Глава восьмая
В Москве было очень холодно. Или просто так показалось. Уже в аэропорту я начала дрожать, а дома и вовсе – расчихалась и раскашлялась. Ясень посмотрел на меня как на идиотку:
– Ты чего это? Не можешь преодолеть свое состояние? Раньше вроде умела.
– Могу, – огрызнулась я, – но не хочу.
– А-а-а, – протянул Ясень понимающе, – ну, тогда лучше маисовой.
Маисовую я пить не стала, тем более, что у нас делают только пшеничную и, какую там еще, свекольную, что ли. Но из дома я не выходила два дня, испытывая паталогическое удовольствие от простуды. Впрочем, уже на второй день сделала кучу звонков, а на третий с самого утра поехала в городскую прокуратуру на Новокузнецкой, оттуда – в Ленинградский районный суд, оттуда – в РУВД, на Лубянку, в спецбольницу, снова в РУВД, снова на Лубянку и наконец еще по нескольким частным адресам. Все это заняло целый день, а рулить по Москве, да еще зимой – удовольствие ниже среднего, даже на "террано", словом, я не пожалела, что за баранку посадила Лешку Ивлева, начальника нашей с Ясенем личной охраны. Теперь, в новой, сильно переделанной лубянской структуре нам полагалось и такое. Вообще-то на охране настоял Тополь, и был, очевидно, прав. В Италии мы это уже ощутили на собственной шкуре.
А в тот суетной зимний день я выяснила немало. Собственно, как раз тогда я и узнала все самое главное. Узнала, что Алексей Коротков – это Ринат Гинатуллин, узнала, что он жив, узнала его адрес в Питере и окончательно выяснила, что сознательный убийца – именно он, а не водитель грузовика старшина Толстиков. По следам старшины я топталась добрую неделю и почти зря. Во-первых, он тоже сел за руль пьяным в тот трагический вечер. Во-вторых, ему был строго определен маршрут и время движения, а про встречные "жигули" Толстиков знать не знал, и тем более не догадывался, кто в них сидит. В-третьих, старшина в этой поездке исполнял обязанности комвзвода – очень странное сочетание с функциями водителя. Наконец, в-четвертых, Толстиков в Подмосковье прослужил год, приехал вообще с Алтая, и улицы в районе Речного знал так себе.
Направляясь из Бескудникова в Химки, сам бы он, глядя на карту, предпочел двигаться по Фестивальной, но приказали ехать именно по Флотской, и опаздывать было нельзя. В общем Толстиков подумал, что на Фестивальной просто перекрыто движение по техническим причинам, и приказ командира роты выполнил точно. Командир роты получил его от командира части, ну, а командир части, разумеется, тоже был проинструктирован. Кем? Я и это выяснила. Заместителем начальника своего штаба, офицером Третьего управления КГБ Вербиловым.
С майором Вербиловым пообщаться не удалось, потому что он умер в восемьдесят пятом, и в Третьем главке мне не очень помогли – только туману напустили, поведав, что Вербилов был еще и сотрудником ГРУ. Сердечный приступ ему как раз оттуда устроили. Беседовать с "грушниками", я знала, дело практически бесполезное, так что по этой линии расследование можно было считать закрытым.
А вот с информацией Гинатуллина все оказалось намного интереснее. Лейтенант Гусев из Седьмого управления, тот, что инструктировал и запугивал убийцу, оказался переведен в ПГУ и в настоящее время работал нелегалом в Танзании. Справку предоставил отдел кадров Лубянки.
Непосредственные начальники тех лет по всем прямым и косвенным данным получались абсолютно не причастны к операции двенадцатого декабря. Ясное дело: задание Гусев получал от людей из совсем другого управления – обычная, кстати, практика при разработке тайных операций. И в отсутствии единой информационной базы мне оставалось только ехать в Африку, а там уже держать пальцы на шее Гусева. Но только это могло и не получиться без посторонней помощи: все-таки профессиональный разведчик это вам не стукач-самоучка. К тому же, чтобы встретиться с нелегалом, необходимо заручиться поддержкой руководства ПГУ. Или как оно там теперь называлось – СВР, что ли?
Я занялась этим, и один из замов Примакова доверительно сообщил мне, что никакого Гусева в Танзании давно нет, убили его там местные "африканы" еще в восемьдесят шестом, но информация эта была строго засекреченной вплоть до прихода Бакатина, а почему – черт его разберет, особенно теперь… Так что в Танзанию я не поехала, просто связалась с представителем службы ИКС в Дар-эс-Саламе и попросила прислать мне тамошние газеты за апрель восемьдесят шестого.
Интересные оказались газеты. Капитана Гусева, ну, то есть по газетам гражданина США Дэвида Олберти убили "случайно": он почему-то сидел на работе в воскресенье, когда произошел взрыв в американском торгпредстве. Ответственность за террористический акт взяли на себя итальянские Красные бригады. Подумать только – где Занзибар и где Рим?! И потом: только один убитый, взрыв в выходной день, торгпредство США – как это все не по-краснобригадовски! Короче, я снова подняла итальянский архив, запросила все, что было известно службе ИКС о краснобригадовцах, потом копнула сведения из открытой печати об этой организации, перелопатила данные итальянской контрразведки, КГБ, ЦРУ, БНД и, наконец, "Моссад". На это угробилось еще недели три. Но я нашла то, что искала. Ма-а-аленькое недостающее звенышко. Расстрелянный на наших глазах Четриоло оказался краснобригадовцем, и весной восемьдесят шестого именно он по заданию вышестоящих товарищей выезжал куда-то в Африку. В "Моссаде" не знали, куда именно. Зато теперь это отлично знала я.
Возле моста у выезда с Нагорной случилась очень неприятная авария: грузовик, кажется, сто тридцать первый "ЗИЛ", въехал в троллейбус, рогатого развернуло аж на встречную полосу, и с полдесятка легковушек, пытаясь не таранить муниципальный транспорт, помяли друг друга. Движение перегородили капитально, я простояла в пробке минут сорок, а вдобавок еще хлестал дождь, не по-весеннему проливной – в общем все двадцать четыре удовольствия.
У меня появилось дополнительное время, чтобы подумать, о чем говорить Сергею, а о чем лучше помолчать, о чем советоваться с Дедушкой, а что оставить при себе и ни с кем, ни с кем не делиться. Разве что с Нандой. Ведь картинка-то нарисовалась забавная.
Седой, как выяснялось теперь, стоял не только за спиной КГБ, но и за спиной Красных бригад. Если, конечно, не предположить, что Красные бригады – это просто спецподразделение КГБ, что-то вроде легендарного управления "В" в составе ПГУ.
Так вот, получалось, что Седой, заправлявший всем террором в Италии и России, охотится на юных, а также не совсем юных бывших фигуристок, словно какой-нибудь сексуальный маньяк. Сначала он гробит Машку, затем выходит на меня, но тут ему мешает Ясень. Совершенно случайно. Или… Нет, нет, это уже слишком.
Почему Седой убивает Анатолия Геннадьевича и его жену? Потому что тот знает, кто убил Машку. Почему он охотится за мной? Потому что я слышала их разговор? Он не может этого знать, ну, не может!! Не дьявол же он в конце концов – просто человек. Проверить всех, кто был тогда в квартире на поминках? Глупость. И потом, я уже проверяла этих людей – ближайших друзей и родственников. Конечно, там было несколько кадровых гэбэшников, но они не занимались в тот вечер слежкой за мной, ну, я просто уверена, что не занимались. Конечно, повсюду в квартире были натыканы "жуки", но камер следящих не было – голову даю на отсечение.
Таким образом тайна моя – до сих пор тайна. Для всех, кому я ее не поведала. И Бернардо хотел убрать меня через пять лет не как свидетеля. А вообще хотел ли он убрать меня? Очевидно, нет. Очевидно, Седой собирался вербовать меня. Я была ему интересна, как источник информации, или… Я не знала, что "или", но чувствовала: есть еще какая-то причина, по которой я представляю интерес для Седого.
Дождь затихал, но пробка рассасывалась медленно. На промокшего до нитки гаишника, пытающегося урезонить ополоумевших водителей, больно было смотреть.
Теперь о роли Дедушки во всей этой истории, продолжала рассуждать я. Делом Чистяковых он не хочет заниматься, полагая его рутинным политическим убийством эпохи Андропова, а в дело Фелоцци-Ферито не собирается вникать, так как считает его тривиальной мафиозной разборкой времен разгула Красных бригад и премьера… а, черт, никогда не помню этих фамилий, уж больно часто у них премьеры меняются. Да, так почему Дедушка во все это не влезает? Вариант номер раз. Дедушка прав. Все так и есть, а я просто дура больная с буйной фантазией. Вариант номер два. Дедушка работает на Седого. Все очень складно и убедительно. По фактам. А по сути это такой сюр, что если в него поверить, дальше ничего невозможного уже не останется. Президент Клинтон может оказаться мальчиком на побегушках, а президент Ельцин – провинциальным статистом, говорящим "кушать подано". Нет, Дедушка, конечно, ни на кого не работает, Дедушка – это Дедушка. "Высшая инстанция. Апеллировать не к кому." На столе, кажется, у Дуайта Эйзенхауэра стояла, по слухам, такая табличка.
Итак, вариант номер три. Седой играет против Дедушки, но не в оборонительной манере, как все якудзы, фэбээры и наркосиндикаты международные, а в наступательной, причем тайной и подлой. Работает Седой широко, с размахом и предельно хитро. Денег таких, как у Дедушки, у него, очевидно, нет, да они ему и не нужны. У Седого другие козыри: он пользуется всей агентурной сетью бывшего СССР, которая – надо же это понимать! – никуда не пропала, даже с приходом Бакатина. У Седого на вооружении два старых чекистских принципа – безграничная ложь и беспредельная жестокость. И еще третий, дополнительный – не считаться ни с какими потерями при выполнении задачи. Кто гибнет: свои, чужие – без разницы! Чужие – это враги, свои – просто человеческий материал, и тех и других можно и нужно пускать в расход. Собственно, это творчески переработанный тезис небезызвестного Игнатия Лойолы. В общем коммунистическая идеология, иезуитская мораль, уголовное прошлое и профессиональная военная подготовка – вот тот безумный коктейль, против которого даже Дедушка со всеми его деньгами и хитростью оказывается бессилен. Против лома нет приема.
Ну и конечно, люди Седого есть в службе ИКС, более того, они со всей очевидностью внедрены в ближайшее окружение Базотти. Иначе отчего Дедушка иногда так странно отвечает на некоторые наши вопросы? Например, по поводу полковника Чистякова. Или по поводу Андропова. Или по поводу Ферито. Седой хитрее Дедушки, и показывает свои уши только в самых крайних случаях, то есть когда дело вдруг касается лично его. Тут-то и появляется ненавязчивый добрый советчик.
А в остальное время все его агенты работают себе тихо, незаметно и выжидают удобного момента для атаки. И только тех, кто им явно мешает, они отстреливают – так же потихонечку, так же незаметненько, чужими руками. Почему-то им мешал Чистяков. Теперь мешаем мы с Ясенем, и нам об этом уже намекнули. Господи, какой апокалипсис я тут насочиняла!
Крошечными тычками, сдвигаясь каждый раз на два-три метра я уже добралась до следующего светофора на Зеленых горах, у стадиона, и дальше как будто бы можно стало ехать, а не ползти.
Ну, а если все действительно так, решила я вроде подвести черту, тогда на что надеяться, чего ради трепыхаться? Машку уже не вернуть, Машеньку – тоже. Изменить этот мир к лучшему явно не удастся, хотя, кажется, именно этим занимаются Дедушка и Сергей. Значит, смысл один – отомстить. Но кому? Что если того Седого уже действительно нет в живых? Андропов это или не Андропов, молоденьким он быть никак не мог. Уже тогда, а прошло еще девять лет. В кого я буду палить из "Магнума", то бишь из "Тауруса"? В тайный иезуитский орден? Во всю многотысячную агентуру? Да будьте вы прокляты!
Такая вдруг тоска навалилась, такая тоска! И зачем только я Лешку домой отпустила? Как плохо сейчас одной в этой машине, в этом сумасшедшем потоке, в этом ужасном городе…
А возле самого дома неожиданно выяснилось, что пока еще есть в кого палить из "Тауруса". Тоска улетучилась, не до нее как-то стало.
В переулке, перегородив одну полосу движения, стояли две милицейских машины и три черных волги. Много весьма обеспокоенных людей очень специального вида толклись около подъезда. Тротуар аккурат под окнами нашей квартиры был обильно усыпан битым стеклом, но я еще не успела поднять голову, чтобы уточнить, у нас ли вылетели стекла, когда меня увидел Рома из группы Ивлева и чуть не закричал:
– Татьяна! Ну, слава Богу! Сергей Николаевич уже чуть Лешку не уволил. А мы вам звонили. Вы что, отключили связь в машине?
– Да. Мне надо было подумать, чтобы никто не отвлекал.
– Вы так не делайте больше.
– Да что, что случилось-то?!
– Кто-то бросил гранату в вашу квартиру. Лимонку. Его видели… тут же напротив отделение милиции… на машине… на другой стороне улицы… дверь сломали… под нашим контролем… обошлось без пожара…
– Без чего обошлось? – переспросила я. Я его очень плохо слышала.
– Пожар не начался, слава Богу.
– А-а-а…
На меня вдруг накатило. Очень серьезно. Бывало и раньше. После Афгана это у многих бывает. Глюки. Но так, как в тот раз, случилось впервые. Видела я все вокруг довольно четко, но это была четкость утреннего сна за какие-нибудь секунды до пробуждения. Глаза не открываешь, не хочется, а звуки реального мира уже входят в твой сон и вытесняют его, выдавливают. Рома разговаривал со мной, но был уже где-то далеко, голос его звучал все тише, все отрывочнее, а вот нарастающий гул тяжелого бомбардировщика был здесь рядом, почти над головой, и эхо близких разрывов осатанело металось между скал, а еще был крик человека, долго-долго падающего с уступа горы в пропасть.
Наверно, что-то не совсем обычное отразилось у меня на лице, потому что Роман взял меня под руку и быстро повел наверх. Я понимала, куда он ведет меня, но это была глупость, я знала, что все равно не успею увидеть взорванную квартиру, да и кому это нужно – смотреть такой неприятный сон. Бомбардировщик впечатался в скалу, звук немыслимой силы ударил по ушам, на какую-то секунду сделалось абсолютно тихо, и в этой жуткой тишине я успела открыть глаза и увидеть не только черно-оранжевые клубы и потоки каменного крошева, но и человека, который как раз долетел до дна ущелья и лег там кучкой грязного тряпья на острых обломках… Все.
Потом был Ясень. Напряженный, нервный, готовый взорваться в любую минуту.
– Милицию можете сразу отпустить. Расследованием будет заниматься соответствующий наш отдел. Если я решу, что надо заниматься.
– Не получится, Сергей Николаевич, они уже протокол составили.
– Да? Ну, тогда пусть ко мне зайдет начальник. Пусть лично ко мне зайдет. Только не сейчас, а минут через двадцать. И еще, Леша, телефон принеси пожалуйста с кухни, здесь же ни черта не работает. После этого все, кроме Татьяны временно свободны.
Мы закрылись в непострадавшей, ну, скажем так, почти не пострадавшей комнате и Ясень быстро набрал номер по памяти.
– Кислый! – почти зарычал он. – Кто там хватает трубку?! Позовите Кислого. Это Малин. Кислый, ты что творишь, сволочь?!
– Это не я. Это Щеголь.
Я встала совсем близко, и могла теперь слышать все ответы с той стороны.
– Какой, к черту, Щеголь?! Это твой человек?
– Да, но он, конечно, брус шпановый и всегда чумовой был, любил бузу затереть. Второй раз, сученок, с папой не посоветовался. Мы тут еще кумекали над твоей ксивой, а он, падла, решил замастырить по-своему, апельсин тебе в очко залепил. Но мы же беспредела не потерпим, ты же нас знаешь, Малин. Так что, извини, конечно, но Щеголь потянул локш. Его закрыли уже, ну, то есть башку проломили.
– Да ты что? Куда так торопитесь?
– Закон, Малин. Закон уважать надо. В общем отдыхает он в той же брике на Сретенке, во дворе за церковкой, между Печатниковым и бульваром. Понял, где, да? Расскажи мусорам, они его мигом срисуют. Все, Малин, дело не крути, ради Бога не крути – большая буза может начаться. Ты понял? А с меня причитается.
Я слушала это все, совершенно ошалев от неожиданности. Последний месяц мы с Сергеем занимались слишком разными делами, я знала, конечно, что у него там какие-то шуры-муры с "ворами в законе", но от подробностей этих разработок была далека.
– Кто это? – выдохнула я наконец.
– Кислый? Вор в законе, уважаемый человек, очень крупный авторитет в Москве, мы с ним прекрасно друг друга понимаем. Но вот, случаются накладки.
– Накладки? Я не поняла. Вот это ты называешь накладкой?! А при следующей ма-а-аленькой неувязочке наш дом просто накроют ракетным ударом?
– Перестань. Он же знал, что меня нет в квартире. Это обычное бандитское запугивание.
– А то что я стою в пробке на Варшавке, твой Щеголь тоже знал?! Я же должна была приехать на сорок минут раньше.
Ясень помолчал, вытер пот со лба, потом не слишком уверенно проговорил:
– Да нет, он бы убедился сначала, что в квартире пусто.
– Кто?! Этот шизнутый? Шпана брусовая? Или как там его назвал твой уважаемый человек.
– Брус шпановый, – автоматически поправил Ясень, – означает "молодой, подающий надежды вор"… То есть ты опять хочешь мне сказать, что ты заговоренная? Думаешь, опять повезло?
– Да вовсе я так не думаю! – начала было я, но вдруг почувствовала, что совершенно не хочу рассказывать ему, о чем я думаю на самом деле. Потому что на самом деле я знала: и Щеголь и Кислый были исполнителями. Заказчиком опять выступал Седой. Вон как он быстро убрал этого гранатобросателя. Кто теперь, что и кому расскажет? От Кислого двух слов в простоте не дождешься, будет своей феней и воровским законом голову морочить, к тому же он, вероятно, и не в курсе, кто именно управлял сегодня этим подающим надежды. Даже наверняка Кислый не в курсе. А ведь все так прозрачно! Из-за переговоров с блатным миром гранатами средь бела дня не кидаются, а вот то, что я именно сегодня кое-что новенькое узнала и поняла о Седом – это намного важнее всех кислых и сладких. По этому поводу можно и совсем квартиру спалить. Так что, рыжая, говори спасибо, ты сегодня дешево отделалась.
Ну а убивать меня он, конечно, не собирался. Убивать ему не нужно, не интересно – это ж как дважды два. И вот Седой-то прекрасно знал, где я, в какой пробке стою и куда еду. Седой это же не авторитет какой-нибудь, это же Седой…
Но ничего подобного Сергей от меня не услышал.
– Вовсе я так не думаю! – крикнула я еще раз. – Я вообще никак не думаю! Я устала безумно! Мне все, все это надоело!
И я заплакала, упав ему на грудь. Натурально заплакала. От безнадежности. От страха. От одиночества.