* * *
И потянулась бесконечная череда экзаменов. Мы учились, имитировали разговоры с Катру, задавали друг другу провокационные вопросы. Убеждали себя в том, что наконец-то мы готовы. Затем шли на экзамен и с треском проваливали его в очередной раз. Профессор поражал невероятным умением сбивать с толку, запутывать, заводить разговор в тупик. Он нападал одновременно со всех сторон, мешал факты и понятия старого и нового миров, выворачивал наизнанку наши собственные утверждения и через какое-то время добивался своего: мы попадались в ловушку и произносили запретные слова, недоумевая, почему же мы это сделали. Катру сокрушенно качал головой и говорил:
– Ну что ж, еще одна попытка…
Но после одной попытки была еще одна, затем еще и еще. То, о чем профессор предупредил нас на первом занятии, оказалось правдой. Мы не могли забыть о смерти. Утешало лишь то, что наши неведомые конкуренты, очевидно, столкнулись с той же проблемой, поскольку никого из нас пока не выгнали. Но утешение это было слабым.
Как-то вечером я зашел в кафетерий за банкой сока. Настоящая причина, правда, заключалась в том, что больше я не мог заниматься, а лучшего повода для небольшого перерыва не нашлось. Кафетерий был едва освещен светом, шедшим из прозрачного холодильника с напитками. Обходя в полумраке столы, я добрался до цели своего путешествия и принялся выбирать сок – как можно медленнее, чтобы подольше не возвращаться к занятиям. Может, взять яблочный? А может, томатный? А может, вот этот, желтый? А то я его до сих пор не пробовал. "А может, перестать заниматься ерундой и пойти учиться?" – сердито подумал я наконец и протянул руку за первой попавшейся банкой.
В этот момент мне послышался звук. Словно калитка скрипнула на ветру или кто-то тихо рассмеялся. Странный был звук, пугающий и неуместный в этом пустом помещении. Я застыл, пытаясь определить, откуда он идет, и борясь с желанием задать стрекача. Тихий звук повторился – все тот же не то смех, не то скрип.
Теперь было ясно, что раздается он из дальнего неосвещенного угла. Я никак не мог понять, что это, и, замирая, пошел туда. Что же я увидел? За одним из столов мне удалось различить темную фигуру. Какой-то человек сидел, опустив голову на руки, и вдруг опять издал тот же звук. В ту же секунду стало понятно, кто это и что за таинственные звуки разносятся по кафетерию.
– Мари, – спросил я, – почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел?
Она подняла голову.
– Это ты, Андре?
– Да, – ответил я, присаживаясь рядом. – Что случилось?
К этому времени мои глаза уже привыкли к полутьме, и я смог различить заплаканное лицо. Мари неловко улыбнулась и по-детски вытерла глаза кулаками. Затем глубоко вдохнула и сказала:
– Ничего не случилось. Просто я немного расклеилась.
Я молчал и смотрел на нее. Никогда раньше я не видел ее плачущей. Больше всего мне хотелось сейчас вытереть последние слезинки, прижать ее к себе и, гладя по волосам, говорить какие-то хорошие слова, от которых ей станет легче. Но вместо этого я спросил:
– Хочешь рассказать, почему ты расклеилась? Может быть, я смогу помочь?
Мари вздохнула.
– Нет, спасибо. Помогать тут нечему.
Она опять улыбнулась и вдруг спросила:
– Скажи, а ты хорошо учился в университете? Я покачал головой.
– Так себе. Чуть не вылетел со второго курса. А почему ты спрашиваешь?
Но вместо ответа последовал еще один вопрос:
– А в школе?
– Немногим лучше.
– А я всегда училась хорошо, – сказала она. – Не потому, что мне нравилось учиться, просто все очень легко давалось. И в школе, и в университете. Ты, наверное, не любишь отличников?
Я улыбнулся.
– Людей не любят по разным причинам. Но не любить кого-то за то, что он хорошо учится?
Мари оперлась мокрой щекой на руку.
– Мне всегда все легко давалось, – повторила она. – Всегда. А сейчас я чувствую себя как последняя дура. Не могу сдать элементарный экзамен. Наверное, тебе скучно это слушать?
– Что ты, – ответил я. – Совсем не скучно. Мне это очень важно.
Прозвучала эта фраза совсем неожиданно для меня самого. Мари удивленно взглянула на меня. Я неловко пожал плечами. Она еще секунду смотрела мне в глаза, потом продолжила:
– После недели занятий я думала, что сдам экзамен с первой попытки. Когда не сдала в первый раз, была уверена, что это случайность. А теперь… Это превратилось в какой-то кошмар. Я знаю наизусть эти дурацкие книги, могу среди ночи рассказать, кто кого родил, но я все равно проваливаю одну попытку за другой. Я уже просто не верю, что я его когда-нибудь сдам.
Она опять глубоко вдохнула.
– Я сегодня весь вечер занималась, а потом встретила в коридоре Катру Он что-то спросил, я ответила, а потом только поняла, что он меня одним этим вопросом заставил выйти из образа. Тогда я пришла сюда и разревелась. Глупо, да?
– Совсем не глупо, – ответил я. – Мне тут самому иногда бывает так, что хоть плачь. Только мне плакать как-то неприлично.
– И что же ты тогда делаешь? – Мари смотрела на меня с интересом и даже с сочувствием.
Я замялся.
– Это, наверное, еще глупее, чем плакать. Даже говорить неудобно. В общем, хватаю гантели и занимаюсь до упаду.
Мари вдруг засмеялась. Я слушал ее смех и думал, до чего же он похож на детский, такой же звонкий и искренний. Все еще смеясь, она сказала:
– Ну какой же ты глупенький. Разве это неудобно для парня – сказать, что он занимается гантелями, когда злится?
Я улыбался и думал, как это здорово, что я смог ее развеселить. Мы сидели рядом, глядя друг на друга и улыбаясь, и вдруг я понял, что должен сказать ей то, что думаю. Прямо сейчас, несмотря ни на какие обстоятельства.
– Мари… – начал я.
Но договорить мне не пришлось. Улыбка сползла с ее лица, и она очень серьезно сказала:
– Не надо, Андре. Пожалуйста, не надо.
– Подожди, – попросил я. – Ты ведь еще не знаешь, что я хочу сказать.
Но она покачала головой.
– Я знаю. И поэтому прошу тебя не говорить об этом.
Ее ладонь, еще влажная от слез, накрыла мою руку.
– Если ты это сейчас скажешь, я опять разревусь. И тогда ты меня так просто не успокоишь. Давай оставим все как есть, хорошо?
Я угрюмо кивнул.
Когда мы дошли до дверей ее комнаты, я задал нескромный вопрос, который вертелся у меня на языке все время нашего разговора:
– Если у тебя кто-то есть, зачем же ты пришла в институт?
– Дело не в этом, – ответила она. – Совсем не в этом. Спокойной ночи.
Затем неожиданно прикоснулась губами к моей щеке и скользнула к себе комнату.
* * *
Прошла еще неделя. Кроме разочарования, законно вызванного двумя проваленными экзаменами, она не принесла ничего. Учеба надоедала все больше и больше.
Однажды унылым вечером, когда учиться уже больше не было сил, а ложиться спать еще было рано, я искал себе занятие. Мари училась и просила ее не отвлекать, у Поля никто не снимал трубку, а Эмилю я даже не пытался звонить. В это время он мог делать одно из двух: или корпеть над книгами, или спать. Я походил по комнате, пощелкал каналы моего странного телевидения и уселся на кровать. Было решительно непонятно, чем заняться. И неожиданно для себя я обнаружил, что опять думаю о ней. Об этой старухе с косой и будильником. Ее костлявый образ порядком мешал мне в последнее время. Катру говорил, что научиться ее игнорировать будет сложнее всего, и теперь уже ясно, что в этом он был прав.
Чтобы победить сильного врага, его надо узнать. Что я знаю о смерти? Не о ее внешних проявлениях, не о том, как она обходится с другими, а именно о неотвратимом конце, который ожидает меня самого? Пожалуй, что ничего. Мне вспомнилась мрачная картина из какой-то старой книжки. Вытянувшийся в бешеной скачке огромный бледный конь. А на нем – неестественно длинный, худой всадник с темными провалами глазниц.
Вот и все, что я знаю. Негусто. Да и как можно об этом знать? Придет время – еще узнаю и пожалею, что узнал. Хотя нет, на сожаления не останется времени. Ни на что не останется времени.
А что, если попробовать вообразить себе, как это будет происходить? Но как можно представить то, что никогда не испытывал? Впрочем, если подумать, то почему же не испытывал? Ведь что такое смерть? Просто вечная потеря сознания. Для человека верующего ответ будет совсем другим, но я неверующий, так что остановимся на таком бесстрастном определении. Отметем боль, страдания, предположим, моя кончина будет тихой и мирной. Что остается? Вечный сон.
Я лег на спину и, заложив руки за голову, попытался сосредоточиться на этой мысли. Когда-нибудь этот момент настанет. Я не знаю, где буду находиться, кто будет вокруг меня, что я буду чувствовать. Но независимо от обстоятельств я закрою глаза и умру. Меня не станет. Навсегда. Безвозвратно. Мое существование прекратится, как прекращалось существование миллиардов людей, живших до меня. Навсегда. Навсегда…
Ну и что в этом страшного? Это не раздирающая все тело боль, не душевные терзания, это просто небытие. Разве это страшно? Просто небытие… Окончательное. Бесконечное. Разве это страшно?
Я все настойчивее и настойчивее пытался представить себе этот момент. Закрываю глаза. Темнота. Я медленно исчезаю. Разве это страшно?… Я больше никогда не открою глаза. Никогда не встану на ноги. Никогда не услышу голоса тех, кто мне дорог. Никогда. Это будет вечный беспробудный сон. Нет, сон – неверное слово. Совсем неверное.
Как бы ни был глубок мой сон, в нем я дышу. Мое сердце бьется. Кровь толчками разносится по телу. Я могу почувствовать боль, холод, прикосновение. Я могу проснуться. Я живу. Вот в чем разница. Я живу! С момента рождения я ни на миг не прекращал жить. Я засыпал, болел, терял сознание, отключался на операционном столе, но все это было несущественно, потому что я ни на секунду не прекращал жить! Но в тот, в тот момент все станет иным. И я буду хорошо понимать, что это – не сон. Сердце в последний раз вздрогнет и остановится. Дыхание прервется. Все чувства уйдут. Кровь темной водой застынет в сосудах. Обескровленный, лишенный кислорода мозг наполнится странными картинами. Мелькнет бледный всадник на белом коне. И наступит темнота.
Темнота. Какие-то жирные черные пятна. Они шевелятся, наползают друг на друга. Сливаются в темноту. Сейчас она поглотит меня. Все мое сознание растворится в ней. У меня не будет даже этих угасающих мыслей. Разум встрепенется в последний раз и исчезнет.
Всепоглощающая тьма. Она засасывает, она охватывает все, что было мной, она хищно протекает во все уголки погибающего сознания, забирается в каждую клеточку. Она зовет, зовет… Я почувствовал странный холод во всем теле. И, вздрогнув, открыл глаза. На какую-то долю секунды мне показалось, что еще немного – и пути назад не будет.
В эту минуту меня сдавил страх. Даже не страх, а какое-то неясное щемящее чувство, расходящееся по телу мерзким ознобом. Как будто я заглянул в комнату, где находилось нечто, что было лучше не видеть, о чем лучше было вообще не знать.
Я вскочил на ноги, изо всех сил вдохнул, сжал кулаки, напряг мышцы. И замер, прислушиваясь к этому незаметному до сих пор, но такому бесконечно важному ощущению. Ощущению жизни. И звенящий озноб медленно отступил. Я устало опустился на кровать, чувствуя себя абсолютно выжатым.
Что это было? Этот неконтролируемый темный страх – откуда он вдруг взялся во мне? Я ощутил, что затронул что-то, что трогать нельзя. Какие-то струнки, к которым не позволено прикасаться. Нет, человек не должен думать об этом. По крайней мере, так думать. Это слишком тяжело, это противоестественно.
И все же почему это было так страшно? В конце концов, тот миг, когда мне показалось, что я проваливаюсь в бесконечную черную пустоту, не был так уж неприятен. Сильная боль может быть гораздо хуже. Что же испугало меня? Что? Осторожно, мелкими шажками продвигаясь вперед, я стал вспоминать. И минут через пять я понял. Не ощущения сделали этот момент таким ужасным. Не мертвая засасывающая темнота. А ее неотвратимость. Нет в мире силы, которая сможет отменить это. Я состарюсь и умру. И ждать этого не так чтобы слишком долго. Еще шестьдесят, семьдесят, пусть даже восемьдесят лет. Но этот момент придет. Я перестану существовать. Черная зовущая темнота поглотит меня навсегда. И теперь эта мысль всегда будет со мной…
* * *
Утром я поделился с Полем своими впечатлениями. Почему-то мне не хотелось говорить на эту тему с Мари. Ужас, вызванный сумасбродной попыткой вообразить собственную смерть, уже прошел, но я ни за что не согласился бы повторить этот мысленный эксперимент. К моему удивлению, оказалось, что я не был одинок в своих изысканиях.
– Я тоже думал об этом, – с необычной для него серьезностью сказал Поль, выслушав меня. – Хотя до такого не доходил.
– И не советую, – сказал я.
Поль посмотрел в стол.
– Я дошел до другого. Хотя доходить тут не до чего. Знаешь, что такое смерть? Не такая страшная, мучительная, а обычная смерть. Это когда что-то делаешь в последний раз. Завтракаешь в последний раз, читаешь в последний раз, спишь с женщиной в последний раз. Все. Другого раза никогда не будет. Вот попробуй за завтраком представить себе, что он последний. Очень странные мысли появляются.
Я молчал.
– И знаешь, что самое подлое? – спросил он. – Никогда не знаешь, какой раз последний.
– Наверное, – ответил я. Его слова неожиданно представили эту тему в новом свете. – Наверное. Но, может, это даже не самое плохое. Или не самое подлое.
– А что? – спросил Поль.
Я попытался сформулировать мелькнувшую мысль:
– Может быть, еще хуже, когда это не ты.
– Как это?
– Когда видишь кого-то близкого в последний раз. А потом ты жив, а этого человека уже нет. И он никогда уже не вернется.
Мы замолчали, и я вдруг почувствовал неловкость. Будто было сказано что-то очень личное, чем не делишься даже с друзьями. Поль, похоже, ощущал нечто подобное.
– Что там у нас сегодня на обед? – несколько натянуто спросил я, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
– А черт его знает, – просиял он. – Пошли посмотрим меню.
Больше к этой теме мы не возвращались.
* * *
На следующий день произошло огромное событие. Эмиль сдал экзамен. В этот раз он был первым и отсутствовал дольше, чем обычно. Мы уже стали по своему обыкновению строить догадки, когда вдруг он вышел из класса с каким-то задумчивым выражением на лице.
– Сдал? – драматическим шепотом спросил Поль.
Эмиль едва заметно кивнул.
– Сда-а-а-а-а-л!!! – заорал Поль и кинулся на него, как футболист на товарища, забившего гол.
Мы присоединились к нему, и на некоторое время бессмертный Десятый исчез под тремя вопящими кандидатами в бессмертные.
Наконец мы перестали хлопать и трясти его. Теперь мы закидали его вопросами:
– Дали тебе контракт?
– Задавал Катру какие-то необычные вопросы?
– Когда ты идешь на операцию?
Но Эмиль ничего не знал кроме того, что он прошел экзамен. Профессор мучил его обычными вопросами, только дольше, а потом остановился и поздравил. После рукопожатия он сообщил, что все детали будут рассказаны Эмилю на следующее утро.
– Наконец-то мы что-то узнаем, – радостно сказала Мари.
Но Эмиль только покачал головой.
– Вы ничего не узнаете, – сказал он, отдышавшись. – По словам Катру, завтра меня переводят в другое здание. Теперь мы с вами увидимся не раньше, чем вы пройдете экзамен. Они не хотят допустить даже малейшей утечки информации.
Это было абсолютно логично, но нам всем стало не по себе. От слов Эмиля веяло чужой волей, которая манипулировала нами, словно пешками в загадочной игре.
– Чего раскисли? – спросил Поль, который и сам, конечно, помрачнел. – Все правильно, безопасность прежде всего. Враг не дремлет. Может, нам всем дадут сейчас пройти.
С этими словами он вошел в класс. Однако его предположение оказалось беспочвенным. Катру методично и безжалостно отправил нас всех на очередную переэкзаменовку.
Последний ужин вчетвером проходил все в том же кафетерии. Мы старались быть веселыми, но это веселье всем нам нелегко давалось. Эмиль был задумчив, видно, пытался себе представить, что его ждет завтра. Нам оставалось с тоской думать, удастся ли нам когда-нибудь оказаться на его месте.
– За удачу в обоих мирах! – провозгласил в заключение Поль.
Мы сдвинули бокалы, наполненные соком. И Эмиль ушел из нашей жизни.
* * *
Вначале было непривычно не встречать его, не слышать больше его спокойного голоса и рассудительных замечаний. Но, кроме этого, ничего у нас не изменилось.
Теперь, несколько месяцев спустя, несданный экзамен по-прежнему нависает над каждым из нас как проклятие. За это время Катру постепенно становился все более и более нетерпеливым. Сейчас он уже не скрывает, что еще немного – и нас всех отправят восвояси.
Атмосфера постоянного провала делает нас раздражительными и мешает сосредоточиться. И вот только что я провалил экзамен глупее, чем когда-либо. Откуда только выскочила эта проклятая старушка?
Я с ненавистью смотрю в монитор. Ну зачем я запустил эту программу? Мне ведь отлично известно, кто такой Адам и сколько детей у Девятой. Это просто самообман. Совсем не отсутствие знаний держит меня в этом ненавистном помещении. Во всем виновата смерть, цепко сидящая в моем сознании и не желающая оттуда убираться.
Вымещая злость на ни в чем не повинном компьютере, бью по выключателю. Бедная машина умирает, не успев задать свои обычные вопросы. Я осознаю, что только что мысленно произнес слово "умирает", и в ярости стучу кулаком по столу. Подпрыгивает монитор, дребезжит стакан. Пытаюсь успокоить себя. Так нельзя. Так нельзя… Глубокий вдох. Выдох. Все, пора спать. Утро вечера мудренее. Впрочем, какое уж тут утро.