Февраль – короткий месяц, очень подходящий для раскачки и для того, чтоб отдышаться после новогодних празднеств. Дума раскачивалась неторопливо, успев рассмотреть за февраль пять новых законопроектов и повторный демарш Папы Жо насчет спасения Саддама. Его наконец-то изловили; бывший иракский диктатор куковал в темнице, а ЦРУ мылило ему веревку. Папа Жо требовал дипломатического вмешательства, отправки в Персидский залив атомных подводных крейсеров и грозил эмбарго Штатам, но его не поддержали. Однако эпизод был яркий, вызвавший споры и обличительные речи в адрес наглых янки вообще и их тупого президента в частности.
Пришел март с женским праздником, и депутаты-мужчины стоя приветствовали слабый пол в составе Думы. Все в этот день играли в джентльменов, хоть в прошлом случалось всякое – могли не только нарзаном облить, но и вцепиться даме в волосы. Правда, теперь имелся гарант достоинства и чести – Али Саргонович Бабаев; и, пока другие расточали дамам комплименты, Находкин-КВН пропел ему на ухо: "Мы мирные люди, но наш пистолет – на запасном пути".
Отпраздновали, и наступила пора пообщаться с народом, явить депутатскую милость, узнать о его надеждах и чаяниях, услышать наказы и зафиксировать жалобы. Али Саргонович хотел отправиться в Талды-Кейнарск, но, по настоянию Бурмистрова, дорога выпала ему на юг, в "красный пояс", вотчину РПКЛ. Там требовался противовес Жиганову, Угрюмову, Погромскому, а Бабаев, как заметил спикер, весит ровно столько, сколько нужно, чтобы толковать с воинственными казаками. Казаки, так казаки! Али Саргонович не возражал, собрался в поход в гвардейском темпе и выехал, оставив дела на ярманда Пожарского.
Купе было уютным, вагон-ресторан – со спецобслуживанием, дорога – не очень дальней и сулившей приятное безделье. Попивая чай с лимоном, Бабаев разглядывал книжку Шарлотты, номерной экземпляр "Чеченского принца" в особом оформлении. Картинка на титуле изображала дрянную девчонку в объятиях усатого красавца; красавец был наг, если не считать ремня с висевшим на нем кинжалом, а на Шарлотте были черные чулки и босоножки. Бабаев ее обнаженной не видел, но мог поклясться, что тело на картинке – не шарлотино, костей поменьше, мяса побольше. Должно быть, натурщицу снимали, а голову приставили, подумал он, раскрывая книгу на главе "Первое соитие".
"Молча мы поднялись в его квартиру, миновали темный коридор, и я вдруг оказалась в большой комнате, похожей на пещеру Али-Бабы: ковры, драгоценные сабли, столики с коранами и кальянами, распахнутые сундуки, полные жемчужных ожерелий и золотых цепей. Под персидским ковром стояла широкая оттоманка, и он повел меня к ней, на ходу срывая одежду. Я была в черных кружевных трусиках, в черном бюстгалтере от "Нино Риччи" и колготках от "Сиси". Застежка бюстгалтера треснула под его нетерпеливой рукой. Он схватил мои упругие груди, впился губами в сосок, и мне почудилось, что сейчас он начнет рвать и терзать мое нежное тело. Волна страстного желания накатила на меня, и, раздвигая колени, я опрокинулась на спину. Он набросился на меня как дикий зверь, вошел с такой мощью, что колготки и трусики лопнули, мои дорогие колготки от "Сиси"! Но в тот миг я не думала от этом, я скрежетала зубами, стонала и извивалась под ним от клиторально-вагинального оргазма…"
Здесь Бабаев хмыкнул, приостановился и спросил Калитина, читавшего газету:
– Скажи, Валера, как врач скажи: бывает у женщины сразу два оргазма? Этот… как его… клиторальный, а другой чтоб вагинальный? И чтобы вместе, а? Никогда о таком не слышал!
– Наукой данный факт не установлен, – ответил табиб, с сомнением поглядывая на книгу. – А что у вас за чтиво, Али Саргонович? Что за эротический трактат?
– Понимаешь, на Новый год подарили, – смущенно признался Бабаев. – Сама авторша приподнесла… Ты ее, возможно, видел: длинноносая и с лошадиной челюстью. Надо почитать, не то обидится.
– Это вредное чтение! Очень вредное! – забеспокоился Калитин. Если уж надо читать, так читайте, но я бы вам валерьяночки накапал. Или чего покрепче…
– Справлюсь, – буркнул Бабаев. – Буду читать отрывками.
Он развернул книгу на середине пятой главы, называвшейся "Апофеоз страсти".
"…Вид моих стройных ножек возбудил его, и спустя мгновение я ощутила, как жаркий язык ласкает мое лоно. Лоно затрепетало. Что-то толкалось в нем, терлось о клитор, то погружая меня в сладкую истому, то заставляя вскрикивать, ворковать и повизгивать. Обхватив обеими руками голову моего принца, я попыталась засунуть ее во влагалище, но она была слишком велика и с ушами, которые мешали. О, если бы он мог войти в меня весь! Если бы он был змеем, соблазнившим Еву, это, наверное бы получилось… И тогда он лизал бы и щекотал меня изнутри, а я исторгала бы сладкие вздохи и…"
Бабаев захлопнул книгу, отдышался и сказал:
– Слушай, табиб, накапай валерьянки. И газетку дай почитать… что-нибудь такое деловое… "Биржевой вестник" есть?
Но "Вестника" у Калитина не нашлось. Али Саргонович вздохнул, проглотил чай с валерьянкой и вытащил другую книжку. Это был роман русской Агаты Кристи "Не мешайте палачу", и Бабаев буквально впился в него, наслаждаясь криминальными коллизиями, смакуя убийства и сочувствуя бедственной судьбе героя.
Когда он одолел сорок две страницы, в купе заглянул Гутытку.
– У соседей кто-то мало-мало плачет, Бабай.
– У каких соседей?
– В седьмом купе.
Бабаев с Калитиным занимали пятое, джадид с Вересовой – шестое, а Сердюк с Ахматским расположились в восьмом. Кто ехал в седьмом купе, Али Саргонович не знал, и утешать рыдающего пассажира ему не хотелось. Он еще не совсем оправился от "Чеченского принца" Шарлотты Бронтеевой.
– Громко плачет?
– Не очень.
– Спать мешает?
– Нет… пожалуй, нет.
– Тогда завтра разберемся. Якши екларга , джадид.
Гут исчез, а Бабаев и Калитин начали устраиваться на покой. Разделись, улеглись на хрустящие простынки, поболтали перед сном и уже приготовились отбыть в царство Морфея, как из соседнего купе, не шестого, где ехали Гутытку и Лена, а из четвертого, долетел чудовищный звук. Хрр-ры упсс!.. И снова: хрр-ры упсс!.. Стенка купе завибрировала, а вместе с нею и воздух.
Минут пять Бабаев и Калитин вслушивались в эти сокрушительные аккорды. Затем табиб сказал:
– Храп является звуковым феноменом, возникающим при биении друг о друга мягких структур носоглотки на фоне прохождения струи воздуха через суженные дыхательные пути.
– Как интересно! – отозвался Бабаев. – Это лечится?
– Хрр-ры упсс!.. Хрр-ры упсс!.. – ответили из четвертого купе.
– Практически нет. Имеются только народные средства.
– Какие?
– Закрепляют у храпуна между лопаток еловую шишку, чтобы не спал на спине.
– Хрр-ры упсс рры!.. Хрр-ры рры!..
– Шишки у нас нет, – сказал Али Саргонович, немного подумав. Что еще предложишь?
– Можно челюсть перевязать, а в рот вставить морковку.
– Морковки тоже йок. – Бабаев спустил ноги с дивана, набросил халат и выглянул в коридор.
– Хрр-ры упсс, хрр-ры упсс!.. Ррр-ры ррав!.. Ррав, ррав, ррав!..
– Еще храпуну нельзя перед сном пить пиво и есть лук, – сообщил вдогонку Калитин.
– А как насчет водки? – спросил Бабаев, нюхая воздух. – Про пиво не знаю, а водка точно была.
– Хрр… – согласился пассажир из четвертого купе.
Бабаев в горестном недоумении покачал головой, взял со стола перочинный ножик и сунул в карман.
– Ну и соседи попались, Валера! Кто храпит, кто плачет… Пойду, однако, на храпуна взгляну.
Отворив дверь четвертого купе, он исчез в темноте. Калитин прислушался. У соседа взревело: "Хрр-ры!" – потом затеялась какая-то возня, кто-то пискнул, и наступило молчание.
Бабаев вернулся, затворил дверь купе, снял халат и лег на диванчик.
– Можем почивать, табиб. Больше нас не будут беспокоить.
– Как вы это сделали, Али Саргонович? – спросил заинтригованный Калитин. – Что за метода? Это ведь просто чудеса!
– Никаких чудес, уртак. Морковка с шишкой – русский способ, а есть еще арабский, очень хороший. Немножко придушить, немножко ножиком пощекотать… Видишь, помогает!
Они уснули и спали спокойно до утренней зари, пока проводник не начал разносить чай со свежими булочками из вагона-ресторана.
* * *
Завтракали в купе, а на ланч Бабаев со своей командой отправился в вагон-ресторан, предлагавший с полудня спецобслуживание депутатам. Народа здесь было немного: депутатские помощники, Сердюк с Ахматским, Абрам Изральевич Рецидивист из "персюков" и пара секьюрити, пробавлявшихся напитком "Буратино". В дальнем углу, ковыряя крабов под майонезом, сидел парламентарий с опухшей физиономией, носившей след бессонной ночи.
– Генерал Гром, – тихо произнес Бабаев, покосившись на опухшего. – Пришлось навестить его вчера.
– С дружеским визитом? – полюбопытствовал Гутытку.
– Можно и так сказать. Помощь ему понадобилась. Медицинская, – ответил Бабаев и подмигнул Калитину.
Табиб бросил взгляд на генерала.
– Какой-то он помятый и угрюмый… Вас боится, Али Саргонович?
– Не думаю, что он меня узнал. Темно было. И в купе темно, и в голове. Выпил он крепко, – пояснил Бабаев и занялся бутербродами с сыром и ветчиной.
Минут через десять Погромский удалился, потом ушли Рецидивист, секьюрити и депутатские помощники. Допив чай, Бабаев подсел к столику Ахматского и Сердюка.
– Как дела, уртаки? Есть новости про Арзамас?
– Есть, – молвил физик Михал Сергеич. – Точное расположение объекта мы не выяснили, но знаем, что добираются туда на самолете. Аэродром принимает большие машины с объемными грузами. Значит, объект не маленький!
– Военная база? – предположил Бабаев.
– Не похоже. Скорее секретная лаборатория в каком-то отдаленном месте.
– Солдатиков туда не отправляют и офицеров тоже, – вступил в разговор аграрий Сердюк. – Другое есть подозрение. Скажи ему, Михал Сергеич.
– Несколько человек исчезло – из Москвы, Петербурга, Новосибирска и Дубны. В разное время, кто недавно, кто десять-пятнадцать лет назад, – сообщил Ахматский. – Физики, химики, биологи, семантики… Еще медики и программисты. Все очень квалифицированные. Вместе с семьями пропали. Считается, что уехали на Запад, в Штаты, Канаду, Германию, но там никто из них не объявлялся. Я справки навел.
– Все интереснее и интереснее… – пробормотал Али Саргонович. – Есть мысли, что они там пекут на деньги малых северных народов? Новую бомбу? Или новую чуму?
– Подбор специалистов странный, – сказал Ахматский. – Если бомбу делают, зачем биологи и медики, особенно хирурги? А если вирусами занимаются, к чему им физики из Дубны? Но не будем гадать. Явимся с инспекцией, узнаем.
– Депутатский запрос мы уже подготовили, и проект решения по комиссии тоже, – произнес Сердюк, с энтузиазмом потирая руки. – Громкое дело будет! Ох, громкое! Такие деньжищи куда-то спустили! Народу похитили аж сотню гавриков с бабами и детишками! Раскопаем, быть нам в почете и славе! И в золоте! Все щелкоперы за нами гоняться будут!
Деньги, слава, почет… Не очень приличные мотивы, подумалось Бабаеву. Но что бы ни двигало Сердюком, чего бы он ни жаждал, помощь его была несомненной и шла на пользу дела.
Что до Ахматского, то у него резоны были другими. Он повел рукой, будто отмахиваясь от слов Сердюка, и промолвил:
– Слава, золото, известность… прах и пепел!.. Мне вот просто любопытно. Что за секретность, что за проект?… Средства вложены немалые, причем с шестьдесят седьмого года. Это какое-то наследство с брежневских времен, и даже в скудные девяностые объект продолжали финансировать. Значит, что-то там важное, очень важное!
– Вернемся из командировки, сделаем запрос, – сказал Бабаев и поднялся. – Нет тайн в подлунном мирне, что были бы неведомы Аллаху и Госдуме.
Они вернулись в свой вагон. У седьмого купе Гутытку остановился и показал глазами на плотно притворенную дверцу.
– Никто не выходил? – шепотом поинтересовался Али Саргонович.
– При мне – никто. Сидит там со вчершнего вечера.
– Больше не плачет?
– Вроде нет.
– Надо заглянуть, – сказал Бабаев. – Вдруг болен человек! А у нас табиб есть со всякими лекарствами!
Он постучал, затем решительно взялся за ручку и откатил дверь.
В темноватом купе, в мрачном одиночестве, обнаружился депутат Рыжов. Перед ним стояла бутылка водки, но едва початая, и валялись на газете три корочки хлеба с ошметком колбасы. Рыжов был молод и совсем не пьян, но выглядел хуже Погромского: глаза ввалились и покраснели, лицо бледное, на лоб свисает нечесанная прядь.
Бабаев вошел, сел напротив и спросил:
– Как себя чувствуешь, дадаш?
– Спасибо, нормально, – буркнул Рыжов.
– А куда едешь?
– В Воронеж, к своим избирателям. Скоро уже выходить…
Молодой депутат тяжко вздохнул, вытащил из портфеля второй стаканчик и плеснул Бабаеву.
– Вас Али Саргонович зовут? Выпьем за знакомство… В Думе мы почти не сталкивались.
Верно, не сталкивались, припомнил Бабаев. Да и что сталкиваться, если Рыжов был – и оставался – порядочным человеком? Не бабаевский контингент… Несмотря на молодость – а ему и сорока не стукнуло – Рыжов топтался в коридорах власти лет пятнадцать, можно сказать, с младых ногтей. Будучи убежденным демократом, входил он в разные блоки и партии, обещавшие людям свободу, а стране – процветание, и покидал их, когда раскрывался обман. Насчет процветания и свободы обманывали все, ибо такая благодать не валится с неба в скором времени, а пестуется веками. Рыжов, похоже, это понимал. В Думе его не любили, однако избираться не препятствовали – нужен был совестливый депутат. Но только один.
Выпили по чуть-чуть, и Рыжов сказал:
– А я ведь к вам присматриваюсь, Али Саргонович. Еще с того дня, как вы предложили прописку отменить. Дельный проект!
– Знаешь, – молвил Бабаев, – не будем сейчас о моих проектах. С тобою что, дадаш? Ты не огул, не мальчишка, ты мард, мужчина, зрелый человек! А слышали, ты плакал… Что за горе у тебя? Родитель почтенный скончался или любимая жена? Или – не приведи Аллах! – с ребенком нехорошее случилось?
Снова тяжело вздохнул Рыжов и произнес:
– Отец мой и мать живы и благополучны, и ничего не случилось с женой и дочкой. Но плакал я, Али Саргонович, в самом деле плакал… Оплакивал конец российской демократии… Выпьем! Нынче поминки у нас…
Они выпили – еще по чуть-чуть.
– Известно ли вам, Али Саргонович, – сказал Рыжов, – что наша Дума приняла программу борьбы с коррупцией? Давно приняла, и в программе этой пунктов не меньше, чем статей в Гражданском кодексе. Целых триста пятьдесят! Что ни пункт, то удар по взяточникам! Три года прошло… Как вы думаете, сколько пунктов выполнили?
Бабаев об этой программе не слышал и потому ответил наугад:
– Половину? Или четверть?
– Ни одного! – Рыжов покачал пальцем. – Понимаете, ни одного! Программа есть, результата нет… Никакого! По-прежнему дают, по-прежнему берут… Хочешь, чтобы дело сдвинулось, неси… В мэрию неси, в суд, в милицию, в министерство, в Думу! Кто принес, у того все права. Можно дом построить на месте детского садика, невиновного в колонию сослать, отнять имущество, людей травить паленой водкой и поддельными лекарствами… Все можно, только плати! – Лицо Рыжова исказилось, в глазах стояли слезы. Вот еду я в Воронеж… – прошептал он. – А что я своим избирателям скажу? Что?
– Не убивайся ты так, – молвил Али Саргонович. – Людям правду скажи: стараюсь, делаю, что могу… А если надо посодействовать, так вот он я, а вот – президентский указ.
– Который о дуэлях? – Рыжов шмыгнул носом и вытер слезы с глаз. – Серьезное начинание! Президент захотел создать механизм контроля населения над властью, взяв за образец старинную традицию… Ты, чиновник, хапуга и мерзавец, так получи от народа дар – пулю в башку! Тоже годится, коль не работают другие способы борьбы с коррупцией! Но, Али Саргонович, есть тут одна проблема…
– Какая?
– Всех не перестрелять. То есть, в принципе, можно, но население страны наполовину сократится.
– Не исключено, – сказал Бабаев и пригорюнился.
– Выпьем?
– Выпьем.
И они выпили. Это тоже был традиционный способ разрешения проблем.