- Нет, ну мне даже думать противно об этих его ухищрениях! - обратилась Марианна ко мне, теперь, видимо, подразумевая Антона. - Выдавать стекляшку за бриллиант. Вот дешевка.
- А для меня, наоборот, он стал еще симпатичнее, - сказала я.
- Да ладно! Ты это говоришь из духа противоречия! Тебе что, нравится, когда люди строят из себя непонятно кого?
Я хотела ей сказать, что ее Микис мне в тысячу раз противнее - вот он, действительно, строил из себя того, кем не являлся - свою противоположность. А Антон - это совсем другое дело. Правда, в эту самую минуту кто-то подсчитывает убытки от его милой любви к роскоши, для кого-то вклады в банке "Елена" были единственным средством к существованию, гарантией на старость, может быть, надеждой завести ребенка или возможностью поддерживать иммунный статус... Наверное, он виноват в сотнях трагедий. Но уж стекляшка на пальце, выдаваемая за десятикаратный бриллиант, не имеет к этим трагедиям никакого отношения. Но я ничего не сказала: на тропе войны Марианна опасна. Близость мужчины делает ее неуправляемой. Я ее давно знаю и сейчас вижу: она считает, что Гергиев уже в клетке.
- Вас зовут туда, - он кивнул мне в сторону внутренних комнат. Следователь смотрел на меня внимательно и немного грустно. - Вы, наверное, впечатлительная?
- Она впечатлительная, - подтвердила Марианна. Кухарка неодобрительно покосилась на нее: моя подруга совершенно не походила на ее дочь.
- Она читает старые журналы, можете себе представить?
- У вас в семье интересные увлечения, - сказал Гергиев. - Муж смотрит "Саваофа", жена читает журналы...
- Все те, кто читают, обычно не видят дальше собственного носа! - Марианна зло рассмеялась. - Чтение портит зрение. Их так легко обманывать!
- Или они делают вид, что их легко обманывать, - произнес следователь.
- Или им все равно, - сказала я. - Ничего, что я вмешиваюсь в ваш разговор обо мне?
На этот раз мы пошли по пути, который не просматривался с камер. При дневном свете этот путь уже не казался мне ни мистическим, ни зловещим. Это были просто личные комнаты - пять или шесть больших помещений, расположенных анфиладой.
Несколько лет назад, когда Антон показывал проект дома, мы решили, что такое устройство потребует дворцовой роскоши отделки, иначе анфилада будет неоправданной и, в любом случае, неуютной. Особенно странным было расположение дверей: точно, как во дворцах - друг напротив друга, так, что дом казался сквозным. Комментарий Марианны был таким: "Выпендриваются!"
Но получилось неплохо, хотя и не в стиле их пафосного кондоминиума. Деревянные балки, тибетские ковры, нарочито грубая мебель, якобы изъеденная жучком, камин, обложенный не мрамором, а камнями; только несколько комнат были отделаны по-настоящему богато, и все они принадлежали Елене. В ее спальне даже была позолоченная мебель, но самым роскошным помещением дома мы считали ванную - ту самую, где Елену убили.
Я медленно шла по комнатам, останавливаясь по просьбе полиции, чтобы прокомментировать ту или иную находку, и все представляла себе: вот они идут с этой толстухой по светлому коридору, образованному анфиладой, разговаривают вполголоса, смеются - а где-то там, напротив зеркала, но не отражаясь в нем, в темном кабинете сижу я.
- Документов в сейфе нет. - Из боковой двери вышел молодой парень в форме. - Его заместитель утверждает, что самые важные бумаги Татарский хранил дома.
- Этот заместитель сейчас может утверждать что угодно, - иронически отозвался Гергиев. - Сомневаюсь, что особо важные бумаги хранят дома.
- Но сейф вообще пуст.
- Не хватает статуэток из яшмы, - сказала я, показывая на комод.
- Точно! - равнодушно сощурившись, подтвердила Марианна. - Я и не заметила.
- Что за статуэтки?
- Антоновы божки...
- В смысле?
- Его талисманы. Он так говорил... - Я растерянно посмотрела на Марианну. Больше я об этих фигурках ничего не помнила.
Она фыркнула:
- Его семейная реликвия. Три или четыре фигурки.
- Три или четыре? - немного раздраженно спросил пожилой следователь, ответственный за осмотр.
- Спросите уборщицу. Она их протирала.
- Она ничего не заметила.
- Значит, она их и сперла! - с вызовом сказала Марианна.
- Позовите уборщицу, - сердито приказал следователь. Молодой парень ушел в холл, минуту спустя возмущенно затараторила ливанка, объясняя ему что-то на повышенных тонах.
- Это, собственно, были шкатулки, а не статуэтки, - лениво произнесла Марианна. Такой тон она обычно приберегает для особо смелых заявлений. - В них хранились наркотики.
Пожилой засопел. Ему явно не нравилось, что исчезновение яшмовых фигурок обнаружилось так поздно.
- Вы уверены? - спросил он.
- Да. Он их доставал оттуда... когда это нужно было... нам.
Произнося эти слова, Марианна сладко и многообещающе посмотрела Гергиеву в глаза. Он усмехнулся.
- Это заносить в протокол? - отрываясь от компьютера, спросил третий следователь.
- Это заносить в протокол? Насчет "нам"? - спросил пожилой у Марианны.
- Ради бога.
В комнату вернулся парень в форме. За ним семенила ливанка. Замыкала шествие взволнованная кухарка.
- Как вам не стыдно! - крикнула уборщица Марианне. Я здесь работаю три года! Не было никаких претензий! Никогда! У них карточки валялись на каждой тумбочке, я могла свободно переводить любые суммы! Антон не считал денег! А кольца?! Я их тысячу раз доставала из ванной, из-под кровати, они их теряли и говорили мне: "Бог с ними!" Но я всегда находила! - От волнения ливанка приобрела небольшой акцент.
- Ладно, ладно! - зло перебил ее пожилой. - Успокойся. Развыступалась... Почему не заметила, что фигурок нет на месте?
- Они не всегда тут стояли!
- Ну конечно! - сказала Марианна.
- Зачем наговариваете на меня? Вы ничего не знаете!
- Ты только не волнуйся.
- Вы зря клевещете на нее, - вступилась за ливанку кухарка. - Антон эти фигурки часто убирал в комод... Именно из-за того, что там хранилось.
- Посмотри в комоде, - приказал пожилой парню в форме.
Тот выдвинул все ящики и пожал плечами.
- Ну, в общем-то, все логично, - вполголоса сказал Гергиев. - Их взяли именно из-за содержимого... В доме находились и более ценные вещи.
Это, действительно, должно было казаться очевидным, в том числе и Марианне, но она закусила удила. Видимо, мою подругу потрясло, что маленькая ливанка - уборщица! - накричала на нее при всех. В таких случаях Марианна сама кричать не будет: она станет методично и ласково добивать человека, доводить его до истерики.
- Нет, они всегда здесь стояли. - Тон Марианны стал предельно доброжелательным. - И Антон часто говорил, какие ценные эти фигурки. Он-то имел в виду, что они достались ему по наследству... Но тупой человек мог неправильно понять эти слова.
- Какой тупой? - воскликнула ливанка.
- Успокойся, - жалостливо сказала Марианна. - Антон говорил, что они бесценны, но совсем в другом смысле.
"Это мои божки... - вспомнила я. - Никогда с ними не расстанусь! Вот божок Раста. Вот божок Корда. Вот божок Лена - самый толстый из всех божков!" - Нет, не "толстый", а "жадный", да - "самый жадный из божков". При этом он как-то так трогал эти фигурки, что казалось, будто они кивают ему головой. Правильно, голова была крышкой - ее можно было открывать и закрывать, потому так и казалось. Три божка. Не четыре...
Ливанка уже плакала. Возмущенная обвинениями, кухарка вдруг часто задышала.
- Между прочим, - обратилась она к пожилому следователю, - ее муж, - презрительный кивок в сторону Марианны, - звонил Елене в тот день. У них был очень неприятный разговор.
- Что еще мы узнаем за день до передачи дела в суд? - кисло спросил пожилой, ни к кому конкретно не обращаясь. - Вы не могли рассказать это еще позже? - Теперь он повернулся к кухарке.
- Я думала, это не мое дело. Но теперь ее нападки кажутся мне подозрительными.
- Давай-давай! - насмешливо подбодрила ее Марианна.
- Мне показалось, что ее муж, - опять кивок, - предлагал Елене какую-то нечестную сделку.
- Ай-я-яй! - Марианна осуждающе покачала головой. - Какой нехороший!
- Вы не могли бы без комментариев? - попросил ее пожилой.
Она послушно закрыла рот ладонью.
- Да, - твердо сказала кухарка. - Речь шла о полумиллиарде.
Глаза Гергиева заблестели при этих словах.
- Эта сумма произносилась вслух? - спросил он.
- Да. Елена воскликнула: "Полмиллиарда?! Ты с ума сошел?!" А когда разговор закончился, она сказала: "Схему продумал! Вот сука!"
- Может быть: не полмиллиарда, а миллиард? - переспросил Гергиев.
Кухарка мстительно улыбнулась, глядя на Марианну, и ответила:
- Может быть.
- Он что-нибудь сообщил об этом разговоре? - повернулся пожилой к Гергиеву.
- Он действительно звонил, но утверждает, что искал Антона. Как и все остальные звонившие.
Пожилой вздохнул.
- Знаете, это ваши дела. Вам нужно найти пропавшие деньги... У нас все нормально. На днях мы привозили сюда подозреваемого, он сказал, что ничего не помнит, был под кайфом, но во всем заранее признался.
- Он признался? - спросила я. - Разве этого достаточно?
- А что нам делать? Человек вколол себе столько героина, что, наоборот, если бы он контролировал себя, это было бы странно... Его мать утверждает, что это она все сделала, просит его отпустить... Вы ведь понимаете, наверное, что исчезновение шкатулок с героином тоже не в его пользу...
- Странно, что их еще не обнаружили, - зло сказала я. - Что он их не обронил где-нибудь на шоссе... Или не поставил у себя дома на самом видном месте!
- Нет, у него дома таких вещей мы не находили, - поразмышляв пару секунд, сказал пожилой.
- Мне можно отлучиться? - спросила я.
- Да, только ненадолго. Вам надо будет подписать показания.
...В конце анфилады располагалась стеклянная стена с дверью в сад. Ее было видно и из одной половины дома - личной, где не стоят камеры, и из другой - для гостей, по которой Елена с толстухой, тем не менее, не пошли в тот день. Именно открывавшийся в конце анфилады сад и придавал всему дому вид какой-то средневековой галереи, находящейся не внутри помещения, а снаружи. Я открыла дверь. Сад оказался неожиданно душным, я даже задохнулась в первую секунду после кондиционированной прохлады дома. Какой-то жук стукнулся мне в грудь - ему повезло: если бы не я, он разбился бы о стекло. Елена часто ругалась, что жуки и комары пачкают прозрачную стену. В их кондоминиуме нельзя использовать химикаты против насекомых - эти богатые страдальцы замучились постоянно подселять птиц. Они не хотят признать свое поражение: природы в Москве нет и быть уже не может, - вот и хватаются за любой предлог. Идея фикс последних двух лет: птицам не хватает натурального корма. Поэтому комары здесь на вес золота... Надеюсь, я не поранила жука своей грудью? Надеюсь, она достаточно мягкая? Или, как говорит Марианна, дряблая...
В конце мощеной дорожки, за кустами барбариса расположился "позор". Так его называла Елена: "наш позор". Но не раздраженно (Елена никогда не разговаривала с Антоном раздраженно), а почти любовно. Разговор об этом "позоре" шел все годы, что они жили здесь, и в последнее время я была готова поспорить, что они уже никогда не снесут свой сарай.
Я полностью в этом убедилась после того, как к ним в кондоминиум переселился один известный политик. Он три месяца шумел чем-то и тарахтел (не сам, конечно, а рабочие и их машины - сам-то политик в это время шумел и тарахтел в Думе), а потом оказалось, что он перевез на свой участок... дворец! Настоящий старинный дворец! Небольшой, правда, и не такой уж старинный, но зато ободранный и деревянный! Округлив глаза, Елена рассказывала нам, что сбоку дворца находятся решетчатые беседки, покрашенные охрой.
Потом мы узнали, что дворец привезен из Кускова, что это исторический памятник, который "все равно бы развалился" - так заявил возмущенный политик журналистам. История эта погремела немного, но в итоге затихла. Даже факт исчезновения вместе с дворцом нескольких музейных гобеленов не слишком взволновал общественное мнение (Елена видела эти гобелены, они ее не впечатлили). Если бы политика спросили, он бы, наверное, сказал: "Все равно бы их съела моль" - но его никто уже не спрашивал.
Так вот, решетчатые беседки, привезенные вместе с дворцом, удивительно напоминали сарай, доставшийся Антону от прежних хозяев. Только у политика они были прозрачные, открытые, а сарай Татарских был забит изнутри фанерой. Но ведь фанеру можно отодрать, соединенные крест-накрест деревяшки покрасить желтой краской, и получится совершенно антикварная беседка. Видимо, к этому они и склонялись, но все не доходили руки; кроме того, куда-то надо было деть бумаги, забившие сарай с пола и до потолка.
Я потянула решетчатую дверцу. Она была не заперта и, весело скрипя, открылась мне навстречу.
Отношение к сокровищам старого сарая у меня было двойственное. Мне было немного жутко думать обо всех этих людях, живущих на старых карточках, в старых письмах и газетных статьях. Какими они были? Я сторонница того, что они были точно такими, как мы. Что ничего не меняется в людях, и текущий мимо мир не оставляет на них никаких следов - ни отметин времени, ни оспин пространства. Но с другой стороны, нельзя даже приблизительно представить себе, какие вещи для них были естественными, а какие необычными. Вот, например, мои записи. Если бы их читали люди из прошлого, они бы могли предъявить ко мне серьезные претензии: я не упоминаю многих технических открытий, сделанных в последнее время. Но они сами-то... Я ведь читаю старые журналы, и иногда думаю: а если бы я была человеком девятнадцатого века, то что открыли бы эти журналы будущего? Ни разу не упоминается слово "электричество" - только иногда можно встретить выражения "включил свет" или "выключил свет" - но как включил и как выключил, непонятно. Может, речь идет о зажигании и задувании свечей? Порой в журнале пишут: "Они полетели туда-то", но как полетели - можно понять не всегда. И так далее...
Иногда меня мучают подозрения: а вдруг старые журналы, которые я читаю (они называются "Наш современник", "Птюч" и "Космополитен"), тоже субъективны, и я имею неполную картину прошлого?
...Я чихнула. В сарае столько пыли! Она стоит золотым столбом, подсвечиваясь то зеленым, то голубым - фанера прибита не наглухо, в стенах много разноцветных дырок, сквозь которые просматриваются деревья, небо, цветы, а то и дождь, когда он есть, поэтому старые бумаги постепенно превращаются в прах. Однажды сюда можно будет прийти и сильно дунуть: так и решится проблема содержимого сарая.
Как-то Елена решила достать отсюда самые стильные, по ее выражению, фотографии и развесить их по стенам в доме: она видела такую выставку у соседа справа. Я помогала ей отбирать карточки и именно тогда обратила внимание на снимок с толстухой, который теперь сидит у меня в голове, как заноза. Это должна быть подписанная коробка... Да, вот она.
Стукнула стеклянная дверь, по дорожке кто-то шел по направлению к сараю. Я осторожно заглянула в дырку: какой все-таки красавец! Он увидел мой глаз в стене и остановился; наклонив голову к плечу, он смотрел на мой глаз и улыбался.
- Можно войти? - спросил Гергиев через фанеру.
Я моргнула.
- Входите.
Он вошел, щурясь, и присел на корточках рядом со мной.
Я открыла коробку и осторожно погладила верхние снимки. Слава богу, они не рассыпались. В общем-то, не такие уж они и старые, просто хранятся неправильно...
- А почему вы считаете, что я взяточник? - вдруг спросил следователь.
Немного покраснев, я посмотрела на него.
- У экономической полиции такая репутация... Кроме того, видно ведь, что вы обеспеченный человек. По одежде, машине... Часам. На вашу зарплату таких часов не купишь.
- У меня богатые родители, - пояснил он. - Хотя признаваться в этом еще более неловко, чем во взяточничестве.
- Почему?
- Ну, взрослый мужчина... Должен сам зарабатывать. Но что же делать, правда? Такая судьба.
Я засмеялась.
- Да. Видимо, ситуация неразрешимая. Только смирение может вам помочь...
- Скажите... - Он смущенно кашлянул. - Вы живете с мужем уже десять лет. Почему у вас нет детей? Вы их правда не любите?
- У нас мало денег... Это если честно.
- Понятно... - Он снова кашлянул и взял старый снимок из моих рук. - Кто это?
- Не знаю.
- А что это за коробка?
- Это старые фотографии. Видимо, прежних хозяев... - Я доставала карточки из коробки и осторожно складывала на доски пола.
- Почему вы не верите, что убил Горик? - снова спросил он.
- С чего вы взяли? Я верю.
- А что вы тогда ищете?
- Потерянное время... - улыбнулась я, и улыбка застыла на моих губах. Вот он, этот снимок, приснившийся мне в ночь после опознания.
Полногрудая дамочка стоит за старой лестницей, видимо, стесняясь собственной полноты. Это действительно тот дом, что находился на месте нынешнего. Его стены обиты деревянными досками, на них висят пейзажики в темных рамах - за дверью виднеются полки с книгами.
...Толстая тетка. Сейчас таких не встретишь, тем более, что она молодая, это видно по лицу... Я держала фотографию прямо перед глазами, но уже не смотрела на нее, задумавшись.
Нет, не ее я видела во сне. Жаль, что мне не пришло в голову приехать сюда раньше. Я бы уже давным-давно поняла: нет никакой мистики в этой истории. Картинка, увиденная во сне, была увидена мною и в реальной жизни - но только не на фотографии. Да, там была лестница - но не такая, как здесь, а лишь стилизованная под эту. И были деревянные доски на стенах, и даже пейзажики - вполне возможно, что напоминающие вот эти. И была женщина, глядевшая на меня из-за лестницы - вот так, внимательно и смущенно, словно бы стесняясь своей полноты... Это моя память услужливо перемешала картинки, чтобы своей ложью сказать правду: есть, есть в жизни такие ситуации, когда существует некто, тебя прекрасно знающий и узнающий при встрече, наверное, часто думающий о тебе и даже говорящий о тебе с друзьями твоей семьи - а ты его не знаешь, но случайно пойманный тобою, оценивающий, неприязненный и смущенный взгляд этого человека западает в память навсегда.
- Потерянное время! - снова повторила я.
Гергиев взял фотографию из моих рук.
- Какая толстая! - сказал он. - Это старый снимок... Она, наверное, давно умерла?
- Эта женщина? Конечно...
- Мы объездили всех соседей. Толстых среди них нет.
- Еще бы. Богатые и не бывают толстыми.
- Но полную женщину кое-кто видел... Правда, лишь в последние два месяца перед смертью Татарской. Один раз она разговаривала с Еленой у калитки, другой раз выходила из ее дома... Жаль, что записи с камер затираются каждую неделю. Один свидетель утверждает, что она была на машине "Волк-350".
- Это дорогая машина. Такая не могла быть у матери Горика.
- Пожалуй, это единственная неувязка... Тут вы правы.
- А в тот день... на чем приехала толстуха?
- Камера у калитки была сломана.
- Ах, да. Но, может быть, какие-нибудь свидетели?