"…а стыд? Его задуем.
А честь? Не будем всуе…
А грех мы зацелуем.
И был ли грех? Какой?"
Бёртон иронически хмыкнул и после непродолжительного раздумья сказал:
- Да, в целом они правы. Любой умный человек не может не понимать, что ханжеская вежливость и вычурная манерность нашей цивилизации подавляют и угнетают людей в равной мере. Общественная мораль преследует цель стирать различия между людьми и поддерживать режим, который лишает человека интеллектуальной, эмоциональной и сексуальной свободы. Обществу значительно удобнее, если граждане живут согласно его диктату, а не следуют собственной природе. Тогда они становятся послушными рабами.
- Правильно! Так и есть! - выкрикнул Суинберн. - Те, кто позволяет империи подавить свою индивидуальность, становятся готовым топливом для ее моторов! Вот почему "развратники" оскорбляют, смущают и даже пугают многих людей. Это движение указывает на те язвы, о существовании которых широкие массы даже не подозревали, пока им не ткнули в них пальцем; эта философия подрывает веру большинства граждан в то, что они ценны для общества. Люди любят, когда в них нуждаются, им приятно осознавать, что у них есть своя роль в игре, даже если это роль топлива для печей империи. Боже мой, взгляни на это!
Суинберн указал на слоноподобное тело, появившееся из тумана. Это была одна из ломовых лошадей - мегаломовиков, - недавно выведенная евгениками. Эти гигантские животные достигали в холке пятнадцати футов (не измерять же их в пядях?) и отличались невероятной силой. Они могли тащить грузовой вагон размером с маленький дом.
Живая махина приблизилась, и Бёртон с Суинберном прижались к стене дома, стараясь оказаться как можно дальше от сверхлошади: дело в том, что мегаломовики не контролировали свой мочевой пузырь и кишечник, но были мегапродуктивны в обоих физиологических процессах. В Лондоне, где улицы и так не благоухали, это представляло серьезную проблему, пока предприимчивые технологисты не изобрели автоматических уборщиков - мусорных крабов, - которые каждую ночь собирали по улицам испражнения.
Как и следовало ожидать, как только лошадь, тащившая омнибус, оказалась рядом с ними, на дорогу тут же плюхнулись огромные лепешки навоза, брызги от которых едва не попали в людей.
Потом мегаломовик растаял в лениво крутящейся пелене.
Бёртон и Суинберн пошли дальше.
- Но, Алджи, при чем здесь Джек-Попрыгунчик?
- По словам Сумасшедшего маркиза, - ответил Суинберн, - если мы преодолеем барьеры, искусственно поставленные нам обществом, мы обретем то, что называется "сверхъестественной силой". Джек-Попрыгунчик как раз и перепрыгивает через любые барьеры, будь то хоть дом. Вот вам яркий пример существа, - говорил маркиз, - которое не пляшет ни под чью дудку, кроме своей, и не признает никаких законов, никакой фальшивой морали. Свобода - вот следующий шаг нашей эволюции.
Бёртон покачал головой.
- Свобода - это одно, а сексуальное насилие над детьми - совсем другое, - рассудительно заметил он. - Ей-богу! Теория Дарвина, похоже, оказалась опасной для всех. Она уничтожила Церковь, сам Дарвин вынужден скрываться, и вот теперь ее используют, чтобы оправдать сексуальную агрессию против малолетних! Нет, Алджи: такие действия указывают скорее на регресс, чем на торжество эволюции. Если для того, чтобы развиться, нам надо избавиться от запретов - тут я в чем-то согласен с "развратниками", - разве не должен появиться самопорожденный закон, не допускающий такие порочные действия? Эволюция должна вести нас в направлении от животного состояния, а не к нему! - Суинберн пожал плечами. - "Развратники", - продолжал Бёртон, - специализируются именно на том, чтобы взрастить и укрепить в нас животное начало. Они прославляют черную магию, извращения, наркотики и преступления. Они хотят сломать все табу, законы и доктрины, ибо считают их искусственными и подавляющими, а ломать все подряд - это не сулит ничего хорошего.
"Черная жаба" появилась в поле зрения.
- Наконец-то! - воскликнул Суинберн. - Чертовски хочется выпить!
- Ты можешь потерпеть? - спросил Бёртон. - Давай дойдем до "Борова в загоне" на Оксфорд-стрит.
- А, ты хочешь увидеть место рождения либертинов? Ну ладно, давай сходим в это священное место. Но откуда у тебя такой внезапный интерес к нему?
Бёртон рассказал Суинберну о связи между Джеком-Попрыгунчиком и Эдвардом Оксфордом.
Спустя полчаса они уже были возле "Борова в загоне". Паб располагался в большом деревянном здании; старые покосившиеся стены были покрыты копотью. Перед входом на дороге валялся сломанный мусорный краб, вокруг которого уже собрались зеваки. Машина лежала, подобрав под себя четыре согнутых правых ноги. Половина тонких рук, служивших для сбора мусора, была искорежена, пар лениво сочился из дыры в боку. Одна из левых ног еще подергивалась.
Суинберн хихикнул.
- Видишь? Дух либертинов еще посещает "Борова в загоне"! Все машины, которые оказываются рядом, обречены на смерть! Да здравствуют искусство и поэзия! Долой технологистов!
Они вошли в паб и с трудом протолкались через скудно освещенное, с низким потолком, дымное помещение бара, в котором томимая "жаждой" толпа рабочих, клерков, лавочников, мелких бизнесменов и прочих горожан жадно смачивала горло, забитое копотью, в общий зал, более светлый и малолюдный. Оставив свои пальто и головные уборы на вешалке у двери, они удобно расположились за столом. Барменша приняла заказ: стакан портвейна для Бёртона и пинту горького пива для Суинберна. Из еды оба выбрали пирог с мясом.
- Именно здесь это и произошло, - сказал Суинберн, окидывая взглядом помещение с деревянными стенами. - Это та самая комната, где Сумасшедший маркиз проповедовал своим последователям.
- Провозглашал беззаконие и вседозволенность, насколько я понимаю.
- Не сразу. Первое время это был мягкий вариант теории луддитов. "Машины уродливы. Машины крадут наш труд. Машины уничтожают в нас человеческое начало". Достаточно избитые слова. Лично я думаю, что маркиз просто угождал толпе - сам он не верил своим проповедям.
- Откуда ты это взял?
- Видишь ли, в 37-м году он познакомился и подружился с Изамбардом Кингдомом Брюнелем. Знаешь такого? Их регулярно видели вместе в Афинском клубе. Если бы Бересфорд был настоящим луддитом, за каким дьяволом он так часто и подолгу разговаривал бы с предводителем движения технологистов? В 43-м, если я не ошибаюсь, он вдруг перестал нападать на технологистов и начал проповедовать теорию человека со сверхъестественными возможностями. Она превратилась в его идею-фикс, и он стал ярым экстремистом. А! Напитки! Спасибо, дорогуша. Твое здоровье, Ричард! - Суинберн сделал большой глоток из кружки, которая казалась громадной в его не по-мужски изящной руке. Он вытер пену с верхней губы и продолжал: - Великолепно! Так вот. К несчастью маркиза, большинство его последователей хотели именно бороться против технологистов, а не слушать трескучую болтовню о человеческой эволюции, и в 1848 году образовалась маленькая группа художников, поэтов и критиков, которые стали развивать раннюю версию его проповеди. Группку возглавили Уильям Холман Хант, Джон Эверетт Милле и мой друг Данте Габриэль Россетти.
- "Братство прерафаэлитов".
- Так называло себя их ядро, а многочисленные последователи больше известны как "Истинные либертины". За прошедшие двадцать лет основной идеей этой ветви либертинизма стало прославление благородства человеческого духа. Обычного чумазого рабочего они объявляют верхом совершенства, с которым обходятся крайне жестоко и которому угрожают уродливые машины, лишающие его труда и творчества. - Он усмехнулся. - Должен признаться, однако, ряды "Истинных либертинов" состоят главным образом из разочаровавшихся в жизни аристократов, праздных художников-неудачников, сентиментальных манерных авторов, ленивых философов и полусумасшедших поэтов, вроде меня. Они - то есть, наверное, я должен сказать "мы", потому что причисляю к ним и себя, - мы сочиняем стихи о рабочих, но сами никогда не возьмем в руки лопату.
- Не лги мне, малыш, - прервал его Бёртон. - Ты в лучшем случае наполовину либертин.
- Да, признаюсь, я дилетант! - засмеялся поэт. - Но вернемся к нашему предмету. Генри Бересфорд и его последователи - те, кто остался, - переименовали себя в "развратников". Остальное ты знаешь - они превратились в компашку необузданных негодяев, апологетов зла. И, конечно, "Происхождение видов" Дарвина, вышедшее в 59-м, оказало колоссальную подпитку их идеям. Кому нужна мораль, если Бог умер?
- Хотел бы я знать, что сам Дарвин думает об этом, - задумчиво произнес Бёртон.
- Полагаю, он бы согласился с твоей теорией естественного правосудия, с тем, что во всех нас встроено моральное чувство, которое награждает за добрые дела и карает за дурные. Я подозреваю, что он разглядел бы в нем функцию, которая помогает выжить человеческому виду.
- Может, если, конечно, он еще жив. Фанатики объявили джихад против него, и ему пришлось на собственном опыте убедиться, что научный реализм ничего не в силах противопоставить мщению мертвого бога.
- Ты веришь слухам, что его прячут технологисты?
- Это меня бы не удивило. Фрэнсис Гальтон, глава секции евгеники, - его кузен. Но, Алджи, вернемся к "развратникам": они все еще поклоняются Джеку-Попрыгунчику?
- Больше, чем когда-либо. Их новый предводитель, протеже Бересфорда, даже больший экстремист, чем был он сам.
- И кто этот новый предводитель?
- Ты его знаешь. Его зовут… О! Еда!
Барменша поставила перед каждым из них дымящуюся тарелку с пирогом, положила на стол ножи и вилки, и спросила:
- Что-нибудь еще, джентльмены?
- Да, - сказал Суинберн. - Нет. Подожди. Принеси нам бутылку красного вина. Ричард, ты не против?
Бёртон кивнул, барменша показала в улыбке белоснежные зубы и исчезла.
- Олифант, - объявил Суинберн.
- Не понял?
- Ну, предводитель фракции "развратников" последние два года. Его зовут Лоуренс Олифант.
Дверь на лестницу отворилась, и оттуда появился старик с грубоватым лицом и длинной белой бородой; походка враскачку выдавала в нем бывшего матроса.
- Э, паря! - поприветствовал его Пеннифорс. - Ты кто такой? Чего шаришь тут без хозяина? Схлопотать хочешь?
- Ну, это поглядим, кто схлопочет, - проскрипел старик, подмигивая из-под тяжелых седых бровей. - Эта падла должен мне бабки, я больше не хочу ждать.
- Правда, что ли?
- А ты думал! Где эта драная крыса?
Пеннифорс поставил стакан на стол и выпятил грудь.
- Придержи-ка свой поганый язык!
- Чего? - прохрипел старик. - Давай не скули!
- Слушай меня сюда, старый хрен, - начал закипать Пеннифорс, - я сейчас возьму тебя одной рукой за воротник твоего тряпья, а другой - за твои вонючие штаны и выкину тебя из дому прямо в сточную канаву. Я не промажу, не сомневайся!
- Чего ты сказал…
- Чего слышал! И мигнуть не успеешь!
Старикан внезапно захохотал и на глазах стал гораздо выше ростом и шире в плечах.
- Не сомневаюсь в твоих способностях, любезный, - произнес он голосом Ричарда Фрэнсиса Бёртона.
Монтегю Пеннифорс непроизвольно открыл рот.
- Господи, босс! - воскликнул он. - Это африканское мумбо-юмбо?
- Нет, это белый парик, белая пудра на бороду, немного грима, чтобы скрыть шрамы, старая одежда и чуточку актерского мастерства! - сказал старик, который уже не казался таким старым.
- Вот это да! Здорово вы меня одурачили! Вы просто артист!
- Ну как? В таком виде я гожусь для Котла?
- Чтоб я сдох! Никто не захочет даже покоситься на вас!
- Вот и ладно! Осталось вооружиться и в путь, так?
- Ваша взяла, сэр, полный вперед!
Бёртон подошел к бюро у стены между двумя окнами, выдвинул ящик и вынул два новых револьвера. Один из них он протянул кэбмену.
- Он заряжен, в нем шесть патронов, так что будь поосторожнее. Используй его только в крайнем случае, понял?
- Да, сэр.
- Если уж придется, тщательно целься и нажимай на курок.
- Ясно, босс.
- Тогда пошли. Только нам придется заплатить одному из твоих конкурентов, чтоб он отвез нас туда.
- Не беспокойтесь, сэр. Мы, кэбби, понимаем друг друга. Какой бы парень ни взял нас, он еще и оттащит мою паролошадь от вашего дома.
Они засунули пистолеты за пояс, застегнули пальто и вышли из дома.