Сумбурная субботняя ночь наконец иссякла последним бокалом пьянчуги, и сквозь пустое дно забрезжил вялый октябрьский рассвет. Утром в воскресение Эстель и Симона собрались в лавчонку, расположенную в городишке Шаду, неподалеку от Меровинга. Сиррах, хоть и не успел выспаться, вызвался проводить их. Его предложение, правда, без энтузиазма, всё же было принято, девицы боялись идти совсем одни пустынной дорогой.
На рассвете Сиррах ощущал мутную тошноту и головную боль, при воспоминании о ночном шабаше морщился. Тяжело было на душе, но хуже всего было то, что мрачное нездоровье уже месяц - ещё со времен той ужасной ночи с чёртовой рыжей ведьмой, угнездилось в нём, точно червь, и исцеление не приходило… Сиррах не мог понять, в чём его недуг. Сердце странно щемило, точно сжимало неясным предчувствием смерти. Это ощущение неимоверно угнетало. Что с ним такое, Боже?
Милое личико Эстель заставило его на время забыть о недомогании, а спустя час ему вдруг неожиданно полегчало. В глазах просветлело, Сиррах внезапно успокоился, расслабился, словно стряхнул с себя многодневную усталость и напряжение. Почувствовал себя собой, обрёл исходную силу духа и изначальную волю. Перестало мучительно спирать дыхание и ныть левое плечо. Его косноязычие вдруг тоже пропало. Риммон искрился остроумием, рассказывал забавные истории, смешил их любым своим замечанием, всегда приходившимся кстати.
Эстель то и дело заливалась хохотом, с удивлением спрашивала, что это с ним сегодня?
Пообедали они в два часа пополудни в придорожной харчевне. В Меровинг возвращались пешком, и всю обратную дорогу Риммон чувствовал себя счастливым. Подумать только! Что вдруг случилось? Эстель была теперь приветлива и разговорчива, улыбалась, а порой и откровенно кокетничала с ним!
Сиррах не мог понять, что произошло, но ликовал.
Вернувшись в замок, они, миновав Южный портал, подошли к статуе Помоны, вокруг которой полукругом располагались скамейки. На одной из них в чёрном бархатном пальто и берете с белым пером сидела Лили Нирах. Сирраху не хотелось ни видеть её, ни приветствовать, но кто знает, какую сцену способна закатить эта дрянь, да ещё при Эстель?! Сжав зубы, он галантно поклонился, про себя пожелав ей сдохнуть. Симона вдруг вскрикнула, остановив остекленевший взгляд на груди Лили. Риммон с недоумением взглянул на неё, потом на Лили и вздрогнул. Оказывается, он был не одинок в своих тайных желаниях.
Под левой грудью Лили, почти неразличимая на чёрном бархате, чернела ручка ножа, вошедшего в тело по самую рукоять.
Глава 9. Ну, и кто это сделал?
"Все кончено". А было ли начало?
Могло ли быть? Лишь видимость мелькала.
Зато в понятии вечной пустоты
двусмысленности нет и темноты".
И.В. Гёте "Фауст".
….После того, как гроб с телом Лили был установлен в храмовом притворе для завтрашнего отпевания, все, собравшись в гостиной Мориса де Невера, сидели молча. Наконец тишину рассёк логичный и бесстрастный голос Бенедикта Митгарта.
- Ну, и кто это сделал?
Морис де Невер был не менее спокоен.
- А кто последний видел её живой?
- Нашли мы её в четверть пятого, с Эстель и Симоной. До этого я видел её вчера в Зале Тайн. - Сиррах лениво наполнил стакан вином.
- Ты намекаешь, что её прирезали я или Мормо? - Нергал встал и теперь в упор посмотрел на Риммона.
- Ну, да, что если она почувствовала призвание быть монахиней и отказалась быть алтарём на ваших шабашах?
Все, кроме ничего не понявшего Ригеля и сумрачного Хамала, прыснули в кулак или расхохотались. Усмехнулся и Нергал. Обвинение выглядело столь смехотворно, что глупо было и заводиться. В глазах же Риммона читались откровенная злость и насмешка. Он никогда не боялся Нергала, а после вчерашнего хотел только одного - по возможности, никогда не видеть этого ублюдка. Но в убийстве он его всерьёз почему-то не подозревал. Может быть, потому, что вообще не хотел никого подозревать. Кто бы это не сделал - "Vade in pace, иди с миром" - он отпустил бы этот грех любому. Пропади она пропадом, мерзавка, чуть не угробила его…
- Как раз отказывать-то покойница и не умела, - беззлобно заметил Нергал. - От нас она ушла живой и невредимой. Ножей в бок ей никто не совал.
Его слова неожиданно подтвердились, причём, тут весьма сложно было предполагать сговор.
- Это правда. Я видел её утром с балкона. Она куда-то шла со служанкой. Я ещё сказал тебе об этом, помнишь, - Морис де Невер повернулся к Ригелю.
Эммануэль кивнул. Когда он утром пришёл к де Неверу, тот ещё спал тревожным и зыбким сном, но почти бесшумных шагов Ригеля хватило, чтобы разбудить его. Морис даже не подумал поделиться с ним подробностями ночного визита Эрны, но приказал сервировать завтрак на балконе, надеясь, что прохладный воздух освежит его. Тогда-то они и видели убитую - живой и невредимой. Морис вспомнил, что как раз за завтраком он вдруг ощутил, что его самочувствие и вправду вдруг резко улучшилось, словно с души сняли вязкую и липкую тину, просветлело в глазах, захотелось музыки в ликующем мажоре. Он даже замурлыкал что-то из любимого им Гуно. И вообще, день прошёл просто прекрасно.
Невер ничуть не сожалел о смерти Лили, и даже не трудился скрывать это. Впрочем, почти на всех лицах лежала печать такого же бесстрастного недоумения. Скорби никто, кроме Августа Мормо, не проявил.
- Это ужасно. Не говоря уже о прямом, понесенном нами с Фенрицем, ущербе… Она была самой лучшей чёрной жрицей, из всех, кого я знал, - Мормо был расстроен всерьёз.
- Да, это ужасно, так осквернить ваш алтарь, господа… - Риммон даже не пытался скрыть сарказма.
- Любой посторонний был бы замечен в нашем крыле замка… - задумчиво произнёс Митгарт.
- Её распутство было онтологического, оргиастического и, скажу даже больше, сакрального свойства. Казалось, восстала сама великая Астарта… - продолжал сокрушаться Мормо, но, чем больше он изливал свою скорбь, тем большее отвращение читалось на лицах его сокурсников.
- Да уж, lassata viris nesdum satiata recessit… - пробормотал Хамал. Наглец процитировал слова Ювенала о Мессалине - "мужей десятки приняв, уходила несытой".
Эммануэль поморщился. Остальные просто не поняли наглый комментарий Гиллеля.
- Хамал, не отвлекайтесь! Где были вы? - Митгарт был методичен и рассудителен.
Тот, в эту минуты наливавший себе бокал вина, одарил Бенедикта взглядом желчным и циничным.
- Я? У себя. Я вообще её не видел с последней лекции в субботу! - черты Хамала презрительно исказились, и он гадливо добавил, - и я полагаю, что вы, дорогой мой, видели её вчера в куда более поздние часы…
Митгарт не оспорил это суждение, но вызова в нём не увидел и перчатки не поднял.
- Генрих? - Бенедикт с удовольствием вспомнил вчерашнюю ночь, лицо и позу Виллигута и гадливо улыбнулся. Виллигута, однако, ни взгляд, ни вопрос не обескуражили, он спокойно посмотрел на Бенедикта.
- Сегодня воскресение. Проснулся я около полудня. Читал в постели Лукиана. Позавтракал. В третьем часу встретился с Фенрицем и, пока не подняли шум вокруг трупа, был с ним, - сказав это, он почему-то покраснел.
- Да, - Фенриц кивнул. - Кстати, если у кого-то столь много любопытства, может, он и сам соизволит сказать, где был в это время? А, Бенедикт?
- Гулял с сестрой, потом завтракал. Я с половины второго читал мисс Патолс стихи Ронсара в Северной галерее. Потом прибежала мисс Симона и рассказала нам об убийстве. Весь вопрос в том, когда её убили? - упорно возвращался к теме Митгарт.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Симона, за ней белела головка Эстель. Обе они слегка запыхались. Ригель затаил дыхание. Риммон встал. Симона наконец отдышалась и проронила:
- Отец Бриссар говорит, что у Лили из раны не вытекло ни капли крови, и края пореза не разошлись.
- Как это? - Риммон и Невер проговорили это в унисон.
- Этого не может быть… - Митгарт был ошарашен.
- Может. Это значит, что нож был вонзён уже в мёртвое тело, - задумчиво откомментировал Хамал. Глаза его были теперь полусонными и томными, как у женщины, и напоминали яхонты, - однако, crimen exeptum. Исключительное преступление.
Все недоумённо переглянулись.
- … Морис, о каком алтаре всё время говорил Риммон? - спросил Ригель, когда гроб после отпевания несли на погост. Невер закусил губу, но, замявшись, после недолгого молчания всё же ответил:
- Чёрная месса служится на животе обнаженной женщины. Или на спине. Завершается соитием с ней, осквернением Причастия и свальным грехом. Это как раз то, что мы не досмотрели на Чёрной мессе. По крайней мере, так сказано было в нергаловом талмуде.
Эммануэль остановился и в ужасе взглянул на Невера, потом тихо опустился на скамью у дороги на кладбище и проводил гроб и толпу невидящим взглядом. Просидев несколько минут в потрясённом молчании, он, наконец, медленно поднялся, и они с Морисом последними подошли к могильной яме, черневшей среди оград.
Погребение было скромным и тихим. Присутствовали декан, несколько профессоров, куратор, студенты. Только один белый венок украшал гроб. Неподвижно в ряд выстроились девицы, при этом Эрна зачем-то надела черную шляпку с крохотной вуалью, не очень ей шедшую. Морису де Неверу не составило труда понять, что вуаль призвана, скорее, скрыть синяк на скуле, нежели явить иллюзию с трудом сдерживаемой скорби. При взгляде на мисс Патолс и мысли о том, какой драматичный вид должны являть сейчас её ягодицы, Морис против воли мстительно и весело улыбнулся. Ему казалось, что о произошедшем ночью он наутро пожалеет, но нет - Невер не чувствовал ничего, кроме ликования и сытого довольства собой.
И вообще - чувствовал себя прекрасно, точно кот, вдоволь налакавшийся сливок.
Лицо Лили в гробу было по-детски невинным, изумлённым, сияющим полупрозрачной восковой белизной. Никто по-прежнему не изображал скорби, и тем неожиданнее и сильнее Мориса де Невера поразило лицо обычно сдержанного Хамала. На нём сначала промелькнула высокомерная и ядовитая насмешка, потом - откровенное любопытство и веселье, а ближе к окончанию погребения читались только злость и нескрываемое отвращение, почти гадливость. Морис был заинтригован. Впрочем, у него были для этого и другие основания.
Возвращаясь с похорон, Морис, знаком попросив Эммануэля следовать за ним, свернул по коридору к комнате Гиллеля. Тот только что пришёл и ещё не успел раздеться. Казалось, он не удивился их приходу, но взгляд его был сумрачен и хмур. Морис плотно затворил дверь.
- Нам нужно поговорить, Гиллель.
Хамал уставился на него, несколько минут молчал, потом тихо вздохнул. Он уже всё понял. Безнадёжно и уныло проронил:
- Говорите, мсье де Невер.
Тот высказался без обиняков.
- Вы безошибочно узнаёте, кто и что думает. Не знаю, как и откуда, но вы понимаете чужие мысли. Я понял это, когда вы, первый раз выпив со мной, помните, после коллоквиума, стали оспаривать сначала то, что я говорил, а потом… то, о чём я никому не говорил. Вы не могли сказать то, что сказали, не зная моих мыслей. Я начал наблюдать за вами. Видимо, вы прочли и мысли Ланери о его намерении спросить меня по истории. Я видел изумление Уильямса, когда Вы отвечали на его вопросы, а чему изумляться, как не тому, что вы прочли, вероятно, его же мысли и, слегка перефразировав, их же ему и преподнесли? Не так ли? Я вспомнил, что вы в первый же момент по приезде шарахнулись от Виллигута. После вы также шарахнулись и от Лили. Вскоре я понял, почему. Я прав?
Хамал угрюмо посмотрел на Невера. Чёрт бы побрал этого красавца! Кто бы мог подумать, что у него хватит ума сообразить! Гиллель Хамал был дьявольски умён, но никогда всерьёз не думал о чужих мозгах, и мысль о том, что его могут просто понять, вычислить его способности - даже в голову ему не приходила. Тем более - этот херувимчик… Но что теперь делать? Начни он всё отрицать, неизвестно, что из этого выйдет. Хотя, конечно, Невер - не Нергал, а Ригель - не Мормо… Молчание затягивалось. Истолковав его, как подтверждение своей догадки, Невер спросил:
- Что вы поняли сегодня? Кто это сделал и зачем?
Хамал опустил глаза и глубоко вздохнул. Дьявольщина. Он проиграл и понимал это.
- Я не знаю, Морис, - Гиллель развалился в кресле и, предваряя возражения Мориса де Невера, желчно и методично продолжил, - вы недоумевали, вспоминали покойную недобрыми словами и откровенно радовались её смерти. А в остальном ваши мысли поглощал ваш ночной флагеллационный эпизод. Не буду распространяться, к делу это не относится. - Он насмешливо и гадко улыбнулся. - Эммануэль вообще ни о чём, как я заметил, не думал, но был чем-то потрясён. Мормо всегда думает, что говорит, но редко говорит то, что думает. Однако сегодня его слова с мыслями не расходились. Он расстроен. Нергал ничего не думал о покойной, но был погружен в размышления, что лучше заказать к ужину - телячий шницель по-тоскански, ростбиф, рагу ди монтоне или свиные отбивные, в итоге, по-моему, остановился на отбивных. Если нужно, можно уточнить. Риммон вспоминал какую-то прогулку с синьориной ди Фьезоле и ликовал почище вашего. Сама синьорина ди Фьезоле размышляла о загробной участи души убиенной, а Бенедикт Митгарт думал о каких-то закладных. Ну, что думал Виллигут, я опущу. Мисс Утгарт считала покойную особой легкого поведения и презирала, а мисс Хелла и мисс Эрна думали, что та получила по заслугам. При этом, у мисс Патолс были ещё некоторые мысли в отношении вас, мсье де Невер, о чём, впрочем, умолчу, хотя и замечу, что они немало развлекли меня… - Гиллель снова гадко хихикнул. - Я еле сдержался, чтобы не нарушить хохотом кладбищенский ритуал.
Из кривляний и издёвок Хамала Морис де Невер вычленил лишь то, о чём Гиллель не сказал.
- Скажите, о чём думал Генрих, я настаиваю!
Глаза Хамала, и без того большие, распахнулись вполлица и заискрились. Он со злой иронией взглянул на Мориса де Невера, и с глумливой усмешкой уступил его домогательствам.
- Ну, что же, если настаиваете… Он думал о вас, Морис, ему хотелось отдаться вам. Он думает, что вы с Ригелем любовники, и ревнует. Он считает вас красавцем, и влюблён в вас, как кошка. Однажды в бане он видел ваши гениталии, они перевозбудили его и с тех пор он мечта…
- Тьфу! Бога ради!!
Хамал с мстительной и ядовитой усмешкой пожал плечами, театрально разведя руки в стороны.
- Вы же настаивали… Вообще-то, дорогой Морис, запомните на будущее, умные люди настаивают только на лимонных корочках, иначе настой царапает горло…
Невера замутило, но он сумел взять себя в руки.
- Значит ли это, что никто из них не причастен к убийству?
Хамал высокомерно и зло улыбнулся.
- Это значит, что господин Ригель, присутствующий здесь, прав, когда думает, что убийца доволен содеянным, и не слишком обременён угрызениями совести и мыслями о совершённом. Мне не хотелось бы излишне смущать вас, Эммануэль, - продолжал мягче Хамал, обращаясь уже к Ригелю, - но должен заметить, что вы - единственный человек на курсе, в чьи мысли никогда не стыдно заглянуть.
Эммануэль смутился, опустил голову и потому не заметил, как покраснел Морис де Невер.
Глава 10. Бог весть - кто, но главное - как?
"В обществе нужно лгать, притом настолько тонко,
чтобы вас не заподозрили во лжи и не стали презирать,
как бездарного фигляра, затесавшегося в труппу отличных артистов".
Никола Шамфор.
У того, кто проводил бы с похорон Августа Мормо и Фенрица Нергала, была бы возможность убедиться в правоте слов Гиллеля Хамала. Но их никто не проводил, и оба они уединились в кабинете Мормо.
- "De Sagis et eorum Operibus", "Philosophia Sagaria", "De Pestilitate", "Amentium", - Нергал лениво читал названия толстых запылённых фолиантов, украшавших книжные полки кабинета Мормо. Хозяин кабинета лежал тут же, на тахте, глядя в потолок. - Чёрт возьми, Аугустин, ты, как я посмотрю, интеллектуал.
Мормо не был польщен похвалой.
- Заткнись, Фенриц.
- Ой, прости, я и забыл, что ты в трауре. Что-то долго не несут отбивные, я голоден, как волк, - Нергал в нетерпении выглянул в коридор.
- Ты - грубое животное, Фенриц. - Мормо перевернулся на тахте лицом вниз.
Нергал прыснул.
- Ну, что же поделаешь… - он налил в бокал коньяк и поглядел сквозь него на закат. - Кстати, я убежден, что, по меньшей мере, половина наших дорогих сокурсников уверена, что Лили укокошили мы с тобой - вместе или порознь.
Мормо не изменил позы и ничего не ответил. Дверь распахнулась, и слуги внесли подносы. Фенриц, повязав салфетку на грудь так, что сзади торчали огромные белые эрзац-уши, дублирующие его собственные, вооружился ножом и вилкой. Мгновенно расправившись с двойной порцией отбивных, стянув при этом ещё и солидный кусок свинины с тарелки Мормо, он отдал должное трюфелям и картофельной запеканке. Затем, памятуя мудрость Брийя-Саварена, что ужин без сыра, что девица без глаза, на закуску, pour la bonne bouchе, "на закуску", с тихим блаженным урчанием съел кусок нежнейшего сливочного сен-нектера величиной с кулак Голиафа и - потребовал кофе.
- "Paramirum", - прочёл он вслух название фолианта, лежащего на комоде. Подтянув к себе инкунабулу, углубился в чтение, методично чередуя коньяк и кофе, заедая их свежайшими булочками со взбитыми сливками.
- Фенриц… - Мормо неожиданно приподнялся, взглянув на Нергала воспалёнными глазами. - Кто это сделал?
Нергал допил коньяк и запихнул в пасть последнюю, десятую булочку.
- Не знаю. Послушай-ка, что говорит Парацельс о воздействии воли на расстоянии. "Что касается восковых изображений, создаваемых, дабы помочь воображению, замечу, что человек, желающий навредить своему врагу, может сделать это. Я могу заключить дух своего врага в изображение и потом ранить и калечить его воздействием моей воли, и таким способом тело моего врага будет повреждено и изувечено. Сила воли есть главное в медицине. Изображения могут быть прокляты, и наводить на тех, кого они представляют, лихорадку, падучую, апоплексию и смерть". Любопытно…
- Фенриц… - Звук и интонация голоса Мормо заставили Нергала обернуться. - Кто мог это сделать?
К счастью, Мормо не обладал талантами Хамала, и мысли Фенрица остались ему неизвестны. Нергал же искренне недоумевал. Поведение Августа было необъяснимым. Так горевать из-за какой-то рыжей шлюхи! Лили всегда напоминала ему дочку его кухарки Бетти, надоедливую дурочку, которую он как-то походя обрюхатил. Правда, Лили, надо отдать ей должное, никогда ему не надоедала, но в её смерти он не видел ни малейшего повода для скорби. Фенриц разорвал бы глотку всякому, кто обвинил бы его в этом убийстве, но, кроме смехотворной инсинуации Риммона, никто ничего не говорил. Отчего же не закусить с аппетитом, а валяться на тахте с ввалившимися глазами? Неужто… неужто Мормо был влюблён? Бред какой-то! Да такими Лили забиты все городские бордели, выбирай любую!
Что до того, кто мог убить эту кокотку, то не всё ли равно?
Однако делиться этими соображениями, бесспорно, не лишенными здравомыслия и сокровенного понимания жизни, Фенриц с Августом не стал, но придал своей физиономии вид задумчивый и глубокомысленный.