Ничего себе вопросы задали. Это же нужно целую диссертацию писать по этому вопросу. Ладно, попробую чего-нибудь рассказать. Только я что-то никак не пойму, как они живут в добром здравии, если в наше время их проклинают или превозносят миллионы людей. От одной отрицательной энергии можно враз инфаркт получить, а от положительной энергии - инсульт. А с такими диагнозами люди долго не живут. А тут на дворе две тысячи десятый год от рождества Христова, а они сидят себе голубчики, вино-водку пить собираются, сервелатом закусывать и огурчиками болгарскими похрустывать. Может, все это галлюцинации. Я сейчас проснусь, и весь этот квартет распадется. Я взял Ленина за руку и сильно ущипнул.
- А-а-а, - закричал Владимир Ильич, - вы чего это, батенька, щипаетесь? Смотрите, обязательно синяк будет, - сказал он, показывая всем ладонь руки.
- Давай, Володенька, я тебе на руку подую, - сказала Крупская, взяла его за руку и стала дуть на место, куда я ущипнул.
- Наденька, ты у меня просто передвижной госпиталь, - засмеялся Ленин, явно довольный тем, что о нем так заботятся, а о других нет. - Так мы вас слушаем, товарищ Алексей, - сказал он мне, откинулся на спинку, заложив большие пальцы рук за жилетные проймы для рук и выражая повышенное внимание к тому, что я скажу.
- А давайте-ка мы пропустим по рюмочке "Столичной" оттуда? - предложил Троцкий.
- Лев Давидович хорошо предложил, - сказал Сталин, - я сам водку буду пить и вам, Владимир Ильич, тоже рекомендую, сердечную мышцу расслабляет…
- Так вот, пусть прямо сразу и рассказывает, - запальчиво сказал Ленин, - может, это мне и надо, чтобы моя сердечная мышца не выдержала. Сколько же можно так жить среди этих скрюченных людей? Это же не жизнь, это ад какой-то.
- Так уж лучше такая жизнь, Володенька, чем никакая, - сказала Крупская.
- Что ты понимаешь в жизни? - сказал сварливо Ульянов-Ленин. - Жизнь - это когда ты самый главный, все слушают тебя, прислушиваются к каждому слову, записывают все твои мысли, конспектируют все твои размышления и вообще, когда по всей стране миллионы твоих памятников. Вот это жизнь. Даже в сибирской ссылке я был величиной. Ты же помнишь это. Ты тогда приехала ко мне, и мы там поженились. А здесь вокруг кто? Человек, который узурпировал партию большевиков и оставил меня не у дел, перекрыв доступ к информации и влиянию на партию. Или человек, который призывал вести всех людей в светлое будущее под дулами пулеметов…
- Неча на зеркало кивать, коли рожа крива, Владимир Ильич, - запальчиво сказал Троцкий, - были бы сборники ваших сочинений здесь, я бы вам документально написал, насколько вы человечны и насколько вы безгрешны, уважаемый революционер бельгийских пивных и рюмочных. Когда мы с Иосифом Виссарионовичем делали революцию, вы гуляли себе с тросточкой по Унтер ден Линден, пропивая денежки немецкого Генштаба.
- Да как вы смеете так говорить, - вскочил с места Ленин, - а кто миллионы золотых рублей переводил в американские банки? Где сейчас эти денежки? Люди недоедали, а вы…
- Ах, недоедали? - закричал Троцкий. - Да вы спросите вот этого отца народов, скольких человек он заморил голодом? А сколько товаров набрал по ленд-лизу, а?
- Что вы как бабы на базаре? - спокойно сказал Сталин. - Революция есть революция, издержки неизбежны, а что там говорят по поводу этого голода? - обратился он ко мне.
Все затихли и вопросительно уставились на меня.
Глава 35
- Что сказать, - начал я отвечать, - позорнее голода в стране, которая экспортировала продовольствие, придумать нельзя. Хуже то, что это бедствие стали использовать в качестве демонстрации умышленного геноцида одного народа в пользу другого народа. По всей своей стране поставили памятники, и всех богославов заставляют покаяться в этом геноциде.
- Неужели хохлы? - живо спросил Ленин, словно забыв о том, что он писал в статье "К вопросу о национальностях или об "автономизации"".
- Они, - ответил я.
- От этих можно было ожидать чего угодно, - подтвердил Троцкий. - Где были еврейские погромы? В МалоБогославии? Кто под немца лёг? Опять же МалоБогославия. Жовтоблакитники готовы с дьяволом побрататься, лишь бы москалям было худо. Я с ними жил, я их натуру знаю досконально. И это все результаты вашей национальной политики, Владимир Ильич.
- Я уже сто раз слышал, что вам не нравится моя национальная политика, - запальчиво сказал Ульянов-Ленин, - но это не моя лично политика, а политика, выработанная партией. Коллективное решение всегда бывает самым правильным и верным.
- Как бы не так! - закричал обрадованный Троцкий, понимая, что его оппонент заглотил наживку, которая была одним из стратегических пунктов расхождения большевиков и меньшевиков. - Ваш демократический централизм уничтожил свободу творчества и свободу волеизъявления. Всех несогласных вы разогнали или уничтожили в концлагерях.
- Все это ложь и провокация, батенька, - совсем спокойно сказал Ленин, - мы вас уже достаточно наслушались и хотим послушать товарища оттуда.
- Неет, - твердо сказал Троцкий, - я хочу добиться истины и решить, кто же все-таки прав в нашем извечном споре.
- А это вам надо, господин Троцкий? - ехидно спросил Сталин, покручивая в руках свою кривую трубку. - Единой истины нет! Это понимали даже древние философы. Можно при помощи партийной и государственной дисциплины установить единую истину для всех. Несогласных разгонять при попытке собраться вместе, изолировать их от общества. И все равно в глубинах общества вырастет какой-то Галилей, который даже у расстрельной стенки будет кричать: "А все-таки она вертится!". Когда я прибыл сюда, то вы только-только распрямились, и у вас исчезал горб…
- Зато мы помним, господин Сталин, каким вы прибыли сюда, - засмеялся Троцкий. Вслед за ним захихикал и Ленин. Крупская скромно улыбнулась и прикрыла рот ладошкой. - Вот, Надежда Константиновна, единственная из нас все время была нормальной. Так и кажется, что она сюда попала случайно.
- Нет, я не случайно попала сюда, - запротестовала Крупская, - я прибыла сюда осознано по собственному пожеланию. И мне пошли навстречу. Вот, товарищ оттуда может это подтвердить.
Все уставились на меня.
Я сидел и думал, что мне сказать в ответ и не придумал ничего другого кроме бессмертных слов Кисы Воробьянинова с огромной паузой, достойной Малого художественного театра:
- Да…………уж.
- Вот, - обрадовано сказала она, потому что мой ответ можно было понять и так, и эдак. Кто как хотел, так и понимал, - и мне сказали, что политика - это наркомания безнаркотического типа, которую можно сравнить с манией и что при добавлении новых порций политики синдром Квазимодо может возвращаться, и каждый рецидив чреват более тяжкими последствиями.
- Какими еще последствиями? - закричал Троцкий.
- По шкале эволюции будет происходить регресс личности, - как-то осторожно сказала Крупская, - и человек из прямоходящих может вернуться в исходное состояние ногорукого существа и далее до рептилий и амёб.
Это правда? - быстро обернулся ко мне Троцкий с вопросом.
Я кивнул головой. Ведь недаром Люций Фер собирает здесь людей, чьи грехи отмолить невозможно. Это там их превозносят, считая, что миллионные жертвы их правления являются лишь подтверждением правильности их политики. У Люций Фера черное называется черным, а белое - белым и нет тысяч градаций серого оттенка от ярко-белого до ярко-черного.
Каждый человек, уходя туда, становится на весы и на их чаши насыпается все хорошее, что им сделано и все плохое. Если хорошее перевешивало, то человек отправлялся к апостолу Петру, если плохое - к Люций Феру. Так что, рядом со мной сидели не агнцы Божьи, а те, чью деятельность в человеческом обществе иначе как преступной назвать нельзя.
Второй главный вопрос - почему для них избрана такая милостивая кара, которая не похожа на то, что видел Данте Алигьери во время путешествия в страну, над входом в которую написано: "Оставь надежду всяк сюда входящий"? Почему? Очень трудно дать точный ответ. Здесь бывшему человеку предоставлено все, чтобы утолить голод по самому любимому делу - политике, но ею нельзя заниматься под угрозой превращения в одноклеточный организм. Похоже, что и у банкиров здесь под ногами рассыпаны ассигнации всех валют мира, но на них ничего нельзя купить и нельзя пустить в дело. И наркоман купается в наркотиках. И убийца среди убийц. И так для каждой категории.
Те, кто сидят передо мной, тоже не хотят превращения в почти ничто, они думают, что дойдут до синдрома Квазимодо и вернутся обратно. Но они не знают Люция Фера. Он такой… Как бы это сказать? Лучше Лермонтова, пожалуй, и не скажешь: "Он недоступен звону злата и мысли и дела он знает наперед". Он не фраер, он все видит, каждое возвращение назад записано в книжку и придет еще черед расплаты, когда он придет и скажет, а вы, господин хороший не политик вселенского масштаба, а уже крепостной крестьянин у феодала. Допрыгались, а ведь я вас предупреждал.
Глава 36
Что-то мне кажется, что сегодня для всех собравшихся день откровений. То ли они этого не знали, то ли они считали, что легко отделались и обошлись без народного и Божьего суда, но есть еще суд того, кто стоял рядом с Богом и был низвергнут вниз для управления всей землей.
- Наденька, это правда? - как-то отрешенно спросил Ленин.
- Да, Володенька, правда, - виновато ответила Крупская.
- Вранье это все, - завопил Троцкий, - меня ни в какие амебы не переделать. Я даже среди амеб буду Троцким. Однозначно.
- Там вам и место, - рассудительно сказал Сталин, - а я все думаю, чего это у меня после посиделок с вами все суставы и спину ломит, а потом у меня стали исчезать седые волосы. Да и у вас, Владимир Ильич, тоже признаки молодости проявляются. А вы, Надежда Константиновна, все так в вот неведении держали нас. Нехорошо это. Не по-коммунистически.
В комнате воцарилась тишина.
- Может партию в шахматы? - спросил Троцкий, но на его предложение никто не прореагировал.
Ульяновы встали и пошли собираться. За ними поднялся Лев Давидович со своей шахматной доской. Я тоже стал собираться, раздумывая о том, куда мне направить свои стопы в этом мире, где живут люди, не имея какой-либо определенной надежды или мечты.
- А вы где собираетесь остановиться? - обратился ко мне Сталин.
- Пока не знаю, - сказал я.
- Если не будет возражений, то я предлагаю вам остаться у меня, покушений я уже не боюсь, - он рассмеялся, - а вы мне все-таки расскажете, как там обстоят дела.
- Да-да, и к нам обязательно в гости завтра. Всенепременнейше, - сказал Владимир Ильич, - ведь так, Наденька?
Надежда Константиновна согласно кивнула головой.
Троцкий ничего не сказал и первым вышел из квартиры, ни с кем не прощаясь.
- Садитесь за стол, товарищ, - пригласил меня за стол вождь и учитель народов. - Так гости ничего не попробовали и не выпили. Расстроились. Я тоже расстроился.
Он налил в большую стопку водку, выпил и закусил сервелатом.
- Ничего водка, и колбаса хорошая, - сказал Сталин, - а вы почему не пьете? Ах да, забыл обязанность хозяина - налить гостю. Привычка, знаете ли. Грузинского во мне ничего не осталось, разве только пристрастие к хорошему виноградному вину да к зажигательным танцам. Люблю посмотреть на них. Раньше у меня было заведено, что каждый наливал себе сам, и первое-второе тоже сам себе накладывал. Зачем лишним людям давать возможность смотреть на великих людей. Если хотите, я вам налью, но лучше налейте себе сами. Я и раньше подозревал, что здесь чего-то не так. Как мы соберемся да схватимся с Троцким, так я неделю отойти не могу. И Троцкий-то умер давно. И Ленин тоже. Как же они ко мне в гости приходят? Где мое государство? Где мои подчиненные? Где Президиум ЦК партии? Значит, и я тоже умер? И что это здесь у нас, рай или ад? Где ангелы, где черти? Я не атеист, но Божьего здесь я не вижу. Кто эти люди, которые на улицах? Почему они со мной здороваются? Вот видите? Одни вопросы, а ответов на них нет. Хоть бы кто-то правила здешней жизни рассказал?
Сталин задумался, кивнул головой на бутылку и подождал, пока я не налью в бокалы. Мы выпили, закусили. Я попробовал консервированные томаты. Давно забытый вкус молодости. Умеют болгары консервировать овощи, на этом и валюту зарабатывают. И до сих пор непонятно, маленькие бедные страны день ото дня богатеют, уровень жизни их народа постоянно повышается, а в нашей огромной стране с неисчислимыми богатствами мы день ото дня беднеем, а уровень жизни простого народа постоянно и неуклонно откатывается к черте, за которой начинается нищета. Ну, почему это так? Какой Менделеев или Кулибин это объяснит?
- Так что осталось на месте империи, - вдруг спросил Сталин, - от чего она погибла? От нашествия гуннов или от саморазложения, как Римская империя?
- Гуннов не было. Была холодная война, но она могла продолжаться еще сто лет, и никто бы в ней не победил, - сказал я. - Партия коммунистов привела к развалу всего и вся. Когда одни не могут руководить, а руководимые не хотят подчиняться, то тогда приходят другие, которые могут и которым подчинятся. Так ведь гласит теория революции? Во всем мире технический прогресс и демократия, а в СССР однопартийный феодализм, как в Китае и в Корее. Но мы же не корейцы и не китайцы. Тем скажут, и они уже через пятнадцать минут, все как один, будут клеймить кого угодно или восхвалять только что ими клейменных врагов как самых лучших друзей, любовь к которым постоянно тлела в их горячих сердцах. Но даже китайцы поняли, что нужна перестройка и перестройка именно в экономике, потому что бытие определяет сознание. У китайцев все перестройки начинались по решению ЦК КПК и проводились активно и с огоньком.
И наши партийные руководители тоже поняли, что нужна перестройка, но начали они с уничтожения идеологических основ, оставив пустыми прилавки магазинов. Все волнения в Риме начинались с криков - "хлеба и зрелищ". У нас были зрелища телевизионных трансляций партийных съездов и конференций на всю страну. На все это смотрели как на представления в цирке. Зрелища были, а хлеба не было. Поэтому, когда партия попыталась было призвать людей к порядку, ее смахнули как муху, севшую на кусок жирного пирога. И пошло, и поехало. Еле Богославию смогли удержать от распада. И все по пьянке. Был такой парад суверенитетов, что горячие головы могли и атомные бомбы на горячих сторонников демократии сбросить.
- Но Богославия-то осталась? - спросил тихо Сталин.
- Осталась, но сильно обрезанная, - сказал я. - Ваш любимчик Никита Хрущев сразу после вашей смерти в 1954 году отдал Крым Украине. Затем для создания целинного края отдал пять богославских областей Казахстану. А до этого еще при вас переданные Украине богославские области. Все ухнуло как в трубу. Никто даже не подумал о том, что нужно решить территориальные вопросы между бывшими советскими республиками. Те были готовы на все, чтобы выскочить в незалежность, а богославский руководитель в пьяном угаре махнул рукой и сказал: "Берите, что хотите". Потом нам всем доказывали, что решение было мудрейшим из мудрых, что, мол, устами пьяного глаголет истина - он так предотвратил войну между бывшими республиками. Тьфу. И он должен обитать где-то здесь. Может, прячется, или все еще в квазимодовском состоянии?
- А как Черноморский флот? - глухо раздался голос вождя народов.
- Пока держится, - сказал я, - но к 2017 году он должен уйти из Севастополя как побежденный из захваченных врагами богославов богославских земель. Украина с Грузией пригласили американские военно-морские силы чувствовать себя в Черном море как дома. И они уже были там.
Наступила тишина. Мы сидели молча. Каждый думал о своем.
Глава 37
Треск ломаемого стекла вывел мня из задумчивости.
- Суки, - сказал Сталин, высыпая из ладони на стол осколки хрустального фужера. Один осколок воткнулся в ладонь и торчал как обелиск криминальному авторитету на сером городском кладбище. Я схватил салфетку, намочил ее водкой и бросился на помощь. Кусок стекла вошел глубоко в ладонь. Я быстро вытащил его и приложил салфетку. Салфетка стала пропитываться кровью, но вместо красного пятна на ней появилось синее пятно. Я приподнял салфетку и увидел сочащуюся кровь голубого цвета. Мне на салфетке она показалась синей, но настоящий ее цвет голубой.
- Ничего себе, - подумал я, - это у всех руководителей кровь становится голубой от важности занимаемого им положения или все обитатели хозяйства Люция Фера меняют цвет крови?
Я взял со стола кусочек хрусталя и чиркнул им по своей руке. Моя кровь была красной.
- Я тоже вначале удивлялся, - сказал Сталин, - потом привык, хотя прекрасно знаю, что я происхождением не из голубых кровей. Возможно, что у каждого из живущих здесь свой цвет крови. Я чиню обувь, отцовское ремесло, хоть какое-то разнообразие, но что делают все остальные? Народу прибавляется. Хотя, как я замечаю, одни приходят, а другие куда-то уходят. Может, права Крупская, что у тех, кто не может остановиться от своих грехов, происходит регресс, и они в виде амеб и всяких инфузорий выбрасываются на поверхность земного океана. Все в природе взаимосвязано и ничто не исчезает бесследно и не возникает ниоткуда. И я когда-нибудь тоже вернусь на землю в виде холерного эмбриона, возбудителя чумы или оспы, чтобы обо мне помнили и не забывали.
- Не беспокойтесь, там вас не забудут, - буркнул я.
- Вы так считаете или это объективная реальность, - спросил меня Сталин, - а как вы сами ко мне относитесь?
- Как вам сказать, - сказал я задумчиво, - и так, и так. Если применить математические методы анализа личности, то вы на шестьдесят процентов злодей, если же отбросить математику и применить личностный метод, то вы ужасный злодей. Восемьдесят процентов вашей деятельности можно считать направленной во вред нашего государства.
- То есть как, - в Сталине начинал просыпаться прежний Сталин, - то есть как это полный злодей? Товарищ Сталин ничего не делал во вред СССР, это недобросовестные исполнители и, если хотите, враги народа старались извратить все мои начинания, чтобы скомпрометировать Советскую власть и товарища Сталина.
- Конечно, конечно, - поспешил я согласиться с ним.
- А почему это вы товарищ так быстро и поспешно со мной соглашаетесь? Почему не спорите со мной? - важно сказал вождь и учитель всех народов.
- А чего с вами спорить? - сказал я. - Любой больной старается доказать, что он не больной, а все вокруг него - больные.