- Кем я только не был, - вздохнул Успенский, и Пан понял, что тот не хочет говорить о том, что было с ним до войны. - Вот только уже забывать стал про это, с первых же дней воюю, еще с Западного фронта…
- А я вот… - начал говорить Пельмень, одновременно выхватывая из тяжелого деревянного стаканчика, стоящего в центре стола, пачку салфеток и обтирая промасленные, жирные пальцы.
- А вот про тебя уже весь батальон всё знает, - остановил его старший сержант. - Достопримечательность ты наша… местного масштаба…
И в самом деле, удивившись такому "подарку судьбы", все батальонные офицеры сунули нос в личное дело рядового Пельмана едва ли не сразу после его прибытия в часть. Ну, а дальше информация пошла распространяться, как волны от брошенного в воду камня. Через три дня все знали, что Валентин вырос в семье некрупного, но все-таки ученого, работавшего сначала в "шарашке", потом освобожденного и продолжившего свой труд в той же "шарашке", но с возможностью ночевать в семье. Мама его всю жизнь просидела дома, даже когда муж пребывал в заключении, подторговывала мелкими вещами среди подруг и знакомых, перепродавала чьи-то фамильные и не очень драгоценности, поддерживая семейный бюджет. А сам Валентин с детства старался выделиться в учебе, занимаясь в основном зубрежкой, но неожиданно открыл в себе талант полиглота, выучил к концу школьного обучения два языка совершенно самостоятельно, а при поступлении в вуз решил специализироваться на языке великих мореплавателей и кровожадных пиратов и его диалектах в колониальных и бывших колониальных странах. Пожалуй, сейчас его новозеландский был лучшим в стране, если бы вздумалось проводить такой конкурс среди тех полутора десятков, кто был настоящими знатоками диалектов. Так бы и жил спокойно Валя Пельман, изучая в свое удовольствие различия между оклендским и мельбурнским произношениями, но… На Западе грянуло грандиозное замирение, обозначившее нашу победу, зато нахмурились политические тучи на Востоке и разразились грозой войны уже здесь, сначала в Азии, а потом и за океаном.
В этой связи военкомы быстренько прошерстили университеты с целью усиления офицерского корпуса в первую очередь техническими специалистами, ведь многие их тех, кто начинал войну на Западе, имели чаще всего за спиной простые военные училища, готовящие взводных лейтенантов без особого углубления в физику, механику, радиодело. Теперь же ребятам, окончившим три-четыре курса, досрочно выдавали дипломы, а вместе с дипломами и погоны с одной маленькой звездочкой, и направляли в действующую армию командовать радистами, ремонтными мастерскими, разведподразделениями дальней артиллерии, постами ПВО. Многих приписывали к штабам, и лишь десятая часть скороспелых выпускников попадала в боевые части.
Так получил диплом и Пельман, но - нет правил без исключений - ни у кого из военкоматовских работников не поднялась рука написать ему представление на офицерское звание. И пришлось Вале, пусть и по особым документам, отправляться в действующие войска рядовым. А тут уж роковая случайность занесла его во вроде бы временно тыловой, но штурмовой батальон.
- Ты у нас самый настоящий сибирский… пельмень, - закончил Успенский свой комментарий.
- Так ты из Сибири? - удивился Пан. - Вот бы никогда не подумал.
- Из Новосибирска, - с непонятной гордостью сказал Валя.
- Вот только местным никогда не говори, что ты из Сибири, - продолжил старший сержант. - Они тут сибиряков совсем не так представляют…
- В валенках и с балалайкой? - засмеялся Пан.
- Ну, во всяком случае, не таких неуклюжих заморышей, - ответил Успенский и предупредил попытку Пельменя встать: - Ты куда это собрался?
Слегка опьяневший Пельмень твердо, но чересчур размашисто кивнул на маленькую дверцу с двумя нолями в углу бара.
- Туда… по нужде, товарищ старший сержант…
- Вот, не было печали… Пан, сходи-ка ты вместе с нашим доблестным воином… - попросил Успенский.
- Зачем это? - дернулся, было, возмущенный Валя.
- Затем, что в оккупированном городе военнослужащим запрещено в одиночку посещать укромные, скрытые от наблюдения места, - пояснил Успенский. - А уж там местечко самое что ни на есть укромное…
Пан тоже с удивлением глянул на старшего сержанта, но, получив утвердительный кивок, сообразил, что тот не шутит. "И в самом деле, мало ли что, а мы-то - в самоволке, - подумал Пан. - Да и за другом этим, пельменным, глаз да глаз нужен. Он ведь и в дырку унитаза провалиться может…"
В маленьком, чистеньком туалете на три кабинке было удивительно уютно и тихо, даже, кажется, табачным дымом пахло не так сильно, как в общем зале. Пан шагнул было на выход, оставляя Пельменя в принятом в таких случаях уединении, как что-то привлекло его внимание в дальней, крайней кабинке.
Крепко сжав рукоятку уже выручившего его сегодня "семена", Пан рывком распахнул крайнюю дверцу и замер удивленный. На унитазе, откинувшись спиной к стенке, восседал худой мальчишка с глубоко запавшими глазами, смугловатый, но не мулат, а просто обветренный, подзагоревший здешним летом. Но - вот странно, штаны на мальчишке не были ни спущены, ни даже расстегнуты, а вот курточка - наоборот, да еще и закатан левый рукав выше локтя. Правой ладонью мальчишка зажимал левый локоть и тихонько вздыхал, будто бы спал и видел приятные сны. Глаза его были полу прикрыты, и на открывшуюся довольно шумно дверцу кабинки мальчишка не обратил никакого внимания.
- Что это с ним, Пельмень? - позвал Пан своего "конвоируемого", поспешившего уже забиться в первую же кабинке.
- Да не знаю чего с кем, - простонал от удовольствия Валя, впервые за несколько месяцев попав, наконец-то, в нормальный сортир с проточной водой и фаянсовыми стульчаками.
Ему в голову пришла глубокая, философская мысль, что он напрасно в предыдущие выходы в город на замполитовские экскурсии пренебрегал такой роскошной возможностью побаловаться благами цивилизации.
Пан выглянул из сортира, махнул рукой, подзывая к себе докуривающего очередную папироску Успенского.
- Что у вас тут? - недовольно буркнул старший сержант, через мгновение входя в сортир. - Без присмотра уже и в такое место нельзя отпустить?
- Глянь, что это с ним? - не обращая внимания на недовольный, ворчливый тон ветерана, спросил Пан.
Успенский наклонился над мальчишкой, уверенным жестом приподнял тому веко, вгляделся в расширенный во всю радужку зрачок, быстро охлопал карманы курточки и достал оттуда обыкновенный медицинский шприц со странным, самодельным колпачком на иголке.
- Ясно? наркоманус вульгарус… - сказал брезгливо Успенский, демонстрируя шприц Пану и поспешившему на голос старшего сержанта выбраться из своей кабинки Пельменю.
- Кто-кто? - не сообразил сразу Пан.
- Эх, ты, а еще говоришь, что городской, - неуклюже пошутил Успенский. - Наркоман это. Вколол себе дозу и витает где-то в облаках. А ты тревогу поднял… Хотя - очень правильно, что поднял. Я ведь здешнего хозяйчика предупреждал…
Успенский подтолкнул к выходу Пельменя:
- Ну-ка, свисни там того мордоворота, что нас встречал… в клетчатой рубашке…
Через полминуты хозяин стоял уже перед кабинкой и сбивчиво, то и дело размахивая руками, будто пытаясь взлететь под низкий потолок заведения, объяснял что-то не успевающему переводить Пельменю.
- Он этого паренька не знает… Вроде бы, он зашел полчаса назад… взял кружку пива, заплатил и присел в сторонке, начал пить, а потом отошел в туалет… говорит, сразу и мы пришли, и он уже не присматривался, куда паренек делся…
- Врет и не краснеет, - прокомментировал Успенский, - только это ему не говори… А скажи так. Мне, мол, наплевать, чем и как травятся его соотечественники. Мне даже наплевать, если он им отраву поставляет. Но вот что бы при нас такого никогда не было. Иначе, в следующий раз я сюда приду с огнеметом, и от этого бара останутся дымящие головешки. Доходит?
Раскрасневшийся от волнения хозяйчик яростно кивал на каждое слово, переведенное Пельменем, временами переходя чуть ли не на поясные поклоны.
- Ну, вот то-то же, хоть и не верю я тебе ни черта, - погрозил ему старший сержант. - А теперь, ребята, пойдемте-ка допьем оставшиеся двадцать капель и прогуляемся в какое-нибудь более веселое заведение…
Народу в баре прибавилось за те несколько минут, что солдаты и хозяин отсутствовали в зале. Один из столиков у входа заняли три девчонки в коротких юбках, еще две взгромоздились на табуреты у стойки и уже посасывали через трубочки из высоких стаканов какие-то коктейли.
С сожалением глядя на остатки водки в бутылке, Пан спросил Успенского:
- А что это девчонки по ночам здесь в барах делают? Неужто тоже проститутки?
- А кто ж еще по ночам работает? - хохотнул Успенский, наблюдая за тем, как из туалета двое мужичков в странных балахонах серого цвета вытаскивают наркомана и ведут его к служебному входу. - Только эти девочки повыше классом, чем уличные. И берут подороже, да еще могут заупрямиться и отказать, если уж совсем клиент не по вкусу…
- Вот даже как, - протянул Пан, до сих пор считавший, что проститутка никому отказать не имеет право, ну, или не должна, как правильнее?
- Ладно, нагуливай аппетит, снайпер, - сказал Успенский, - сейчас допьем и пойдем туда, где самые смелые мечты исполняются…
- К проституткам не хочу, это аморально, - неожиданно заявил Пельмень, которому водка ударила в голову.
- А ты и не пойдешь, - засмеялся Успенский, - будешь под дверью дежурить, ну, а не хочешь под дверью, то свечку подержишь… это вполне морально… и кошерно, наверное, а, Пельмень?
Обиженный Пельмень хотел было еще что-то возразить, но старший сержант быстро разлил остатки водки, без тостов и предупреждений проглотил свою дозу.
- Хватит рассуждать, засиделись мы тут, - сказал он, вставая и оправляя штурмкомб.
Так получилось, что Пан поднимался из-за стола последним и заметил, как прибиравшая грязные тарелки Джейн оборонила маленький листок бумаги прямо возле его уже пустого стакана. Пан, совершенно не соображая, зачем он это делает, подхватил стакан вместе с бумажкой, поглядел его на свет, изобразил на лице сожаление и встал, одновременно пряча листок в карман комбинезона. "На улице посмотрю", - решил он, догоняя идущих на выход товарищей.
* * *
Штыки матово светились в электрических огнях вывески бара, гипнотизировали и завораживали своей откровенной прямотой, сдержанным размером и хищной остротой жала. Штыки смотрели прямо в живот Пана, едва вышедшего следом за Успенским и Пельменем из дверей бара.
Впрочем, не только на Пана были направлены штыки четверых солдат в повседневной форме, чистой, недавно полученной со складов, но - старомодной, списанной из употребления задолго до окончания войны на Западе. Сейчас эту форму из стратегических запасов донашивали тыловики, комендантские роты, хозвзвода. И точно - у каждого из солдат на правом рукаве видно было красную повязку с белыми буквами КП, "комендантский патруль". Впрочем, в боевых частях, Пан это слышал, такую же форму использовали, как "подменку". Позади солдат, с пистолетом в руке, стоял старший лейтенант и недобро щурился на вышедших из бара Успенского, Пана и Пельменя. За спиной одного из патрульных Пан заметил небольшой рюкзачок-рацию.
- Старший лейтенант Овсянников. Комендантский патруль, - небрежно козырнул офицер.
- Старший сержант Успенский. Рядовые Панов и Пельман. Шестой штурмовой батальон, - вскинул руку к виску Успенский.
- Свои, - выдохнул старлей, вкладывая пистолет в кобуру и одновременно раздвигая плечом патрульных, чтобы подойти ближе к вышедшим из бара бойцам. - Отставить!
Штыки нехотя заколебались и ринулись вверх, лязгнули карабинчики ремней, и штурмгеверы заняли спокойное положение за плечами патрульных.
Старлей Овсянников протянул для пожатия руку сначала Успенскому, а за ним и остальным.
- Нам тут сообщили, что стрельба была, какие-то солдаты мотоциклиста местного убили, а потом сами в бар пошли, - сказал он, будто бы оправдывая свою бдительность. - Вот, пришлось проверить…
Он кивнул назад и в сторону, где маячил в полумраке тот самый полисмен, который пытался доставить в свое отделение открывших стрельбу бойцов.
- Долго ж вы добирались, - усмехнулся Успенский, - тому уж два часа, как Пан этого мотоциклиста снял…
- А куда торопиться? - пожал плечами старлей. - Тут, в городе, каждую ночь стреляют промеж себя. Оружие-то так на руках и осталось, едва ли две сотни пистолетов нам обыватели сдали, из законопослушных и перепуганных, а всякие бандиты да хулиганы так с пистолетами и таскаются, лупят друг дружку почем зря…
- Ну, так нам работы потом меньше будут, если они друг дружку, - подмигнул Успенский.
- А этого, значит, вы? - вернулся к началу Овсянников.
- Рядовой Панов, снайпер в моей роте, - указал Успенский. - Открыл огонь на поражение по вооруженному мотоциклисту, едущему нам навстречу…
- А этот гад нам про оружие ничего не сказал, товарищ старший лейтенант, - вмешался в разговор один из патрульных с лычками младшего сержанта. - Вроде, просто застрелили кого-то - и все.
- Он вам про перестрелку из всех стволов не рассказывал? - улыбнулся Успенский.
- А что? - встрепенулся Овсянников.
- Был один выстрел из "семена", вот что, - ответил Успенский. - Служивый этого мотоциклиста снял, мы посмотрели, ружьишко его я об асфальт разбил, и пошли дальше, в бар вот заглянули. Здесь единственный на всю улицу, где водка есть.
- А я на этой улице день через день по службе бываю, а не знал, - удивился старлей. - Вот ведь штурмовики! находчивые вы ребята.
- Так вам еще тут служить и служить, а мы - пополнение вот подбросят и - неизвестно где завтра будем, - засмеялся Успенский. - Приходится быть шустрым.
- Да я сам из бывших танкистов, после контузии в комендатуру попал, врачи говорят, нельзя пока обратно, а поближе к фронту тут ничего и нет, не на материк же возвращаться? - навел ясность старлей и тут же, будто невзначай, спросил: - Дежурный-то по части знает, где вы?
- Я сейчас на должности комвзвода, - ответил Успенский.
Это прозвучало как: "Те, кому положено - поймут", и старлей понял. Сержант на офицерской должности, это вам не первые годы на западном фронте, когда старшины ротами командовали. Значит, не просто заслужил, а, скорей всего, дожидается на этой должности звания, а офицер без ведома дежурного по части из расположения отлучаться не может уже просто потому, что он офицер.
Отвлекая от разговора двух офицеров, настоящего и, возможно, будущего, на спине патрульного противно зазуммерила рация, и тот ловко левой рукой подхватил откуда-то из рюкзачка неприметную внешне простую телефонную трубку. "Рядовой Асатов… Так точно… Зову…"
- Товарищ старший лейтенант, на связь, дежурный по городу! - позвал он своего командира.
- Хорошо вам отдохнуть, парни, - попрощался Овсянников.
В ответ теперь уже все бойцы, а не один Успенский, взяли под козырек. Впрочем, к Пельменю это не относилось, он и так во время разговора вел себя, как застуканный за онанизмом подросток, а когда старлей прощался, на лице переводчика возникла блаженная улыбка, и он не только честь отдать позабыл, но даже и выпрямиться, что бы хоть чуть-чуть напоминать солдата штурмового батальона.
"И чего это я перетрухнул, как первогодок, - с досадой подумал Пан, провожая взглядом отошедший в сторонку патруль. - Надо же, стрелял в мотоциклиста - не боялся, а тут, будто застыл, хоть и знал, что взводный на себя все возьмет, да и выкрутится из любой передряги. Недаром про него столько историй в батальоне рассказывают… А вот на тебе…"
- Постойте, ребята, - позвал Пан уже тронувшихся в дальнейший путь друзей. - Мне тут официанточка из бара, похоже, записку подбросила. Пельмень, прочитай, пока еще на свету стоим…
- Так-так, - потер руки Успенский, - а ты, Парамоша - азарт, как говорится, сразу девчонку чем-то подцепил…
- Да ладно… - засмущался, было, Пан, но его перебил поднесший к глазам написанную карандашом записку Пельмень:
- "Хозяин торгует героином. Я бы могла вам помочь. Ненавижу наркотики. Джейн". Вот и всё…
- Н-да, не тебе это вовсе записочка, Пан, обознался я, - задумчиво сказал Успенский.
- Может, вернуться? поговорить с хозяином еще разок, - предложил Пан.
- Знаешь, я ведь там, в сортире, не шутил, что мне все равно, чем местные травятся… Вот только, правда, до тех пор, пока это нас не касается. А наркотики - такая зараза, что окружающих непременно коснется, - ответил Успенский. - А уж если ты, Пан, так помочь людям хочешь, то записку эту мы в особый отдел комендатуры передадим. Да не просто так, а с нашими отчетами: где были, что делали… И не морщи морду, рядовой Пельмень! Это ты у себя в университетах на госбезопасность можешь фрондерствовать, как Атос какой-нибудь на короля Людовика очередного, а в прифронтовой зоне особист не блох вылавливает, а обеспечивает нашу с тобой безопасность от диверсантов и вражеской агентуры. Понятно? Отвечать!
- Да понял я, понял, - махнул рукой расстроенный почему-то Пельмень.
А Пану именно сейчас, когда Успенский проговорил пусть и казенные, но такие правильные слова, захотелось от души заехать в морду Пельменю за его пренебрежение и к воинским ритуалам вообще, и к особистам в частности. Бить его, конечно, Пан не стал, но взял за плечо и резко тряхнул, что б хоть немного вправить мозги.
- Всё, диспут окончен, учти только Пан, ты сам на себя кучу писанины навязал, - предупредил Успенский, - но отступать некуда, так что теперь - только вперед. Идем брать штурмом, но по взаимному согласию, одно веселое заведение…
Пройдя дальше по улице тройку домов с затемненными, наверное, уже спящими, окнами и ярко горящими витринами магазинчиков на первых этажах, перед поворотом в глухой переулок-тупичок Успенский завел всю компанию в аптеку, расположенную на углу.
Очутившись внутри, Пан подумал, что на самом деле не всегда надо читать газеты "между строк", кое-что в них написано абсолютно верно, вот например, про такие аптеки. Если судить по маленькой витрине внутри, то торговали здесь всем, чем только можно, от аспирина до минеральной воды, и от кожгалантереи до скобяных изделий.
- Слышь, Пельмень, спроси-ка у него презервативы, да самые лучшие, тонкие, - скомандовал Успенский, кивая на седенького, тщедушного еврейчика за прилавком, кажется сделавшегося еще меньше, чем он был на самом деле, при виде трех бойцов среди ночи вошедших в его аптеку и заговоривших по-русски.
Пельмень начал спрашивать, но, видимо, отвлекся, встретив соплеменника, впрочем, тот был совсем не рад подобной встрече и мечтал побыстрее расстаться с неожиданными и опасными, даже по внешнему виду, клиентами. На прилавочке быстро появились разноцветные, яркие коробочки, а Пельмень тем временем перевел цену.
- Это на всё? - с удивлением спросил Успенский.
- За каждый, - ответил Пельмень, и тут же услышал от старшего сержанта, что за такую цену он купит лучше пару литров бензина, обольет эту лавочку вместе с продавцом и спалит её к чертовой матери.