. Перестал заходить и Риммон. Что касалось Хамала, то он постепенно тоже становился всё более редким гостем, утверждая, что местные гетеры воняют. При этом почему-то опускал глаза и бледнел. Нергал заметил, что и мадам Бове, бандерша, хозяйка притона, умолкала и переставала раскланиваться с посетителями, когда замечала среди них Гиллеля Хамала, и, наконец, в приватной беседе, подслушанной Фенрицем, попросила его… более её заведение не посещать. Лицо Хамала передернулось судорогой, но больше он у "Фазанов" не появлялся.
Девицы волей-неволей начали уделять Фенрицу больше внимания. Довольный этим, Нергал стал галантнее и щедрее и даже иногда, по просьбе барышень, барабанил по клавишам простуженного пианино, горланя арии из "Травиаты". Как считала мадам Бове, очень даже неплохо.
В этой песне - глубокая правда,
Её не принять невозмо-о-жно.
Знай, что все в этом мире ничто-о-жно,
А важно веселье одно!
Лови же счастья миг златой,
Его тяжка утрата,
Промчатся без возврата
Дни жизни молодой.
Любовь не век в душе живёт,
Года не в нашей воле,
Цветок, поблекший в поле,
Опять не зацветё-о-от! -
на этом месте темперамент всегда захлестывал певца, и он, по мнению Клотильды Бове, демонстрировал невероятную красоту и пластичность вокализации вкупе с удивительным изяществом и виртуозным блеском исполнения (о чём она неизменно с восторгом ему сообщала). Между тем, девочки немного пискляво, но очень звонко и дружно подхватывали:
Ловите ж, ловите ж минуты веселья,
пока их
жизнь даёт,
ах!
Бордельные услады при этом никогда не туманили голову господина фон Нергала, и потому весьма скоро он занялся тем, что увлекало его, решив начать практиковать вместе с дружком Мормо в Меровинге высокие сатанинские ритуалы. Эта блестящая идея давала Фенрицу возможность собрать узкий круг единомышленников, кроме того, позволяла надеяться разобраться в том, что было для него и Мормо загадкой. Красавец Морис. Встреча в коридоре борделя прибавила Фенрицу пищи для размышлений, и породила новые недоумения. Следствием этих недоумений была новая встреча Мориса де Невера в портале у библиотеки с господином Фенрицем фон Нергалом.
После баталии в лупанаре Морис делал все, чтобы даже случайно не столкнуться с мерзавцем, такое отвращение он в нём вызывал, но нынешняя встреча в тёмном холле Меровинга возле книгохранилища была неслучайной: Фенриц явно поджидал его.
Нергал не стал тянуть кота за хвост, и пригласил Невера принять участие в неких тайных ритуалах, которые он почему-то называл "тамплиерскими", отличавшихся, насколько понял Морис, не столько сокровенной исторической достоверностью, сколько откровенной разнузданностью. На первый взгляд, предложение Фенрица звучало заманчиво, но физиономия Нергала была остро неприятна Морису, а, вспомнив, что тот сделал с Эммануэлем, Морис и вовсе почувствовал прилив раздражения. Он не хотел ни видеть этого типа, ни знать его.
Между тем, не дожидаясь его ответа, Фенриц вложил ему в руки книгу с описанием практикуемых церемоний и, заметив на прощание, что они, подлинные патриции, должны отличаться от плебеев высотой духа и пренебрежением к общепринятой морали, откланялся.
Морис долго смотрел ему вслед. Из задумчивости его вывела неожиданно появившаяся в портале Эстель ди Фьезоле. Луч сентябрьского солнца играл прядями её белокурых волос, окрашивая их в удивительный золотисто-розовый цвет. Заглянув в вырез её платья, Невер глубоко вздохнул. О, женщина, мой гроб, мой рок… Его прямой и вожделеющий взгляд смутил и задел её. Она с невысказанным укором жалобно взглянула на него, и неожиданно для самого себя Невер почувствовал себя неловко. Он улыбнулся, - галантно и мягко, словно извиняясь, и низко поклонился. Губы Эстель чуть дрогнули в ответной улыбке. Их немой диалог продолжался считанные мгновения. Глядя вслед удаляющейся девушке, Морис де Невер запретил себе с ней всякие любовные шалости. Он думал об Эстель как о весьма милой крошке и улыбался.
Но, вспомнив о книге, которую всунул ему в руки Нергал, снова помрачнел.
Фолиант Фенрица содержал удручающую смесь самой вздорной глупости с отъявленной мерзостью. Ничего тамплиерского Невер в нём не нашёл. Клубок сатанизма, нимфомании и сатириаза. Читая, Морис временами ощущал необычное и болезненное плотское возбуждение, то и дело сменявшееся отвращением. Иступлённый сумбур вакханалий и неистовство оргий отталкивали не столько его тело, сколько душу. Он не был вульгарен - и не выносил вульгарность. Неброская гармония лунных ночей и летних закатов, трепетные стихотворные строки и мелодичные такты итальянских ариозо волновали его не меньше бело-розовых, лучащихся теплом женских тел. При этом ему казалось омерзительным выставлять напоказ то, что, по его убеждению, должно быть тайной. Тайной спальни и тайной души. Кощунственные, сатанинские пассажи в книге тоже раздражали. Если не веришь в Бога, это ещё не повод кадить дьяволу. Он устал и разнервничался, сам не понимая - почему. Увидел на трюмо небольшой сафьяновый томик Готье, забытый Эммануэлем. Открыл.
Sur une gamme chromatique,
Le sein de perles ruisselant,
La Venus de l'Adriatique
Sort de l'eau son corps rose et blanc…
Les domes sur l'azur des ondes,
Suivamt la phrase au pur contour,
S'enflent comme des gorges rondes
Que souleve un soupir d'amour.
L' esquif aborde et me depose,
Jetant son amarre au pilier,
Devant une fasade rose,
Sur le marbre d'un escalier…
Чарующая красота стихов волной омыла его душу. Эммануэль часто читал эти строки. При воспоминании об Эммануэле Морис почувствовал прилив теплой нежности и одновременно отвращение к себе. Господи, что он делает? С досадой отбросив толстый фолиант на тахту, Невер нервно встал и прошёлся по комнате.
На следующий день он вернул книгу Нергалу, сказав, что прочитанное его не увлекло, и отказался посещать их сатанинские сборища. Нергал смерил его злым взглядом, но ничего не сказал. Невер постарался забыть этот неприятный инцидент и сатанинскую книгу, но некоторые строки и сцены из прочитанного глубоко врезались ему в память и часто вспоминались, вызывая саднящее телесное возбуждение.
Между тем не только студенты Меровинга узнавали друг друга. Преподаватели университета тоже знакомились с учениками - и не могли скрыть удивления. Такого курса ещё не было, отметили несколько недель спустя после начала учебного года в деканате факультета. Студенты как на подбор. Свободное мышление, яркие дарования.
- Великолепные проверочные результаты! - восклицал преподаватель английского языка и литературы профессор Уильямс. - Работа Гиллеля Хамала выше всяких похвал, этот мальчик мыслит как истинный философ! Он излагает выводы, к которым я пришел в пятьдесят, а ведь он ещё так юн! Сочинение Августа фон Мормо выдает зрелый ум, прекрасно рассуждает и Генрих Виллигут, что особенно удивительно, ведь он - сирота из приюта Ленажа. Кто оплатил его обучение? Этого никто не знал. Уильямса поддержал его коллега, историк, профессор Франсуа Ланери. Да, этот курс удивителен. Фенриц фон Нергал обнаружил поразительные знания по палеографии, очень начитан и умён Морис де Невер, Сиррах Риммон вдумчив и рассудителен, Гиллель Хамал просто удивляет знаниями. Профессора Триандофилиди потряс Бенедикт Митгарт. Его работа по греческой грамматике тянет на курсовую! Профессор Вольфганг Пфайфер похвалил Мормо, Нергала и Хамала. Совершенное знание немецкого. Хамал тонко чувствует и литературу. Нет вопроса, на который он не мог бы ответить. Просто изумительно. В Меровинге лишь второй год стали практиковать смешанное обучение - и подумать только! Ни одна из девушек не отстаёт от юношей. Все прекрасно успевают.
Разговор был прерван прибывшим в этом году с блестящими рекомендациями профессором Рафаэлем Вальяно, преподавателем латыни, появившемся в деканате по окончании своих лекций. У него тоже поинтересовались, не правда ли, прекрасный курс? Подняв на коллег странные, аметистовые глаза, преподаватель латыни сдержанно заметил, что может, пожалуй, выделить из общей массы Эммануэля Ригеля.
Куратор факультета Эфраим Вил загадочно улыбался и ничего не говорил.
Глава 3. Сакральная порнографичность
"Elles deviennent le Diable: debiles, timorees, vaillantes a des heures exceptionelles,
saglantes sans cesse, lacrymantes, caressantes, aves des bras qui ignorеnt les lois…"
J. Bois, "Le satanisme et la magie"
…Над расходящимися амфитеатром скамьями огромной колизееобразной аудитории стоял тихий гул, подобный жужжанию насекомых в летнюю ночь. Монотонно бормотал что-то профессор Ланери. Часть студентов, замерев в задумчивых позах, подперев головы руками, просто спали. Мормо делился с Риммоном путаными подробностями вчерашней попойки, Фенриц Нергал внимательно изучал какой-то ветхий манускрипт, глядя на страницы через огромную лупу, а рыжая Лили фон Нирах, устроившись внизу у бокового прохода, исподлобья оглядывала сидящих. Взгляд её зелёных глаз медленно блуждал по лицам сокурсников, осторожно передвигаясь от длинноносого Митгарта до роскошно одетого Мормо. Потом он, чуть задержавшись на лице смуглого Сирраха Риммона, переполз на читавшего Нергала, передвинулся с дремлющего невзрачного Генриха Виллигута на задумчивого Гиллеля Хамала. На секунду задержался на Эммануэле Ригеле, и, наконец, остановившись на красавце Морисе де Невере, вспыхнул и погас.
Стоило ей опустить глаза, как прямо в неё уперся недоумевающий и пристальный взгляд Гиллеля Хамала. Длинными пальцами, унизанными перстнями, он нервно потёр виски. Облизнул пересохшие губы. В глазах еврея застыло выражение настороженного испуга.