Читаемые им мысли были грязнее и жестче его собственных, и постепенно он сам стал мыслить всё циничнее и безжалостнее. Он не заметил, как образ его новых мыслей исподволь растлил его, ибо грязное помышление властно влекло его к исполнению помысла. Хамал, почти насмерть отравив душу чёрными помыслами, перепробовал все ухищрения и изыски похоти и дошёл до пределов разврата. Он последовательно перебывал в роскошнейших борделях, в иных из которых услаждался любовью в каменных гротах с таинственным освещением, в других имел девиц в бассейнах на манер Востока, наконец, в самом знаменитом борделе, у Лувуа, где была специально подготовлена анфилада пышно обставленных комнат для маньяков - любителей экзотики, тоже стал завсегдатаем. Стены комнат там были зеркальными. Черные балдахины, черные занавеси, черное постельное белье, специальное освещение - все это придавало лежащей на ней девушке необычный вид, как будто бы перед клиентом покоилась статуя из мрамора. В "Шабане" он любил комнату, оформленную в мавританском стиле, в которой чувствовал себя султаном в серале, и, наконец, побывал и в комнате в стиле Людовика XVI, украшенной копиями медальонов Буше. Пресыщение наступило быстро, но, увы, не это убивало его, - ему некуда, некуда было деваться от жуткого понимания мыслей самой последней проститутки. Он платил - и требовал определённых услуг. Ему их и оказывали. Ему высказывали радушие и восхищение, перед ним играли упоение и восторг.
Но проклятый дар убивал любую ложь.
Он безошибочно видел за любезными словами и сладострастными вздохами - скуку, лень и отвращение. "Когда же ты, мерзавец, кончишь и уберёшься?" - читал он мысли проститутки, только что выказывавшей истинную страсть и желание вечно покоиться в его объятиях. Он возненавидел женщин, и вскоре единственным возбуждающим средством для него остался бич, дававший возможность расплатиться за мерзость прочитанных мыслей, да и, кроме того, уж что-что, но крики боли были неподдельны!
Теперь он отдавал предпочтение немногим самым извращённым и низменным прихотям, коим, несмотря на субтильность, предавался с завидной регулярностью. Жалобы девочек мадам Бове на его жестокость и болезненные склонности взбесили его, но Хамал не хотел, чтобы в Меровинге, где ему предстояло пробыть годы, стало известно о его пристрастиях. Кроме того, холодный трезвый ум советовал утихомирить свои аппетиты на время учёбы, а истощённый организм просто жаждал покоя.
Хамал понял, что необходимо остановиться.
А оглядевшись вокруг себя по прибытии в Меровинг, Гиллель сделал это без малейших усилий, но причиной было совсем не трезвое понимание ситуации, касавшейся его здоровья. Все объяснялось куда проще. Он был до смерти перепуган. И не столько антисемитскими выходками того же Мормо, сколько его тайными мыслями. И если его выводили из себя унижающие его достоинство намеки Нергала, то помыслы последнего просто леденили. Это безумие какое-то… Мысли Августа выдавали вампира, размышления Фенрица были и того хуже. Легенды о вервольфах и графе Дракуле Гиллель слышал, но думал, что это - легенды. Никогда не отличавшийся храбростью, умный Хамал был поначалу просто в ужасе. Впрочем, постепенно, продолжая наблюдения, он несколько успокоился. Август отнюдь не собирался утолять здесь, в замке, свой противоестественный аппетит. Фенриц тоже не горел желанием перегрызть глотки своих сокурсников, оба они, как и он сам, понял Хамал, вовсе не расположены были демонстрировать в Меровинге свои жуткие склонности. Для реализации своих пристрастий они имели другие возможности, и это Гиллель тоже вскоре понял.
Виллигут, чьи мысли Хамал прочёл сразу по приезде в замок, казался ему просто выродком, при всей развращённости содомия никогда не привлекала Гиллеля, и мысли Генриха, даже случайно прочитанные, вызывали тошноту - до спазмов в желудке. Уродство Хеллы не завораживало его, как Невера, а просто отталкивало. Он даже отворачивался, встречая её.
"Кого тут собрали, чёрт возьми?"
Новый приступ ужаса вызвала Лили. Мысли её Хамал до конца не понял, но, уразумев, что происходит с теми, кто имел несчастье угодить в её постель, Гиллель обезопасил себя двойным запором. И тут случайно обнаружил, что другой особе - мисс Патолс - ни двери, ни стены помехой не были. Она проходила сквозь них как в отверстие алькова. Правда, мысли этой красотки, в отличие от Лили, не содержали ничего, кроме желания поживиться, и всё же… Хамал предусмотрительно приказал поставить двойные замки на свои шкафы, сундуки и саквояжи, самые ценные вещи отправил домой.
Теперь он ходил по аудиториям и залам Меровинга, глядя в пол и бормоча про себя как заклинание, стихи Гейне, которого обожал. Потом начал искать спасения в отстранённых и сумеречных текстах Каббалы, варьируя Сефиры и ища сокровенный смысл Изначальных букв. Чужие мысли вызывали теперь только отвращение. Беседой он удостаивал лишь Эммануэля Ригеля и иногда - Сирраха Риммона и Мориса де Невера, переставал даже дышать, сталкиваясь с Фенрицем Нергалом и Августом Мормо, всё так же избегал Лили фон Нирах и мисс Хеллу Митгарт и, как от зачумлённого, шарахался от Генриха Виллигута….
- …Ну, что скажете, Рафаил? Как вам наши питомцы? Не знаю, как вы, а я так даже в восторге. Живые, непоседливые, очаровательные, непосредственные… просто милашки. Вы не согласны? - Эфраим Вил склонился к собеседнику.
Они были одни в деканате. Рафаэль Вальяно сидел, утонув в большом кресле с чуть истертой клетчатой обивкой, и молчал.
- Мне кажется, однако, что при всем их очаровании, им пора и зубки показать… - задумчиво продолжил куратор, - они способны на многое и пока, надо заметить, были весьма сдержаны. В сентябре они несколько разочаровали меня… скромностью и целомудрием. Пора бы уж проявить себя… в полноте.
- Не волнуйтесь, Эфронимус, они себя проявят, - насмешливо успокоил его Вальяно. - Завтра полнолуние…
- А… вы тоже заметили? Да-да… Завтра полнолуние.
Часть 2. Октябрьское полнолуние. Луна в Овне
Глава 6. Черная месса
"Люди, встречаемые на улице, втайне предаются обрядам Черной Магии,
ищут связи с силами Тьмы, дабы удовлетворить свои амбиции,
дабы творить - единым словом - Зло".
Ж.К. Гюисманс, предисловие к Ж. Буа, "Сатанизм и магия"
На следующий день, двадцать шестого октября, покинув аудиторию профессора Ланери, которого Морис де Невер буквально потряс глубочайшими знаниями о войне Алой и Белой Роз, студенты разбрелись по коридорам. Как тени промелькнули и исчезли куда-то Симона и Эстель. За ними, ускоряя шаги, двинулся Риммон. Хелла Митгарт, схватив за руку брата, поволокла его в Южный портал. Лили фон Нирах и Мормо уединились в апартаментах Августа с видом заговорщиков.
Невер ещё раз любезно поблагодарил Хамала за столь оправдавшееся вчерашнее предупреждение и предложил Эммануэлю и Хамалу разделить с ним трапезу, а затем скоротать остаток дня в читальне. Гиллель поблагодарил, но уклонился от предложения. Он удалился к себе, провожаемый пристальным взглядом Невера.
Величаво ступая по лестничным пролётам, мимо тихо прошла мисс Эрна Патолс, выделявшаяся царственной осанкой и удивительной молчаливостью. Её сокурсники предположили было, что молчит она по той простой причине, что ей нечего сказать. Мормо тогда же тихо прошептал на ухо Митгарту, что для того чтобы быть дурой, бабе вовсе необязательно быть блондинкой. Однако Хамал как-то, кого-то цитируя, заметил, что само молчание, хоть и не доказывает наличия ума, всё же свидетельствует об отсутствии глупости. Этим он, помнится, разозлил красотку Эстель и удивил Мориса де Невера.
Вскоре рекреация опустела.
Последним из аудитории вышел Генрих Виллигут. Он был огорчен и растерян. Митгарт вот уже неделю не показывался, лишь сухо кивая в коридорах при встречах, которых явно не искал. Непонятная дружба между Невером и Ригелем просто убивала его. Тут из-за колонны, как привидение, заставив Виллигута вздрогнуть, появился Фенриц Нергал. Они несколько минут о чём-то тихо говорили по-немецки, Нергал сдержанно жестикулировал, что-то втолковывая, Генрих вяло кивал. Наконец оба исчезли на лестничном пролете.
Над Меровингом медленно сгущалась ночь, освещаемая полной луной, словно огромным фонарём.
Спускаясь по мраморной лестнице из библиотеки, Эммануэль и Морис вышли в полутёмный коридор, переходящий в анфиладу Мрачных залов. Ледяные сквозняки, струившиеся из щелей готических окон, грозили загасить хлипкое пламя свечи, и Ригель то и дело прикрывал огонёк ладонью. Странные ночные шорохи, хлопанье крыльев последних нетопырей и завывание ветра торопили их оказаться поближе к камину. Они невольно ускорили шаги, но тут внезапный порыв сквозняка задул свечу, и оба очутились в кромешной темноте.
Когда их глаза привыкли к мраку, в лунном сиянии проступили капители колонн и поручни мраморных перил Зала Тайн, вдруг где-то глухо звякнули литавры и раздались невнятные голоса, что-то певшие хором. Из-под крохотной двери в левом коридорном спуске, который они не замечали раньше, пробилась полоска тусклого света. Осторожно спустившись по ветхим сбитым ступеням, они приблизились к дверному проёму.
Морис протянул дверь на себя, но щеколда была опущена. Он достал нож. Лезвие, пройдя в щель между ручками, приподняло задвижку. Дверь открылась. Проскользнув внутрь, они оказались на лестничном пролёте, плавно спускавшемся по стене и оканчивавшемся где-то внизу, во тьме. Освещён оплывшими толстыми чёрными свечами был только центр комнаты, где на зиккуратообразном возвышении стоял большой тёмный гроб, напоминавший саркофаг. Он, казалось, упирался в колени огромной уродливой статуи козлобородnbsp;ого человека с расходящимися по обе стороны головы массивными, чуть изогнутыми рогами. Внизу, у подножия гробового постамента, сновали люди в черных мантиях. Где-то снова звякнули литавры. Что-то, брошенное в жаровню, стало издавать тягучий, приторный, немного тошнотворный запах. Собравшиеся взялись за руки и начали хором скандировать какие-то странные стихи, речитативом повторяя строки рефрена. Ригель, смотревший вниз через прорезь лестничного пролёта, не понимал ни слова, его начало мутить. Он уже хотел сказать Неверу, что хотел бы уйти, но остановился на полуслове, заметив его зачарованный взгляд, пожиравший глазами собрание внизу.
По обе стороны от саркофага поднялись двое, медленно сдвинули крышку, положив её поперек гроба. Внутри был непроглядный провал и сверху, с отодвинутой крышкой, гроб выглядел как крест. Ещё двое, поднявшись на возвышение, замерли по обе стороны от статуи.
К изножию гроба был подведён некто, укутанный чёрной мантией. Медленно поднявшись по ступеням и остановившись у гроба, он сбросил её, оставшись обнажённым. Его лицо прикрывала только алая шелковая маска. На сгибе локтя чернело родимое пятно. Переступив изножье, он по ступеням, которые вели внутрь, исчез в гробу. Двое в мантиях вновь перевернули крышку, закрыв гроб, и спустились вниз по ступеням.
Свет стал тусклее, стоящие внизу опять забубнили что-то о пробуждении плоти и отрицании прошлых заблуждений, о радостях жизни и небытии смерти.
У Ригеля кружилась голова, першило в горле, ныли колени.
Прошло несколько томительных минут.
Вдруг глухой удар потряс саркофаг изнутри.
Крышка отлетела, с грохотом соскользнув вниз по ступеням. Изнутри показался голый адепт, судорожно цеплявшийся руками за воздух. Двое, замерших в тени статуи, поймали его за запястья. Ещё мгновение - и он оказался подвешенным, словно распятым, на рогах статуи, козлиная борода которой уперлась ему в грудь. Из гроба показался высокий худой человек, укутанный в чёрное, в шлеме с рогами. Скорее почувствовав его, чем увидев, распятый адепт беспокойно задергался и захрипел. Рогатый же, словно не слыша, приблизился к нему и, распахнув мантию, приник лоном к его ягодицам.
Дальнейшее Эммануэль помнил смутно.
В спёртом воздухе кружились дурманящие испарения, собравшиеся внизу опять что-то запели, одновременно вздымая руки, адепт хрипел и стонал, извиваясь всем телом. Наконец Рогатый, издав какой-то утробный вой, отодвинулся от своей жертвы. Замерев на возвышении, он оглядел собрание и, величаво сняв шлем, встряхнул густыми пепельными волосами.
Ригель узнал Фенрица Нергала.
Глава 7. Спёртый воздух
"Я, кажется, с ума сойду от этих диких оборотов…"
И.В. Гёте "Фауст".
- L'Air Epais, это l'Air Epais… Спертый воздух… - услышал Эммануэль невнятное бормотание де Невера, который, сдавив его запястье, словно тисками, потянул к выходу. Тенями проскользнув в дверной проём, они, задыхаясь, пробежали по лабиринту коридоров и, влетев в комнату Ригеля, буквально свалились на тахту. Несколько минут оба пытались отдышаться. Наконец Невер, пошатываясь, поднялся и распахнул окно. Ночной туман, клочковато клубясь, растворялся в комнате, точно сигарный дым. Эммануэль глубоко вздохнул. Невер повернулся к нему.
- У тебя есть вино?
- Что это было?
По лицу Мориса пробежала судорога, и глаза его, на миг вспыхнув, помертвели.
- Я же тебе сказал, это l'Air Epais.
- При чем тут спёртый воздух? Что это было?
- Боже мой, Эммануэль, не мучь меня. Дай вина. "Спёртый воздух" - это герметический ритуал, говорят, тамплиерский, - наполнив бокал почти до краев, Ригель протянул его Морису. И тут же, ощутив страшную сухость во рту, налил и себе. Вино освежило нёбо и немного согрело кровь.
- А что ритуального в этой мерзости?
- Ну, утверждается, что L'Air Epais отрицает-де смерть и боготворит жизнь, помогая адептам преодолеть идею умирания, превратив орудия смерти в инструменты наслаждения и жизни. Гроб, главный ритуальный атрибут, содержит олицетворение вожделения, порождающего новую жизнь. Название "Спёртый воздух" подразумевает и специально нагнетаемую атмосферу церемонии, и гробовую затхлость.
- И смердело там к тому же гадостно. Меня все время тошнило. А причем тут "порождение новой жизни"? Когда это содомит рождал от содомита?
- Если бы посвящали тебя или меня, - в гробу была бы женщина.
- Мой Бог… Я узнал Нергала. Хм, и он еще говорит о своей голубой крови…. Не знал, что он мужеложник.
Невер усмехнулся.
- А он и не мужеложник. Когда он говорит о чистоте своей голубой крови, он имеет в виду, что является достойным наследником своего отца, деда и прадеда. И это правда. Чистота крови - великая вещь. Его прадед был колдуном, разрывавшим могилы и скупавшим тела висельников. Дед был чёрным магом и оборотнем, а отец - настоящим чудовищем а ля Жиль де Ре. И погиб куда как загадочно. Фенрица нельзя даже назвать выродком. Он - не вырождение, а напротив - истинная цветущая ветвь древнего ублюдочного рода.
- Но ведь там, в подземелье, он…
- Там содомитом был, видимо, сам адепт. Хотя… если у Нергала против него зуб…
- А кого посвящали? Ты узнал его? Мне показалось, это Генрих.
Невер промолчал, вновь наполнив свой стакан.
- А что за статуя там была? С рогами.
- Бафомет, разумеется.
- Кто?
- Дьявол.
- Ничего омерзительнее не видел. И они… все эти ритуалы… Это всерьёз? Они верят в… Сатану?
Невер пожал плечами.
- Для таких людей, как наш Нергал, вся эта дьявольщина, наверное, просто антураж различных степеней извращённости, от безобидной театрализованной драмы до настоящих гнусностей. Все зависит от личных пристрастий. То, что мы видели, в общем-то, чепуха. Но есть ведь и sacrifice humanun.
Эммануэлю показалось, что он ослышался.
- Что?! Человеческое жертвоприношение? Ты шутишь?
- Нет. Я полагаю, что Мормо и Нергал всё же, скорее, клоуны, чем палачи, но…
- А откуда ты знаешь смысл всех этих бесовских ритуалов? Нергал предлагал тебе участвовать в этом? Ты изучал это? Невер поднял глаза на Эммануэля.
- В уме тебе не откажешь. Да. Он сначала пытался затянуть туда всех отпрысков аристократических семей. Я сластолюбив и жаден до удовольствий, но, наверное, слишком эстет для того, что предлагает Нергал. - Морис помолчал, потом, заметив взгляд Ригеля, спросил, - почему ты так смотришь на меня?
Эммануэль и вправду глядел на Мориса сумрачными, остановившимися глазами.
- Я просто невольно вспомнил… - Эммануэль опустил глаза. - У тебя тогда с Лили - и у Фенрица сегодня… лица были одинаковые.
Морис отшатнулся. Ригель прикусил губу, безумно жалея о своих словах. Они просто вырвались, ибо Эммануэль действительно был потрясён замеченным сходством. Но пока он лихорадочно думал, как смягчить сказанное, Морис успел прийти в себя и мягко заметить:
- Может быть, ты и прав. Но скажи, только искренне, если бы в этом гробу была твоя Симона, разве ты не согласился бы поучаствовать в этом церемониале?
Теперь отшатнулся Ригель. Сердце его упало. Они впервые заговорили о Симоне и влюбленности Ригеля, хотя Эммануэль и раньше не сомневался, что Морис понимает всё. Однако, неожиданно севшим голосом, взглянув прямо в лицо Морису, он твердо ответил:
- Нет. Никогда.
- …Ты - глубокий человек, Эммануэль, - помолчав, тихо заметил Морис де Невер.
Ночью Ригель пытался вспомнить, кто был участником полночного шабаша, ведь он насчитал внизу восьмерых. Исключались только они с Морисом да Симона - о её присутствии там он не мог даже помыслить. Хамал, кажется, был у себя, они, пробегая по коридору, видели свет под его дверью. Там были Лили, Мормо, Нергал и Виллигут, у статуи стояли Риммон и Митгарт. Сестра Митгарта - была ли она там? Где были Эстель и Эрна? Может, был кто-то с других факультетов? Он как-то видел около Зала Тайн странного субъекта с накрашенными глазами, напомаженного и нарумяненного, и с изумлением узнал в нём одного из конюхов. А однажды он видел там куратора!
Мысли Эммануэля сбивались и путались. А что там было после? Непохоже, чтобы на этом всё закончилось.
Ночь Мориса была не менее тревожной, но совсем по другой причине. В наблюдаемом ими шабаше он разобрался намного быстрее и лучше Эммануэля, и обременяли его не столько мысли, сколько тяжелые ощущения. От смрадного фимиама, которым пропитались волосы, голова снова начала кружиться, а вспомнив Фенрица и Генриха, он неожиданно почувствовал жесточайшие спазмы в желудке. Через несколько минут его мучительно вырвало, и он ощутил во рту отвратительный вкус желчи. Позвонил слуге, и после того, как спальня была приведена в порядок, он, освежённый умыванием, настежь распахнул окно и уставился мутными глазами на бледный диск луны, отдававший по краям чуть золотистой желтизной. "У тебя тогда с Лили - и у Фенрица сегодня… лица были одинаковые…" Как ударили, нет… как раздавили его эти слова Эммануэля! Лицо Нергала… Мой Бог! Он прикрыл отяжелевшие веки, а, когда снова приподнял их, вздрогнул от неожиданного шороха. Мышь?
У стены за постелью стояла мисс Эрна Патолс.