Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.
Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:
– Что ты творишь, придурок?!
И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.
– Все в порядке, – тихо проговорил Редькин.
– Что в порядке?! – заорал Майкл. – Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!
– А это был не он.
Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):
– Это была твоя Юлька.
Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке – точно.
– Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?
– В Твери с девочками хорошо, – машинально ответил Майкл, – в Твери без девочек плохо. – А потом словно проснулся: – Кто это был?!
– Это был Разгонов. Он сказал мне: "Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я еще буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке".
– Вот черт! – взревел Майкл. – "Сименс"! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу…
– Не плачь, – утешал его Редькин, я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОХОТА ЗА МЕНТАЛЬНЫМ БАРМАЛЕЕМ
Глава первая
ДВОЙНОЙ УДАР
День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное – элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, – главное, чтобы на вид посимпатичнее – приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.
А вот в гараже меня ждал маленький сюрприз. Там стоял почему-то лишь новехонький Белкин "Опель-Вектра". И с какой радости она решила, что для поездки с сыном в Дрезден нужен именно мой полноприводный "Субару-Форестер"? Это уже потом я узнал, что, изучив утром какой-то старинный путеводитель, мои лихие путешественники, не меняя направления, слегка изменили планы и махнули в Саксонские горы, имея конечной точкой маршрута знаменитую крепость-тюрьму Кёнигштайн. Андрюшка, как увидал на гравюрах могучие стены, вырастающие прямо из скал, смотровые башни, пушки, подземелья и подъемные мосты надо рвом, сначала даже не поверил, что это все до сих пор цело, но Белка разыскала ему современную фотографию в другой книге, и тут уж им стало не до Дрездена – при всем его великолепии отложили на следующий раз. Ну а в горах они вволю полазили по торчащим из земли корням, каменистым осыпям и прочему бездорожью, романтично петляя меж деревьев и подпрыгивая на больших валунах. "Форестер" показал все на что способен, от "Вектры" в аналогичной ситуации, пожалуй, бы просто ничего не осталось. Но я это все действительно узнал позже, и, узнав, даже порадовался стечению обстоятельств, а в ту минуту отчего-то недоброе предчувствие кольнуло в сердце.
Есть, однако, хотелось невыносимо, поэтому я решительно выкинул всякую тревожную чушь из головы и не стал звонить Белке – к чему дергать посреди дороги людей, отправившихся отдохнуть и развлечься? Ведь она точно так же может позвонить мне. Короче, оставив дом на кота Степана, я потихонечку тронулся. Из нашего поселка иначе как потихонечку не выберешься, брусчатка кругом. Зато уж, вырвавшись на широкую улицу, летящую вдоль парка и больше напоминавшую загородное шоссе, я и разогнался по-загородному. Машин здесь всегда бывало немного, а о пешеходах и говорить не стоило.
День выдался прохладный, и вообще погода явно портилась: тучки, уже закрывшие солнце, собирались в большую хищную стаю и готовили какую-то пакость вроде мелкого, противного дождика. Настроение, однако, сохранялось преотличнейшим.
И вот на углу Адлергештель и Дёрпфельдштрассе я чисто по-московски поддал газу на мигающий зеленый, а на перекресток влетел уже, как говорят в Германии, "на темно-желтый" (аналог нашего выражения "на бледно-розовый"). Место это просторное, видно далеко в любую сторону, потому я и лихачил. И все бы ничего, да только слева ехал еще один такой же джигит. Я увидел его, тормознул, даже руль чуть вправо вывернул, но столкновения избежать не удалось. Роскошная белая "бээмвуха" семисотой серии, даже не попытавшись маневрировать, влепилась мне в крыло, аж капот вздыбился. В тот же миг передо мной надулась ненужная в данной ситуации подушка безопасности (вот, черт, они же одноразовые, новую придется покупать, а это щестьсот марок!). Я повернул ключ, на всякий случай обесточивая все системы, осознал, как мне, в сущности, повезло, и первым делом набрал номер своего страхового агента. Собственно, оно же стало и последним моим делом – все необходимое довершит Клаус, то есть этот самый агент.
"Вот и пообедал! – горькой досадой промелькнуло в голове. – До ресторана теперь нескоро доберусь". О том, что это могло быть намеренное покушение, думать не хотелось, только правая рука автоматически нырнула под пиджак, нащупывая в кобуре пистолет. Еще для подобных случаев у меня имелось удостоверение сотрудника германской разведки БНД. Это совсем не то же самое, что гэбэшная ксива в Москве – дорожная полиция Берлина строга ко всем в равной мере, но благодаря довольно долгому влиянию старшего брата – Советского Союза – для некоторых немецких граждан представитель спецслужбы все-таки является человеком высшей касты. Однако сейчас с волшебной пластиковой карточкой торопиться явно не следовало.
Водитель "БМВ" выскочил первым и уже подбегал ко мне. Личность оказалась колоритная: бритая голова, торчащая из могучих плеч практически при полном отсутствии шеи, волосатые ручищи, кожаная жилетка поверх футболки защитного цвета с глубоким вырезом, килограммов пять золота в виде цепей, браслетов и перстней и дорогие брюки из мягкой материи, очень удобные во время драки. Боец. Профессионал.
"Во всем мире они одинаковые: что в Марьиной Роще, что в Бронксе, что в Кройцберге…" – успел подумать я. Но тут-то и выяснилось, что мой новый знакомый, как раз не из Кройцберга, а скорее откуда-нибудь из Балашихи.
– Ну ты даешь, братан, ну ты попал сегодня на бабки! – чувства распирали парня, и он выдал это на чистом русском.
А может, он еще вчера ложился спать в Москве или провел ночь в казино среди условно одетых девочек, а сегодня с бодуна, не слишком различая Шереметьево и Шёнефельд, двинул по автобану на запах денег. Когда ему было разбираться, по какому именно городу шуршат широкие мягкие колеса?
Что ж, пора тебе, брат, напомнить об этом!
На хорошем "хох-дойче" медленно и предельно вежливо я объяснил своему обидчику, что именно мой автомобиль был для него помехой справа, поэтому – при прочих равных условиях – попал-то как раз он, а не я.
Верзила, увешанный золотом, не понял, кажется, ни слова, только интонации схватывал, как большая умная собака. Безусловно, отметил он и мою правую руку за пазухой, и уверенное выражение лица без малейшей толики растерянности или страха. В общем, он стремительно сбавил обороты и, почти извиняясь, сообщил:
– Ихь не шпрехен по-вашему. Дойч – ноу!
Вот тут уж и я счел возможным переходить на русский:
– А коли не шпрехен, так и не выёживайся. Думаешь, если у меня простенький "опель", а ты весь в голде и на таком "байере" рассекаешь, значит самый крутой, что ли? Ты на меня крошки-то не сыпь и фантиком не шурши! Значит, говоришь, тебя помяли, а я на бабки попал? Тоже мне нашелся фуцин! Обидели мышку! Написали в норку!.. Значит так: пять штук марок на капот – и свободен!
Совершенно обалдев от родной лексики и моего бешеного натиска, парень прошептал:
– У меня нет марок, только баксы.
– Ну вот, – обиделся я, не выпуская из рук инициативы, – значит, мне еще с твоей зеленью по здешним банкам бегать.
– Постой, земляк, – парень начал приходить в себя. – Меня Толяном зовут. Давай наши тачки в сторонку отгоним и по-хорошему договоримся.
Я тяжело вздохнул:
– Толян, проснись наконец! Ты сам-то откуда?
– Питерский я.
– Так мы не в Питере, Толян, это Берлин.
Ответ его был достойным. Особенно вторая часть:
– Да, я знаю. Мне уже говорили.
– Что? – картинно удивился я. – Ты меня не первого, что ли, боднул?!
– Да нет, – он махнул рукой, – просто мужик один в аэропорту, он еще у нас в Союзе учился, поэтому по-русски петрит, объяснил, что теперь здесь надо по-немецки разговаривать. А я, понимаешь, братан, в школе английский учил.
– Так говори по-английски – тоже сойдет!
– Не могу, – признался он честно. – Все забыл.
– Тогда слушай меня. Поскольку здесь не Питер, придется ждать и моего страхагента, и полицию. Они составят протокол, мы заплатим штрафы строго по закону и распишемся в том, что не имеем взаимных претензий. Для моей страховой компании ты напишешь, что признаешь свою вину, чтобы я все полностью мог получить, а с тебя лично я ни пфеннига требовать не стану – считай, что пошутил.
Он потупил взор и смотрел на свои кроссовки сорок девятого примерно размера, мыски которых волнообразно двигались. Очевидно шевеление пальцев ног было у него как-то связано с работой мозга.
– А если я прямо сейчас отсюда рвану? – выдал он, наконец, оригинальную мысль.
– Не стоит, – рассудил я, – у меня есть хорошие знакомые в дорожной полиции, да и вообще, найдут тебя, Толян. Это только в Питере никого не находят. А тебе оно надо – связываться со "штадтполицай"? Ведь по делам же приехал, да? Сэкономишь пару сотен, а влетишь на сколько?
– Ладно, – смирился он.
И пошел оценивать тяжесть своих повреждений. Было на что посмотреть: фары, радиаторная решетка, бампер – но в основном все-таки ерунда. У меня-то, конечно, посерьезнее получилось.
– Слушай, братан, а где тут "БМВ" чинят?
– "Мерсы" – по ту сторону железки, очень близко, – начал вспоминать я. – "Опели" – тоже здесь, рядышком, а "БМВ"… Спроси лучше у полицейских.
Толян скривился в дурашливой улыбке:
– Земляк, у полицейских ты спроси!
– Ах, ну да!..
Полицейские, легкие на помине, как раз и подвалили, на маленькой такой "БМВ". Клаус приехал еще раньше и, не мешая нашему разговору, принялся за свою работу. Все было оформлено быстро, оперативно и с фантастической аккуратностью. Друг Толян не уставал восторгаться, да еще, пользуясь случаем, отчаянно эксплуатировал меня, как переводчика. Не только полицейские, но и Клаус надавали ему кучу полезных советов. В общем, когда все закончилось, он проводил меня до автоцентра, где я оставил битую "Вектру", договорившись о срочном ремонте в течение двух дней, и обедать мы пошли вместе в ближайшее кнайпе на тихой улочке. Это было не совсем то, о чем я мечтал, проснувшись, но готовили в кафешке отлично (пару раз мы перекусывали там с Белкой, когда заезжали на сервис), а брать такси или ехать в центр на электричке не осталось уже никаких сил.
Мы заказали каких-то салатов, немного рыбы и чудесно поджаренную курицу. Из напитков в дневное время предлагалось только пиво, но Толян настаивал, что за знакомство надо выпить. Я ему не советовал. Объясняя, что после водки с пивом за рулем могут быть неприятности, однако уломать парня не удалось, и он выскочил минут на пять. Я представил себе, как это петербургское чудовище будет сейчас наливать под столом шнапс в изящные пивные бокалы, и про себя расхохотался: как бы не пришлось платить за такое штраф побольше, чем давеча на дороге. Меж тем питерский монстр приволок не шнапс, а бутылку французского коньяка. Я только глянул на эту бутылку и сразу онемел. Слегка сплющенный хрустальный графин, ощетинившийся вдоль узких боков стеклянными иглами, золоченая пробка и такой же ослепительно сияющий королевский барельеф в центре – эти сосуды, стилизованные под эпоху кардинала Ришелье и трех мушкетеров, делает знаменитая фирма "Баккара", да и коньяк в них разливают соответствующий – пятидесятилетний "Реми Мартэн Луи ХIII-й".
То, что подобной жидкостью не разбавляют пиво под столом, понимал, кажется, даже Толян. И едва ли он купил это сокровище в ближайшем магазине в Адлерсхофе, скорее принес из машины.
Грех было отказаться выпить с земляком капельку такого чуда, как "Луи ХIII-й". И мне пришлось встать, подойти к хозяину кнайпе и долго объяснять, сколь серьезны причины, заставляющие нас употреблять крепкий напиток в его заведении посреди дня. Я даже вежливо предложил продегустировать божественную влагу вместе с нами, заранее зная, что услышу отказ. И хозяин действительно отказался, однако в остальном проявил полную сговорчивость, даже принес нам настоящие французские фужеры.
А в коньяках я, признаться, понимаю толк и, увидев, какое блаженство разлилось на моем лице еще при вдыхании аромата, Толян – широкой души человек! – сразу предложил:
– Забирай, что осталось – это тебе!
Я выразил сомнение:
– Не слишком ли дорогой подарок?
– Ерунда! – махнул он рукою. – У меня там еще целая коробка этого добра.
Про себя я усомнился, пакуют ли вообще "Луи ХIII-го" по нескольку штук в коробку, их ведь и выпускают-то всего десять тысяч в год – бутылки номерные! – но Толяну ничего не сказал. В простоте своей он мог и не знать, что цена этого коньяка сопоставима с ценой моего "Опеля", а вовсе не ремонта помятого крыла.
После ста граммов, выпитых, слава Богу, все-таки не опрокидонтом, питерский боец расчувствовался и поделился со мной некоторыми своими планами сугубо бандитского толка. Он был слабо осведомлен о смысле всей операции в целом, и, будь я хоть представителем Интерпола, вряд ли мне удалось бы за что-то уцепиться. Толян грамотно опускал любые адреса и фамилии. То есть никого не закладывал конкретно. Так что я расценил его откровенность, как обычную российскую болтливость и доброжелательность к земляку, а вовсе не как возможную подставу. Тем более что на финише разговора он оставил мне свой сотовый номер, не прося о взаимном одолжении. Ему, безусловно, приятнее было чувствовать себя хозяином жизни:
– Помощь понадобится – звони, братан!
Он предложил подбросить меня куда нужно, но я, разумеется, отказался садиться в машину, объяснив, что предпочту прогуляться на своих двоих. Благо идти совсем недалеко. Возражений не последовало, мы расстались друзьями.
Если он был хоть чьим-то агентом, я не допустил ни единой ошибки. Так мне казалось. И только смутное ощущение тревоги мешало радоваться забавному происшествию, любопытному собеседнику и дивному послевкусию от благороднейшего коньяка. Я уносил с собой бутылку стоимостью не меньше двенадцати тысяч марок в простом пластиковом пакете от фирмы "Опель" и шел пешком на станцию эс-бан "Адлерсхоф". А мелкий холодный дождик все-таки начался.
Ехать-то было всего две остановки: Грюнау – и следующая моя, дольше идти потом по сложной изломанной траектории: направо, налево, направо, налево… Зонтик я сдуру оставил в машине, а покупать новый у станции – на один раз – показалось чистым сибаритством. Но еще большим сибаритством было другое – опуститься в мягкое кресло в кабинете и отогревать замерзшие члены очередной порцией "Луи ХIII-го". А впрочем, такой коньяк и следует пить в одиночестве – медленно, сосредоточенно, медитативно. Разговаривать при этом противопоказано в принципе, отвлекаться на женщин – тем более, а выслушивать мнение какого-нибудь дилетанта о вкусе и букете напитка – просто недопустимо. Коллекционный "Реми Мартэн" медленно, но верно возвращал мне душевное равновесие. Но затем я встал, включил компьютер и в задумчивости подошел к окну.
Возле моей калитки остановился дежурный мусоровоз, двое работяг в желтых робах подхватили большие пластиковые баки, вытряхнули их, поставили на место, потом вдруг появился третий, и у них произошла странная заминка: то ли собирались отгрузить мой мусор обратно, то ли намеривались уволочь с собою принадлежащие мне по праву контейнеры. Поскольку в тот момент за работу я еще не принялся, пребывая в состоянии расслабленности, наблюдения за манипуляциями мусорщиков поглотили меня полностью, и в итоге я окончательно обалдел, отметив, что один из них – здоровенный усатый мужик – движется в сторону нашей входной двери. Настало время оторваться от почти пустого фужера и только что включенного компьютера. Уж не пора ли выходить ему навстречу?
Вообще-то у меня на крыльце висит микрофон переговорника, который я включаю в случае надобности. Ну, я его и включил, а пока спускался по лестнице, услышал необычайно странный голос. Мусорщик говорил по-немецки, но с удивительно знакомыми, чисто русскими интонациями, да и смысл произносимых им слов плохо вписывался в германскую традицию. Я бы перевел это так:
– Эй, хозяин, водички не нальешь, уж очень пить хочется.
И еще не открыв ему дверь, я понял кто это: передо мной, улыбаясь от уха до уха стоял Кедр, Женька Жуков собственной персоной.
– Это такая конспирация? – поинтересовался я.
– Скорее просто хохма, – ответствовал он.
– Ну, заходи.
Женька был "номером четыре" в нашей иерархии, и после глобальных перестановок девяносто шестого года сделался фактически третьим лицом в мире по степени ответственности за все происходящее. Не восхищаться сверхгармоничным сочетанием его физической, интеллектуальной и психологической силы было невозможно, но наше первое знакомство оказалось слишком уж конфликтным, возникла устойчивая антипатия, дополнившаяся позднее ревностью, и я с трудом подавлял в себе все эти неконструктивные чувства. Причастные не должны ни при каких обстоятельствах ссориться друг с другом. Но я на правах творческой личности позволял себе чуточку больше других, и сейчас, с напускной радостью пожимая Женькину могучую длань, про себя думал: "Опять с какой-нибудь гадостью пожаловал ко мне этот высокий господин".
И ведь не ошибся! Удар-то вышел посильнее того, "бээмвэшного"…
Вот уже больше года мы с Белкой жили в Берлине. Точнее в Айхвальде – это уже не совсем Берлин, своего рода тихое предместье, от нас до аэропорта Шёнефельд гораздо ближе, чем до Александерплац. А вообще Айхвальде – чудное место, затерянный среди дубов и сосен поселочек, просыпающийся с первыми птицами и с ними же засыпающий. Маленький поселок, но в нем есть все, необходимое для жизни – магазины, бары, школа, кирха, почта, автосервис, свежий воздух, брусчатые мостовые и станция эс-бана, на которую не строго, а очень строго по расписанию подходят поезда. И за сорок минут, даже меньше, вы сможете добраться до самых Бранденбургских ворот. На машине, кстати, быстрее все равно не доберетесь, потому что добропорядочные граждане не ездят по Берлину со скоростью сто двадцать, как по Москве или Питеру, да и поток автомобилей, чем ближе к центру, становится здесь все гуще – не разлетишься.