Словом, это был труп, несомненный, притом хорошо знакомый. Принадлежал он пятикласснику по имени Хиксвилл. Бульвер Элиот Хиксвилл. У пятого курса уроков было немного, некоторых учеников Веттели ещё путал, но этого запомнил сразу - очень уж он был отвратителен. Крупный - именно крупный, а не толстый, белокожий, розоволицый, с мягкими, если не сказать, мятыми чертами лица, влажным женственным ртом и невинным до глупости взглядом бесцветных глазок, он напоминал младенца-переростка. Но не внешность его вызывала у Веттели отвращение - нельзя судить человека за то, что не уродился красавцем, тут уж кому как повезёт. Тем более, что уродом его тоже нельзя было назвать, иногда люди такого типа бывают очень даже обаятельны. Но только не в нашем случае. Если бы в Гринторпе провели конкурс на самого зловредного ученика, Бульвер Хиксвилл, несомненно, занял бы все три места сразу, да ещё и гран-при взял. Похоже, в том, чтобы делать гадости окружающим, он видел смысл своего существования.
Если в школе случалось что-то скверное и подлое - можно было не сомневаться, что Хиксвилл приложил к этому руку. Полный перечень его выходок занял бы не одну страницу печатного текста, поэтому вот только некоторые из них. Соседям по комнате он по ночам протыкал грелки, подлезая под одеяла длинной палкой с гвоздём. Однокурсникам пачкал тетради и вырывал страницы из книг. У младших отбирал деньги и вещи, его боялись пуще божьей кары. Ухитрялся пробираться в крыло к девочкам и писал мерзости на стене уборной. С обслугой был груб до неприличия и воровал из их комнат всё, что плохо лежит, просто так, из спортивного интереса, потом просто выбрасывал. Учителям подкладывал кнопки на стул, подливал разной дряни в чернила, пачкал указки клеем. Таким способом он развлекался так до тех пор, пока не рискнул "пошутить" над профессором Брэннстоун. После этого учителя его нападкам подвергаться перестали. Почему? Об этом знали только Веттели и Эмили. Агата рассказала им как-то под большим секретом, потому что педагогический совет её действия вряд ли одобрил бы. Просто теперь в наказание за каждую новую "шутку" Хиксвилл должен был неделю мочиться в постель. ("А что, занятие как раз в его стиле, - подумал тогда Веттели. - странно, что он не делал этого раньше") Жаль, что распространялось это только на самих учителей, а не на их авокадо. Веттели не знал покоя, когда на урок приходил пятый класс. Несчастное растение манило Хиксвилла как магнит, однажды он непременно бы до него добрался, если бы Веттели тоже не повёл себя непедагогично. После очередного предотвращенного покушения он показал парню заряженный холостыми риттер и мрачно сообщил, что в своё время уложил из него не одну сотню человек, не сделавших ему лично ничего дурного. Поэтому страшно подумать, что однажды случится с тем, кто будет в дурном уличён или хотя бы заподозрен. Хиксвилл ушёл из класса подавленный, и авокадо его нападкам больше не повергалось. Чего не скажешь о всей остальной школе.
Самое удивительное, что нести ответственность за содеянное Хиксвиллу приходилось довольно редко. Он умел каким-то образом подбивать других к соучастию в своих выходках. Его дружно ненавидели, но почему-то всякий раз шли у него на поводу и в результате оказывались виноватыми, а главный зачинщик оставался как бы ни при чём. Наверное, именно этим, а ещё убеждённостью добрейшего профессора Инджерсолла в том, что ребёнок тем и отличается от взрослого, что каким бы он ни был испорченным, его ещё можно исправить, и объясняется тот факт, что Хиксвилла терпели в Гринторпе вместо того, чтобы воздать ему по заслугам и с позором выгнать из школы.
Конечно, профессор Инджерсолл был замечательным человеком и отличным педагогом, но ему был не чужд некоторый идеализм. Веттели, несмотря на юный возраст, успел многое в жизни повидать, и был убеждён в другом: таких, как Хиксвилл, независимо от числа прожитых ими лет, может исправить только виселица, потому что жаль тратить на них пулю.
Поэтому, когда он, поднимаясь утром из обеденного зала к себе в кабинет, увидел на полу окровавленное тело юного негодяя, то не испытал ничего, кроме чувства высшей справедливости. Первой пришедшей в голову мыслью было: "Боги шельму метят", а второй: "Надо сказать работникам, пусть уберут труп и зароют где-нибудь во дворе, непорядок, что он тут валяется". Подумал так, и пошёл себе дальше, спокойный и равнодушный: мало ли мёртвых он видел на своём веку?…
И замер, как громом поражённый, ступеней через пять. Сердце бешено бухнуло в рёбра, в коленях возникла незнакомая слабость. До сознания, изуродованного войной и слегка замутнённого ведьминой магией, наконец, дошло: это - не фронт, это мирный, чудесный Гринторп. Это школа, а в школах не должны валяться на полу тела убитых учеников. Это невозможно, неправильно и ужасно, это потрясение основ разумного бытия.
Он вернулся к телу, стал над ним в замешательстве, не зная, как поступить.
Немедленно оповестить начальство о происшествии? Это будет правильно, но тогда придётся оставить Хиксвилла без присмотра, и на него непременно налетит кто-нибудь из детей. Скорее всего - девочки с четвёртого курса, у них сегодня ботаника. Уж им-то такое зрелище совсем ни к чему! Утащить труп в кабинет и там запереть? Нет, нельзя ничего трогать до прихода полиции - вдруг совершено преступление? Остаётся одно: дождаться учениц и послать их за старшими.
Веттели повезло. Девочки почему-то задерживались, зато снизу донеслись юношеские голоса. Четверо парней с выпускного! Отлично! Как раз то, что нам не хватало для счастья! Строевую они уже прошли, значит, способны более ли менее чётко выполнить приказ.
- Стоять, господа!
Парни застыли на месте, глядя снизу вверх с недоумением и испугом. Хоть и не в кровавых деталях, но им всё-таки видно было, что на площадке кто-то лежит. Они понимали - случилось что-то недоброе.
- Так, Глостер, останьтесь внизу, никого из учеников не пускайте на лестницу. На этаж пусть поднимаются через боковое крыло.
- Да, сэр! - Глостер на командный голос среагировал чётко, молодец.
- Орвелл, вы подниметесь в обход в мой кабинет - держите ключ! - не поймал, железо звякнуло о камень. - Сейчас на урок придут девочки, займете их до моего прихода. Пусть читают про мхи и лишайники. И боги их упаси приближаться к авокадо! Головой отвечаете!
- Есть, сэр. - Квентин Орвелл проворно скрылся за поворотом.
- Вы, Грэггсон, бегите к профессору Инджерсоллу, передайте, что я просил его немедленно прийти. Потом разыщете доктора Саргасса и мистера Коулмана, пусть тоже идут сюда как можно скорее.
Парень кивнул и умчался прочь.
- Фаунтлери, вы раздобудьте и принесите простыню.
- Да, сэр… Простыню?! Зачем? Он что… он мёр…
- Никаких вопросов, мистер Фаунтлери! Не раздумываем, исполняем приказ!
И всё-таки свалял капитан Веттели дурака! Где бы ему сообразить, что созерцать окровавленные трупы профессору Инджерсоллу доводилось не чаще, чем девочкам с четвёртого курса, и как-то подготовить бедного старика, вместо того, чтобы указать широким жестом: "Вы только посмотрите, что у нас творится" - и эффектно сдёрнуть простыню. Хорошо, что по лестнице уже поднимался смотритель Коулман. Вдвоём они смогли усадить директора у стены, а подоспевший доктор Саргасс кое-как привёл его в чувство.
К чести профессора Инджерсолла, со слабостью своей он справился очень быстро и сразу овладел ситуацией. Лестницу перекрыли и установили дежурных. Из деревни был вызван констебль, в Эльчестер послали за коронером - Токслей привёз его на директорском венефикаре. Тело после осмотра унесли в подвал, телеграфировали родным погибшего, занялись подготовкой к похоронам…
Веттели в этой суете никакого участия уже не принимал, для него жизнь потекла своим чередом. Только один раз его вызывали к коронеру, дать показания о том, как было обнаружено тело.
Коронёр, щуплый, невзрачный человечек средних лет, временно занимавший кабинет профессора Инджерсолла, допрашивал Веттели очень бережно. Похоже, он искренне переживал, что такому молодому и хорошо воспитанному человеку пришлось стать свидетелем кровавого происшествия, и, на всякий случай, держал наготове стакан воды и склянку с нашатырём. Это было забавно.
На третий день Хиксвилла разрешили похоронить. Несчастный случай - таково было заключение коронера. Бедный мальчик резво бежал по лестнице, на повороте поскользнулся или оступился, неудачно упал, острое перо попало точно в глаз, что и стало причиной смерти. Как говориться, судьба…
Школа происшествие восприняла спокойно. Нездоровое возбуждение, возникшее среди учеников, очень быстро улеглось, да и вызвано оно было не жалостью или страхом, а любопытством. Интересно же: труп, полиция, отмена уроков… Покойный Хиксвилл сделался героем дня - но именно дня. Уже назавтра дети вспоминали о нём гораздо реже. Учителя тоже были весьма сдержаны, и речи их о "постигшем нас горе" звучали суховато. Единственным, кто действительно воспринимал безвременную кончину юного негодяя как горькую утрату, был профессор Инджерсолл. Это потому, что пятым курсам не читают философию, решил Веттели. А если бы читали - профессор наверняка смотрел бы на случившееся иначе.
На похороны из Ронсмута приехало семейство Хиксвилла: отец - полный, одышливый господин, кажется, банковский служащий, мать - усталая, издёрганная женщина в серых траурных одеждах, старшая сестра - скучающая девица лет семнадцати, всем своим видом демонстрирующая, что она здесь не по своей воле и ничего интересного для себя не находит, и двое младших братьев-близнецов, уменьшенных копий самого Хиксвилла. Кто-то совершил оплошность, подпустив их близко к покойному, в результате, дорогой полированный гроб оказался с одного бока исцарапанным гвоздём, с другого - исписанным мелом. В общем, достойная смена подрастала.
В остальном же церемония прошла гладко. Хиксвилла похоронили на Гринторпском деревенском кладбище. Школа готова была оплатить расходы на перевоз тела в Ронсмут, но родные сочли это лишним. Мегган Хиксвилл так и выпалила прямо при всех:
- Ещё не хватало! Это был не братец, а злобный боггарт! Лучше держаться от него подальше, а то, глядишь, и после смерти являться начнёт!
Родители принялись её шпынять, но она только отмахнулась.
- А что, разве я неправду говорю?
Больше эту тему никто благоразумно не поднимал.
- Ужас, какой ужас! - причитал профессор Инджерсолл по дороге с кладбища. - Такой удар по нашей репутации! Это конец! Школу теперь наверняка закроют.
- Почему? - удивился Веттели. - У нас в Эрчестере тоже бывали несчастные случаи. Помню, кто-то из старшекурсников повесился от несчастной любви, а один парень на Гребной неделе утонул в канале. Дядя этого парня был очень влиятельным человеком в правительственных кругах, но Эрчестер никто и не подумал закрывать, об этом даже речи не шло.
- В самом деле? - спросил профессор с надеждой, скорбное лицо его немного посветлело. Но он тут же себя осадил. - Добрые боги! Получается, меня обрадовала гибель несчастных юношей! Право, как же сложно и несправедливо устроен наш мир!
…Таким тёплым выдался минувший октябрь - а в середине ноября вдруг выпал снег. Он шёл всю ночь, крупными хлопьями кружился в воздухе, падал на влажную землю, на голые ветки деревьев, на крыши домов - и не таял! Веттели завернулся в плед и далеко заполночь просидел на подоконнике в темноте, наблюдая, как за окном танцуют снежинки. Пять лет он не видел снега, целых пять лет!
Наутро всё вокруг было белым и сказочным. Гринторп превратился в зимнюю картинку из детской книги. Младшие ученики носились по школе со счастливым визгом, старшие тоже выглядели оживлёнными. Ни тем, ни другим уроки в головы не шли. Призывая их к порядку, Веттели чувствовал себя жестоким тираном. Больше всего ему хотелось бросить учебник, отменить урок, выйти во двор и хорошенько вываляться в сугробе, наметённом под окном учительской комнаты. Но долг есть долг, и его нужно исполнять, даже если не видишь в том большого смысла.
А после уроков в его кабинет неожиданно явилась гостья. Возникла прямо посреди стола, с ног до головы закутанная в белое и мохнатое, кажется, это был гусиный пух.
- Погреться пришла! - объявила фея вместо приветствия и огляделась довольно бесцеремонно, по-хозяйски. - А у тебя тут мило. Это что за куст? Знаменитое авокадо? Ничего особенного. А это что за урод? - она кивнула на бюст пещерного человека. - Твой предок? Похож. То есть, не на тебя, конечно, а на ваш человечий род. Недалеко ушли. Но ты не обижайся, к тебе это не относится, ты у нас красавчик. А где твоя женщина? Надеюсь, ты уже сделал ей предложение? Нет? Зря! С этим делом тянуть не надо - недолго и с носом остаться… Что значит, слишком недавно познакомились? Пред лицом Вечности что месяц, что год - это всего лишь краткий миг, так что разницы никакой… Конечно, она не готова. Ты и сам не готов. Но это, по крайней мере, обозначило бы ваши намерения, - фея трещала, не давая собеседнику и слова вставить, ей достаточно было его мыслей. При этом её собственные мысли скакали с пятого на десятое. - Ты уже в курсе, что ваш поэт вчера сложил новый стих? Какой поэт? Ну как же! Романтический юноша с золотыми кудрями и дурацким именем. Вот-вот! Именно Огастес Гаффин… ну, что ты хихикаешь, можно подумать, твоё имя лучше! Ладно, пусть лучше, согласна. Но ты-то вчера не сложил стих, а он - сложил. Слушай:
Лучи догорели, зажгите кенкеты…
Драконы ночные, вы - музы поэта!
Пусть льются в бокалы веселья напитки,
Сиянья кенкетов нам хватит в избытке…Звучите, валторны, звучите, кларнеты,
Драконы ночные, как бабочки, к свету
Слетелись, порхают, игристое льётся,
Сверкает и брызжет осколками солнца -
декламировала "Гвиневра" с большим чувством и в лицах - размахивала руками на манер крыл, кружилась, пританцовывала, перелетала с места на место, подвывала драматически:
Со звоном хрустальным, с таинственным звоном
Кружась над кенкетом, танцуют драконы.
И этого танца прекраснее нету,
Так пусть же валторны поют до рассвета,Пускай до рассвета танцуют драконы
При свете кенкетов, дрожащем, зелёном…
О-о-ох! - напрыгавшись, фея в изнеможении повалилась на классный журнал. - Просто дух вон! Вот что значит сила поэзии. Великолепный стих, согласить! Прямо душа поёт… У фей нет души? Кто тебе сказал?… Ну, не знаю, может, и правда нет. Но внутри определённо что-то вибрирует и поёт! А у тебя нет? Странно. Похоже, ты не умеешь ценить поэзию.
- Умею! - Веттели, наконец, удалось вклиниться в её монолог. - Я очень люблю поэзию и, смею надеяться, неплохо в ней разбираюсь. Просто образ драконов в данном контексте кажется мне слишком нетривиальным и нетрадиционным. Он плохо увязывается с моими личными представлениями об этих существах как об огромных и опасных тварях, самостоятельных боевых единицах, обладающих сокрушительной огневой мощью и используемых для подавления сопротивления противника при осаде крепостных укреплений.
- Ах! - фея умилённо всплеснула ладошками. - Ах, как красиво сказано! Ты ещё умнее, чем я думала. Ладно, открою тебе секрет. Не было там никаких драконов. Это я лично вчера влетела в его комнату и стала стремительно кружиться вокруг лампы… Только не спрашивай, зачем. Просто иногда у меня случаются странные фантазии… Да, ловила моль! Мог бы сделать вид, что не догадываешься… С ума сошёл? Я лучше умру, чем съем такую гадость! У моли на крыльях есть золотистая пудра, она мне была нужна… Всё-то тебе расскажи! Для красоты, вот зачем. Я не думала, что ваш поэт сможет меня увидеть, но у него в родне были сиды, если судить по золотым волосам. Ах, какие у него волосы - мечта! Никакой моли не нужно… о чём бишь я? Ты меня постоянно сбиваешь своими мыслями. Думай потише, что ли… Так вот, он меня заметил, сначала испугался страшно, даже мухобойку схватил. Но потом разобрался, что к чему, и взялся за перо. Если честно, я ждала, что стихотворение будет посвящено феям. Увы. Должно быть, драконы кажутся ему романтичнее, подозреваю, что он путает их с мотыльками. Ты ему при случае растолкуй, в чём разница. Как это? "Сокрушительная огневая мощь, подавление обороны противника"?
- Именно, - кивнул Веттели.
Огонь, огонь, всюду огонь. Горит всё, что может гореть: повозки, шатры, навесы, сараи и склады. Горят мёртвые тела - нестерпимый запах жареного мяса висит над фортом. Живот сводят голодные судороги, но к горлу подкатывает тошнота - это не могут поладить разум с желудком. В равелине грохочет - там рвутся ящики с патронами. Живые бегут к цитадели - но не все успевают добежать. А на стене бастиона сидит ОН. Огромный, как гора, чёрный, как самое злое проклятие. Боевой дракон Её Величества. Самостоятельная боевая единица, используемая для подавления сопротивления противника при осаде крепостных укреплений. Из распахнутой пасти на сотню ярдов бьют струи пламени. Мощные когти, цепляясь, крошат каменную кладку стен, под ударами хвоста рушатся фланкирующие башенки. А с севера приближаются ещё трое, чёрные на фоне багрового неба, стремительные и беспощадные…
Так пала после двухлетней осады неприступная крепость Кафьот.
- Ай! - так упала на классный журнал фея Гвиневра. - С ума сошёл - думать такие страсти про посторонних?! Погубить меня решил? У меня, между прочим, тонкая и чувствительная натура, она не может выносить ваших человеческих жестокостей. Так и рассудка недолго лишиться!
- Прости пожалуйста, я не нарочно! Это твой стих навеял старые воспоминания.
- Ох, вот уж не знала, что ты так болезненно реагируешь на высокую поэзию! Тьфу! Сбил меня, теперь не могу вспомнить, зачем к тебе пришла! Ладно, на днях ещё загляну, или сам приходи к сове. Но только без мучительных и жутких воспоминаний - не люблю!
С этими словами она исчезла, оставив на странице классного журнала отпечатки маленьких, босых, мокрых и не очень чистых ног. И правда, зачем приходила? Загадка!
Ближе к вечеру Веттели неожиданно для себя вдруг понял, что язвительное замечание феи: "Ты вчера не сложил стих, а он - сложил" - его здорово задело. Чем он хуже Огастеса Гаффина, в конце концов? Ну, разве что волосами. Кудрей у него нет, что правда, то правда. А способности к стихосложению до войны были. И может быть, ещё не совсем утратились, надо попробовать.
В итоге, вместо того, чтобы проверить, наконец, письменные работы пятого курса, ещё со вторника немым укором валяющиеся на столе, он взялся сочинять стих и потратил на него весь вечер. Правда, большая часть времени ушла на то, чтобы подобрать сюжет понелепее - очень уж хотелось переплюнуть Огастеса с его драконами. Зато потом дело пошло легко, и вскоре после ужина он уже переписывал своё творение начисто, а на следующий день, сразу после уроков отправился к сове.
Он шёл по узкой парковой тропинке, по нетронутому снегу, вопреки общим ожиданиям, так и не растаявшему "назавтра". Тонкие ветви деревьев под его тяжестью низко прогнулись, и когда Веттели задевал их головой или плечом, ему за шиворот сыпались холодные хлопья. Это было прекрасно!
Феи на месте не оказалось, и снежная шапка на голове совы лежала нетронутой. Веттели собрал её, слепил рыхлый снежок, зачем-то съел и уже собрался уходить, но тут откуда-то сверху появилась "Гвиневра", раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Объявила радостно:
- А вот и я! С чем пришёл? - пятничное угощение у них уже вошло в традицию, причём Гвиневра требовала разнообразия.
- Сегодня гренок с анчоусом, - объявил Веттели. - И ещё я сочинил стих.