– К нам, девочки, сюда! – Рыботорговец Момот приподнялся с гостеприимной улыбкой. – Составьте счастье двух одиноких мужчин!
– Хам! – прошипела Алиса. Остальные ведьмы в гордом молчании миновали анархистов и подошли к пещере Папы Жо. Он расцеловался с каждой, сообщил, что таких красавиц на постсоветском пространстве осталось ровно четыре и мигнул Помукалову. Тот принялся рассаживать девиц, отворять шампанское и наполнять бокалы.
– Эти курвы нас в упор не видят, – громко произнес Степа Чума.
– По старичью специалистки, – добавил Момот. – На крепких мужиках скакать боятся.
Сенегальский бросил опасливый взгляд на соседей, но Папу Жо их шпильки не смутили. Покачивая фужер с шампанским, он заявил:
– Когда марксизм изнасиловал мальтузианство, родилась анархия, прибежище дебилов и гомиков. На этом все, конец дискуссии! А теперь мы выпьем за красоту. За красоту, что явилась нам в облике четырех граций!
– Хорошо проплаченных, – буркнул Чума, но на него внимания не обратили и дружно выпили.
Затем принялись за омаров. Девицы ели с аппетитом, а запах их духов и разгоряченной плоти придавал трапезе особо пикантный оттенок. Сенегальский галантно ухаживал за черноглазой Инессой, Владимир Маркович шептался с Кариной и все подливал и подливал ей коньяку, Мутантик жадно пялился на Алису, мысленно расстегивая ей бюстгалтер. Бабаеву досталась Земфира, самая рослая из девиц. Будучи рыцарем и кавалером, он развлекал ее всякими историями – о багдадских модах и египетской косметике, о гареме эмира Фарука, о кальянах с гашишем и способах преодоления границы между Ираком и Персией. Однако видение палисандровой шкатулки его не оставляло. У него была такая же, и лежала она сейчас в сейфе, в думском кабинете. Эти вещи в сейфах хранят, размышлял Али Саргонович, в сейфах, письменных столах и оружейных шкафах. С собой берут в случае нужды – а какая здесь нужда в пистолетах?… Здесь пьют, закусывают и флиртуют с девицами…
Когда от омаров осталась груда панцирей и клешней, ведьмочки резво вспорхнули и исчезли, чтобы попудрить носики. Паузу заполнил Папа Жо – поднялся, принял позу Бонапарта и начал излагать свой план решения чеченского вопроса и остальных грузинских заморочек. Что тут трудного, что неясного?… Срыть Кавказ до основания, и все! Срыть, благо техники хватает, а рабочих рук полно – есть китайцы и мигранты из Средней Азии! Срыть и засыпать Черное море! Выгода двойная: во-первых, нет Кавказа, нет проблем, а во-вторых, держава увеличится и выйдет прямо к Дарданеллам и Босфору. А уж посуху мы турок надерем! Пальцем сделаем!
– Особенно в союзе с НАТО, – добавил Сенегальский.
Голос у Владимира Марковича был зычный, и слова его неслись по "Лепрозорию" словно снаряды из установки "Град". Кто зааплодировал, кто рюмку поднял в знак солидарности, а Марсельеза Пежо-Ренуар принялась судорожно рыться в сумочке в поисках магнитофона. Но кавказский план нацлибералов понравился не всем – Придорогин морщился, Троеглазов хмуро теребил салфетку, а министр по делам религий возмущенно хмыкал. Наконец не выдержал Угрюмов, третье лицо в РПКЛ, секретарь московской организации: встал, ткнул перстом в Папу Жо и выкрикнул:
– Милитарист! Маньяк кровавый!
– Марксиський слизняк! – отпарировал Владимир Маркович. Почем фунт интернациолизьма? За сколько шекелей вы разбазарили страну? Отвечай, иуда большевицкая! Ну, подойди сюда, подойди! Посмотрим, у кого шворц длиннее!
Энергетика у него была такой, что Угрюмов плюхнулся на стул будто от мощного удара и захлопнул рот. В пещерах начали топать, бить в ладоши и свистеть, но постепенно шум утих, ментальный заряд Папы Жо рассеялся, и общество вернулось к досужим разговорам. На верхнем ярусе, прямо над головой Бабаева, обсуждали последнюю, семьдесят седьмую серию голливудского триллера "Драконы Техаса". Всем очень понравилась сцена, когда герой, отняв у плохишей кейс с миллионом долларов, открывает его, а там записка: fuck you!
Соседи справа беседовали о политике:
– Владимир Маркович дело говорит. Нам нужен лебенсраум.
– Сра… чего?
– Жизненное пространство.
– В Сибири его до фига.
– В Сибири холодно, болван! Я бы всю Сибирь обменял на Анталью!
– А нефть откуда качать?
– Из Каспия. Эх, отдали чучмекам этакий клад!
Соседи слева негромко говорили о своем.
– Жадный? – спрашивал рыботорговец Момот.
– Не то слово, – отвечал Чума. – Из задницы гвоздь клещами не выдерешь. Тружусь за щепотку говна.
О Полуде толкует, своем покровителе, решил Али Саргонович, улавливая чутким ухом вопрос и ответ. Судя по ориентировкам Центра, король российской металлургии и правда не был фонтаном щедрости.
– Ничего! – Снова голос Момота. – Рейтинг свой сегодня приподнимешь, другая деньга пойдет. Кто крут, тому и платят круто!
Чума заржал.
– Приподниму! Попробую! Как утверждали классики марксизма, попытка – не пытка!
– Выбрал уже, кого?…
– Да хоть кого! Любого козла, что подвернется! – ответствовал Чума. – Хоть сволочь Троеглаза, хоть гада Придорожника! Был бы только из властных структур… С другими не стоит возиться, в прессе резонанс не тот. Я бы Жопу прихватил, да у него нужной справки нет. Он…
Над головой что-то грохнуло и покатилось, послышались возбужденные голоса, заглушившие Чумакова. В верхней пещере вопили:
– Вот чмо пьяное! Посуду перебил!
– Что с ним делать, с алкашом?
– Я за руки беру, ты – за ноги… Вынесем, в тачку усадим, отвезем на Красную площадь и привяжем к пальме у кремлевской стены.
– Нету там пальм!
– А что есть?
– Ели серебристые.
– Тоже годится! Берем и тащим!
Вернулись девочки, все в свежей боевой раскраске. Официантки быстро очистили стол, приволокли огромный торт с надписью "Долгие лета НЛП!", мороженое, непочатое шампанское, коньяк и разные запивки и заедки. Выпили на брудершафт, ведьмочки расслабились и перешли с депутатами на "ты" – со всеми, кроме Владимира Марковича, внушавшего им слишком большое почтение. Мутантик опять пристроился к Алисе, приподнял краешек кильта и завел с ней интеллигентный разговор:
– Мой янь хочет познакомиться с твоей инь. Сольемся в экстазе, дорогая?
– Не выдвигай штатив из-под юбки, – предупредила Алиса. – Даром не обломится!
Помукалов тяжело вздохнул – очевидно, его финансы пели романсы. Потом пробормотал:
– Ты стерва, но я тебя хочу. Три рецензии в прессе устроят? С цветными фото и на полный разворот?
– Пять! Еще интервью и мой портрет в "Неукротимой Алисе"! Тоже цветной!
К столу приблизилась делегация Клуба Дегустаторов во главе с ЭХМА. Кроме председателя, в ней были Рождественский, Семенов и Находкин, все изрядно под шафе, но на ногах еще держались крепко. ФБР тащил охапку роз, которые КВН с ВВСом стали бросать на колени девушкам.
– В знак в-восхищения… – промолвил Эмилий Харитонович слегка заплетавшимся языком. – И п-прек… п-преклонения… м-можно сказать, в-восторга…
– Перед изяществом, талантом и красотой, – пояснил ФБР, а КВН, принюхавшись к витавшему в пещере коньячному аромату, пропел:
– Ямайским ромом пахнут сумерки…
Тут он выразительно покосился на чистые рюмки, но Папа Жо сделал вид, что намека не понимает.
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Наклонившись, ЭХМА потянулся к ручке Земфиры, бормоча: "Окажите м-милость… п-позвольте облобызать…" – но в трудной позе не устоял; то ли нога подвернулась, то ли стрельнуло в поясницу. Чувствуя, что падает, председатель дегустаторов сделал поспешный шаг назад, потом другой и третий, и свалился на колени Чумакову. Табурет под ними крякнул и рассыпался, чей-то башмак въехал в ножку стола, зазвенели тарелки и бутылки, блюдо с салатом подпрыгнуло и свалилось на голову Степе Чуме. Он яростно рявкнул, поднялся и, ухватив за шиворот ЭХМА, другой рукой начал соскребать с волос картошку, мясо, яйца, зеленый горошек и приговаривать:
– Ты, старый пень, жеребчик лысый! На блядки потянуло? Гульнуть захотел? Ну, будет тебе гульба… прямо по указу президента… сейчас, немедленно… только дерьмо с ушей стряхну…
Бабаев тоже встал. Теперь ясно виделась ему плоская палисандровая шкатулка с бронзовым медведем, эмблемой Четвертого оружейного. От удара по столу она сдвинулась на край и тоже могла свалиться, но уперлась в массивную пепельницу.
Али Саргонович шагнул к Чумакову. "Не пройдет в Госдуму на предстоящих выборах, – мелькнуло у него в голове, – а потому хочет заработать репутацию сильной личности…" Он понимал, каков дальнейший ход событий: стычка с ЭХМА закончится дуэлью, и Чумаков убьет старика. Или ранит – смотря по тому, сколько спиртного плещется в желудке анархиста.
Рука Бабаева опустилась на плечо Чумы.
– Отпусти его, уртак. Пожилой человек оступился… Не повод, чтобы угрожать да за воротник хватать. Депутат ты или моча верблюжья?
– Ты как меня назвал? Уркой и ссытью верблюжьей?
Лицо анархиста побагровело. Он выпустил ворот ЭХМА и с угрозой уставился на Али Саргоновича. Председатель дегустаторов ворочался на полу среди обломков табурета, кряхтел, бормотал извинения. Комплекция у него была солидная и, зажатый между столом и Чумаковым, он никак не мог подняться.
– Кузьма, Федор, помогите ему встать. – Бабаев кивнул застывшим комитетчикам, оттирая Чумакова подальше. – Вижу, уртак, ссориться хочешь? Так я не против. – Он бросил взгляд на плоский ящичек, приосанился и громко произнес: – Али Саргонович Бабаев, депутат Госдумы! Весь в твоем распоряжении.
К ним уже бежали – метрдотель, целый взвод местных секьюрити, помощник Сенегальского и три телохранителя Папы Жо. Народ, в предчувствии скандала, высыпал из пещер, мужчины тянули шеи, дамы визжали, просили подсадить и взбирались на табуретки. Владимир Маркович что-то вопил и потрясал кулаками, Мутантик и Сенегальский испуганно ежились, а ведьмочкикрасавицы вдруг поднялись, грохнули ложками о ведра с шампанским и запели в полный голос:
– Ты бей штыком, а лучше – бей рукой,
Оно надежнее, да оно и тише.
И ежели останешься живой -
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Ай, молодцы, хоть и блондинки! – подумал Бабаев, глядя в бешеное лицо Степы Чумы. А ведь казались гулаба , и только!
– Ну, держись, курбаши недорезанный… – тихо, но с угрозой молвил анархист. – Ты, значит, тоже депутат? А знаешь, что мы с такими депутатами в Чечне делали? Танками на части рвали! И я тебя порву.
– Без танка трудновато будет, – сказал Али Саргонович.
Рыботорговец Момот встал на пути охранников, помахал депутатскими корочками и растопырил руки.
– Спокойно, ребята, спокойно! Никаких драк и битья посуды! Все будет в соответствии с законом. Два джентльмена поспорили и решат свой спор по-джентльменски. Ты, Степан Андреич, кого вызываешь? Этого или этого? – Момот ткнул пальцем в Бабаева, а затем – в ЭХМА. Тот уже поднялся и стоял в полном ошеломлении, подпираемый с боков Находкиным и Рождественским.
– Что со старичьем возиться, – презрительно фыркнул Чума. Вот этот меня оскорбил, назвал мочой верблюжьей! Этот курбаши в золотых перышках! Его вызываю, мать-перемать! Ради защиты своего достоинства и чести!
– Вызов принят. – Бабаев плюнул под ноги противнику и повернулся к секьюрити. – Кто у вас за командира?
– Я, – отозвался охранник постарше.
– Очистить арену, убрать людей с линии выстрелов. Мы встанем там и там. Стреляемся с десяти шагов. Согласны?
На лбу Чумакова выступила испарина – кажется, он понял, что на кону не честь и достоинство, а его жизнь. Но отступть было некуда.
– Согласен, – буркнул анархист.
– Ваши секунданты?
– Один есть, – Чума кивнул на Момота. – А другой…
– Могу подсобить. – К ним протолкался Ханыгин, актер-уголовник. – Я анархистов уважаю. Фильм скоро будут снимать про батьку Махно, так мне главная роль обещана.
– Анархисты с тех пор измельчали, – сказал Бабаев, оглядывая пещеры и столы. – А я секундантами выберу господ Придорогина и Троеглазова. Конечно, если они не возражают и согласны оказать мне честь.
Вслед за Чумаковым он спустился на арену, где уже не было публики. Гости торопливо поднимались на второй ярус, кто-то целился в Бабаева мобильником, молниями сверкали фотовспышки, мадмуазель Пежо-Ренуар, поймавшая репотерское счастье, тараторила на французском в микрофон. Из дверей, ведущих к служебным помещениям, высыпала целая толпа – официанты и официантки, повара и уборщики, менеджеры и посудомойки. Там тоже снимали – у кого-то даже нашлась камера.
К Бабаеву подошли секунданты. Придорогин, лидер ПАП, выступал важно, с полным сознанием ответственности, длинный сухопарый Троеглазов выглядел, как обычно, бесстрастным. По роду занятий он повидал всякое; трижды в него стреляли и пару раз пытались взорвать.
– В чем наши… ээ… функции? – поинтересовался Придорогин.
– Отмерьте расстояние в десять шагов, убедитесь, что оружие заряжено, и дайте сигнал к началу поединка, – сказал Али Саргонович. – Это все.
– Насчет… ээ… оружия… Мы люди гражданские и не очень понимаем, как…
– За себя говорите, – каркнул Троеглазов. – Я бывший офицер. Я проверю пистолеты.
Четким строевым шагом он направился к Момоту, державшему раскрытый ящик, и принялся осматривать оружие. Ханыгин и Придорогин развели дуэлянтов по позициям. Шум среди публики нарастал, и Ханыгин, привстав на носках, выкрикнул:
– Тише, тише, господа! Никто не будет обижен, все увидите! Член за член, пасть за пасть!
Бабаев усмехнулся, бросил взгляд на покинутую им пещеру и помахал рукой арбатским ведьмам.
– Спойте, бикечлар! Что-нибудь жизнерадостное!
Они только того и ждали:
– Считает враг, морально мы слабы…
За ним и лес, и города сожжены…
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!
Под эту боевую песню Бабаев всматривался в людей, столпившихся на верхнем ярусе. Тут была московская элита, важные осанистые мужи, дамы и девы в бриллиантах и роскошных платьях, стоимость коих превосходила годовой бюджет любой больницы. Ароматы лакомых блюд и духов "Коко Шанель" витали над ареной, сияли серьги, кольца, ожерелья, и искусственный ветерок мягко шевелил ткань богатых платьев. Да, с туалетами, косметикой и прочим убранством все было в порядке… Лица – вот что смущало Бабаева! Лица собравшихся в "Лепрозории" и тех, кто не мог сюда попасть, отгороженный рвом нищеты от богатства и успеха.
Все потеряли лица, подумал он. Офицеры потеряли лица благородных и бесстрашных защитников Отечества. Врачи потеряли лица сострадания и милосердия. Лица учителей лишились ума, терпения и доброты. Лица ученых не озаряет больше святая тяга к поиску истины, теперь это лица оголодавших нищих. Исчезли возвышенные лица музыкантов, художников и поэтов. Нет лиц честных тружеников, гордых своим ремеслом, искусных рабочих, механиков, инженеров… Что же до малопочтенных профессий политиков и чиновников, торговцев, банкиров и звезд шоу-бизнеса, то у них человеческих лиц отродясь не бывало, а были рожи, морды, хари и мурло. Рожи развратников, морды пьяниц, хари хапуг, мурло продажных тварей…
Троеглазов приблизился к нему и протянул пистолет. Рукоять удобно легла в ладонь, накладки из слоновой кости ласкали кожу. Подняв ствол вверх, Бабаев развернулся впол-оборота к противнику. В сердце его не было жалости. Он выполнял свой долг, тяжкий и неприятный, как работа ассенизатора. Отчего-то все обязанности, возлагаемые на граждан любой страной в любую эпоху были сплошь тяжкими и неприятными, связанными с насилием, с поиском средств для убийства врагов или, как минимум, с самопожертвованием. Такова, должно быть, природа власти на планете Земля, где всякая власть отнимает у людей свободу – что заметили отцы анархии, Прудон, Бакунин, Штирнер и прочая вольнолюбивая публика.
Но об этом Али Саргонович не думал, а вслушивался в голос актера Ханыгина, считавшего мгновения как при запуске ракеты. Десять, девять… шесть, пять… три, два, один… Пли!
Он опустил пистолет и выстрелил. Во лбу Чумакова вспыхнула алая звездочка, ноги анархиста подогнулись, и он мешком свалился на ковер.
Ледяная тишина стыла под куполом "Лепрозория". Провожаемый сотнями глаз, Бабаев подошел к рыботорговцу Момоту, сунул ему пистолет и молвил:
– Вы лучше лес рубите на гробы. Давно пора!