* * *
Мудрецы Востока и Запада сходятся в отношении двух вещей. Первая: в просторных помещениях мысли рассеиваются, в тесных – концентрируются. Вторая: текущая вода способна приносить идеи и решения. Ввиду всего этого идеальным местом для размышлений является туалет. И точно, пока я выписывал модернистские узоры по сигаретному пеплу (возможно, во мне погиб художник), ералаш в голове начал понемногу укладываться в систему.
Алиби нет ни у кого. Сам академик Деркач мог за милую душу прокрасться следом за мной, или приказать пышке Виктории воспользоваться ножницами из канцелярского набора. Дедушка Илья Машковский свободно мог на минуту оторваться от компьютера, два шага – и дело сделано. Наконец, хитроумный гражданин Сахно отлучался как раз настолько, чтобы спокойно вернуться в контору, произвести резекцию и далее без помех читать мне лекцию. Кого-то я мог и просто не заметить.
Возможен и вариант "бродяги", прославленный родоначальником жанра сэром Артуром Конан Дойлем, а также ныне основательно подзабытым писателем Шишковым. Убийца не входит в круг подозреваемых, он словно бы невидим, но постоянно находится рядом, и вот, случайно, или не совсем случайно проходя мимо, наносит удар. Возможно, знаток убойной силы информационного поля человек достаточно посторонний, но зорко следящий за ходом событий и вовремя сообразивший, что пора вмешаться.
Допускаю версию уж и вовсе фантастическую. Все произошедшее есть не что иное, как грандиозная мистификация, задуманная для выколачивания денег из напуганного государства. Бывало и такое.
Но давайте пока держаться какой-то одной линии. Я вернулся за компьютер. Итак, Александр Сахно. Что мы успели нарыть? Да почти ничего. Сорок шесть лет, физфак, кандидатская, с докторской какая-то заваруха, дело ясное, творческая натура; четыре авторских свидетельства, от института остались только вывеска и уборщица – это мы проходили, это нам Игорек в подробностях рассказывал, всюду единообразие – работал, уволился, работал, уволился, и вот уже Деркач. А где жены и разводы? Да, есть, однокурсница, жена, развод, все как надо. И что? Ничего.
Но внутри по-прежнему скребло и сосало, да что же такое… Вот – сорок шесть лет. Сорок шесть, сорок шесть…
Минуту. Где наши убитые? Петр Логвинов – сорок шесть лет. Мой тезка Каменцев – сорок шесть лет. Это что же такое?
Но ведь не было у них одноклассника Саши Сахно, это Игорек успел выяснить еще до отъезда. Так, какую школу заканчивал Сахно? Неизвестно, плевали все на школу, жизнь начинается с института… Нет, вот она… ничего общего, физмат, спецкласс, рядом не стояли. Просто ровесники?
Я подошел к окну с решеткой, за которым заляпанный краской стальной уголок обхватывал край проема на случай, если здание Управления надумает упасть. Наши в Дмитрове, наверное, клянут меня последними словами… Кажется, в балете "Золушка" какой-то не то гном, не то черт потрясает перед будущей принцессой числом "12" – дескать, помни, на каких тыквах и бобах очутишься после полуночи… Точно так же и передо мной кто-то невидимый тряс цифрами "46". Эдак и свихнуться недолго, ладно, попытаем счастья.
* * *
По моим расчетам, интерьер учительской обошелся примерно в те же деньги, что и компьютерный класс для какой-нибудь сельской школы. Или, скажем, пара лингафонных кабинетов. В былые дни всякие "Компрессоры" и "Красные розы" почему-то любили дарить школам лингафонные кабинеты. Теперь эта мода повывелась. Инна Леонидовна, преподавательница английского, оказалась чрезвычайно милой дамой почтенного, но совершенно неопределимого возраста, химически чистая блондинка, во внушительных очках, какие ныне можно увидеть только в картинах Феллини. А из-под этих очков поднимался удивительный снежно-белый нос, похожий на копыто маленькой, очень изящной лошадки – непарнокопытный нос, подумалось мне сразу, и дальше, во время всего разговора, эти слова назойливо вертелись у меня в голове, я никак не мог от них отделаться; может, в незапамятные времена она себе сделала пластическую операцию? Проклятые ассоциации; впрочем, данная деталь Инну ничуть не портила.
При упоминании покойных Каменцева и Логвинова она искренне прослезилась, слазив платочком под феллиневские очки: "Вы представляете, ведь они все были у меня буквально накануне!", потом она сообразила, кто перед ней, слезы мгновенно высохли, а взгляд стал испуганным:
– Володя, вы что же, считаете, что это не был несчастный случай? Я уставился в сторону, чтобы отвлечься от злополучного носа.
– Инна Леонидовна, все произошло при не очень понятных обстоятельствах. Мы хотим разобраться. Скажите, сохранились школьные фотографии их класса?
На свет божий явился увесистый выпускной альбом в дорогущем переплете. В хорошей школе учились мальчики Петя и Володя. А вот и они – 10-й "Б" стоит в три ряда на трибунах школьного стадиона, внизу учителя. Безвременно засохшую девушку с неизгладимой печатью старой девы бесспорно определяю как химичку, раскормленный самодовольный бугай естественно, историк, проводник руководящей роли; одервенелый солдафон, само собой, военрук, насчет прочих затрудняюсь. Ребята узнаваемы сразу, есть такой тип лиц, черты которых, несмотря на все возрастные прибыли и убыли, сохраняют юношеский рисунок до глубокой старости. Но того, кого я искал, на снимке не было.
– Вот они в пятом классе, видите, какие смешные, – всхлипнула Инна. Но меня больше интересовал девятый, когда 10-й "Б" еще назывался 9-й "А". Нет, нет, нет, нет… Вот. Великие боги Олимпа, бессмертные духи Петровки… Вот он, будущий хитрый лис, юный и прекрасный лисенок с развеселым глумливым взглядом и копной непокорных кудрей… Похолодевшей рукой я развернул альбом к Инне:
– Кто это?
– Это Саша Пономарев, наш изобретатель… Он в десятом перешел в математическую спецшколу, на Волхонке… стал физиком…
Что-то такое, видимо, произошло с моей физиономией, потому что Инна Леонидовна смотрела на меня уже не с испугом, а с откровенным ужасом. Я собрался с силами и проглотил загустевшую слюну.
– А фамилию… когда он сменил?
Инна растерянно подняла глаза к потолку.
– Ну да, он взял фамилию отчима… Не помню… По-моему, когда они забегали ко мне на первом курсе, он уже был Сахно…
Благослови, Боже, учителей и учительскую память.
– Он родственник физика Пономарева? Из Петербурга?
– Дед был ученым… Его, кажется, расстреляли…
Я немного пришел в себя и для верности прижал альбом к животу.
– Инна Леонидовна, за что же ваш Пономарев так не любил Каменцева и Логвинова?
Инна впилась в меня диким взглядом и прошептала:
– Не может быть… Невозможно… Я только вздохнул.
– Все возможно. Они ссорились в школе, враждовали?
– Ну… у них было соперничество…
– А потом? Были какие-то совместные дела? Может быть, как-то связанные с девушками?
Она энергично затрясла головой.
– Если что-то и было, мне об этом ничего не известно. Нет, Володя, я не верю. Не верю, и все. Это какая-то чепуха. И вообще, никто из ребят не способен…
– Подождите, Инна Леонидовна. Еще вопрос. Такое имя – Минашин Василий Георгиевич – вам о чем-нибудь говорит?
Она снова искренне задумалась, наморщив лоб. Инна была искренним человеком, редкое качество в наше время, вот что влекло к ней бывших учеников спустя столько лет после школы… Хотел бы я знать, как к ней относится теперешняя молодежь.
– Ну как же, – вдруг сказала Инна. – Конечно, говорит. Он работал у нас учителем труда. Правда, недолго. Уехал куда-то.
Еще классики заметили, что человеческая способность удивляться имеет конкретные пределы, которые вполне реально перешагнуть.
– Хорошо, последний вопрос, на всякий случай. Гурский Станислав Сергеевич.
Нет, о таком она не слышала. Загадочная стрелка в сторону Папы оставалась.
– Значит, так, Инна Леонидовна. О нашем разговоре попрошу вас никому не рассказывать. Более того, если кто-то придет, или позвонит, или даже назовет мое имя, хотя бы даже сам Пономарев, воздержитесь, пожалуйста, от каких-либо обсуждений. Это мой телефон на всякий случай. И еще…
По-прежнему держа в руках альбом, словно боясь расстаться с ним, я опять уставился на фотографию.
– Была у Пономарева подружка? Девочка, с которой у него были… ну, хорошие отношения?
Инна снова взглянула на меня со страхом. Потрясающий нос давно перестал отличаться по цвету от остального лица.
– Была.
* * *
– Володя, – сказала Полина, – я понимаю, тебе дороги это балконное окно и дверь, ты вложил в них много труда, но с таким позором жить нельзя. Скоро зима, а это прямо какая-то разруха в годы гражданской войны. Во вторник пойдем заказывать пластиковое окно, надо спешить, пока скидки и профиль еще родной немецкий, а не лицензионный.
Я слабо застонал.
* * *
– Но в чем его логика? – спросил Игорек. – Он что, не понимал, что ты можешь заметить эту его обрезку, что мы все равно вычислим и школу, и фамилию? Или он маньяк, душевнобольной, который и знать ничего не хочет?
– Да никакой он не больной и все прекрасно понимает, – ответил я. – По-моему, он что-то задумал. Вообще тип какой-то трагический.
– Все это вздор, – оборвал наши излияния Старик. – Володя, извини, но ты меня разочаровал. Свое знаменитое вдохновение ты потратил на рутинное милицейское расследование. Даже если твоя затея с этой девушкой – Жанна ее зовут, да? – если эта провокация и сработает, нам все равно нечего ему предъявить. Вы арестованы, потому что в подвале разорвало куртку нашего сотрудника? Сахно надо брать с поличным, и только так, надо было придумать какой-то ход с этим прибором, вот на что ты должен был употребить свои таланты, а не стращать по школам отличников народного образования.
– Георгий Глебыч, вы что же, считаете, что я не прав и вся версия насчет Сахно – ерунда?
– Да в том-то и беда, что ты, скорее всего, прав… Володя, у нас цейтнот, нам на пятки наступает ФСБ, а к ним подбирается ГРУ – разнюхали, слетаются… Нас тут даже прокуратура не защитит.
Старик покосился на Игорька, и я понял, что слышу продолжение какого-то недавнего спора. Граф Ивлев тут же взвился.
– Разрешите мне. Хотим мы того или нет, в наших руках судьба гениального открытия и гениального физика. Да, он воспользовался знаниями для сведения личных счетов, попытался ликвидировать воровского авторитета, но заметьте – не продал своего изобретения в Америку, не обогатился за этот счет – значит, в этом человеке жив патриотизм. Без сомнений, Сахно владеет записями Пономарева-старшего, это национальное достояние, поймите, мы стоим на пороге пересмотра самых фундаментальных понятий современной физики…
– Пересмотром понятий пусть занимается академик Деркач, – зарычал Старик. – А у нас свои заботы, Игорь Вячеславович. Пусть я худший патриот, чем Сахно, зато понимаю некоторые простые вещи. У нас нет ни малейших оснований его задержать, да и володина куртка пока что целехонька, а вот чекисты без всяких оснований уволокут твоего патриота куда ворон костей не заносил, и завтра все его секреты всплывут у американцев, а послезавтра эти же американцы решат, что нашу нефть они могут прекрасно добывать и без нас. И это еще в лучшем случае. А в худшем мы подарим какому-нибудь подонку такую власть, какая ему во сне не снилась, и во первых строках он избавится от нас с вами, уважаемый Игорь, потому что мы станем категорически не нужны во всероссийском масштабе. А дальше начнется такое, о чем лучше не думать и чего мы, на наше счастье, уже не увидим.
Игорек мрачно отвернулся.
– Все равно, я совершенно не согласен с таким приказом. Путь уж лучше огласка.
– Огласка чего? – ехидно поинтересовался Старик. Мне стало не по себе.
– Минуту, господа офицеры. Вы о чем? Какой приказ?
Игорек взглянул на меня с тоской.
– Да такой. Тебя небось и пошлют, Терминатор хренов.
* * *
Жанна оказалась крохотным встрепанным воробышком уже известного возраста – скорее даже не воробышком, а ежиком, благодаря стоящим клином коротко стриженым волосам и острому курносому носику – ни дать, ни взять, персонаж мультфильма. У Полины из одной ноги можно было бы сделать двух таких. Задрав голову, подруга преступного физика смотрела на меня со смесью ужаса и восторга.
– Саша говорил, что вы придете, – восхищенно прошептала она.
– Он что, здесь? – аккуратные немецкие пупырышки "вальтеровской" рукоятки тут же вдавились мне в ладонь.
– Нет, – все с тем же энтузиазмом откликнулась Жанна.
– Ага, – я понял, что надо ковать железо, пока горячо. – Вот что, Жанна, позвольте, я войду, и поговорим.
Через прихожую, завешанную какими-то халатами и фотографиями, мимо навороченного, в шлангах и амортизаторах, рогатого спортивного велосипеда я энергично препроводил ее на кухню, причем моя ладонь заняла у нее примерно полспины.
– Жанна, – сказал я, усадив ее на табуретку – крошка-ежик переплела пальцы прижатых к груди рук, сжавшись и по-прежнему глядя на меня расширенными глазами. – Отвечайте мне прямо и немедленно – за что он убил Логвинова и Каменцева?
– А вы знаете, – закричала Жанна, но опять-таки шепотом, – какие это были мерзавцы? Как они над ним измывались?
– Ничего не знаю, – меня терзало скверное предчувствие и до сердечной тоски захотелось закурить. – Это связано с компанией "Магма"?
– Нет… то есть я об этом ничего не знаю, ни о какой "Магме". Они над ним издевались в школе. Травили его, как могли… настоящие фашисты.
Действительность заскользила из-под пальцев.
– Ну да, а учителя труда он убил за то, что тот заставил его делать ручку для совка.
– Этого я не застала, я тогда училась в другой школе. – Жанна даже вытянула шею в страстном желании убедить. – Но он как-то страшно унизил Сашу, заставил его убираться, Саша занимался у него в каком-то кружке, вырезал… я не помню… кажется, подводную лодку…
Я тяжело опустился на стул с красной подушечкой и бессмысленно уставился на облупленную раму окна. За окном ветер качал ветку тополя с тремя оставшимися почерневшими листьями. Истина имеет свой собственный, неповторимый аромат; ложь может выглядеть в двадцать раз убедительней, но такого аромата у нее нет, и здесь не ошибешься. Я понял, что ежик не врет и ничего не путает, и я на самом деле столкнулся с развязкой старинной школьной распри. Ко мне вдруг подступила невыносимая усталость, иметь дело с безумными – тяжкая работа.
– Мать вашу конем так нехорошо через семь гробов с присвистом! – заорал я. Все Светы стервы, все Жанны чокнутые, закон природы, ничего не поделаешь. – Вы были детьми, учились в школе тридцать лет назад, какого хрена? Да что бы там ни было, за это не убивают!
– Саша говорит, – патетически заявила Жанна, – что настоящая жизнь была именно тогда. Ну, и еще немного в студенческие годы, а дальше пошло уже сплошное корыстолюбие. Знаете, я тоже не понимаю этого странного напутствия: "Сегодня вы вступаете в жизнь…" А до этого что было? Смерть, что ли? – она выразительно пожала воробьиными плечиками.
– Что он за такой чертов Питер Пэн, – пробурчал я. – Вечно хочет оставаться ребенком? И народ при этом крошить?
Тут моя хозяйка поспешила сменить тему.
– Давайте я вас угощу чаем, – предложила она, вновь глядя на меня сияющими глазами. – У меня совершенно потрясающий цейлонский чай, представляете, настоящий, со Шри Ланки! Спорю, что вы такого даже не видели!
– Давайте, – согласился я. – И продолжим нашу изящную беседу. Кого еще он убил?
– Не знаю, – Жанна оглянулась на меня с прежним ужасом – невероятно, с какой скоростью менялись у нее настроения. – Кажется, еще этого парня… ну, который мучил его в армии. Скажите, что ему грозит? Что с ни могут сделать? Он ведь гениальный физик!
– Закон для всех одинаков. Вам не противно было во всем этом участвовать?
Она всхлипнула.
– Я и не участвовала. Он просто приходил и рассказывал. У него ведь никого нет…
– Ну хорошо, просто выслушивать все это?
Она хлюпнула громче. Вышло внушительно.
– Я даже не помню, когда его не любила…
Черт знает почему Жанна начала мне нравиться.
– Как по-вашему, его можно склонить к сотрудничеству?
Жанна зачарованно устремила взор в какие-то выси.
– Он обречен, я это знаю… И он знает… Вы опоздали, ему уже никто не нужен.
Хваленый чай оказался зверски ароматизирован, плотные, почти вязкие приторные запахи наполнили кухню. Тоска захлестнула меня еще острее.
– Жанна, вы ему указывали – как одеваться, что покупать из вещей?
Она взглянула на меня с изумлением:
– Конечно, нет. Какой же мужчина это потерпит? Я, правда, пыталась советовать… – тут до нее дошла суть вопроса, она поняла, но спрашивать ничего не стала, а радостно заулыбалась, чем понравилась мне еще больше. – Владимир… можно называть вас Володей? Володя, эта женщина вам не подходит. Поверьте, вы не будете с ней счастливы!
– Она очень красивая, – вздохнул я.
– Ну и что? – воскликнула Жанна, но теперь уже не шепотом, а во весь голос, – Володя, красота – ведь это на полгода! Ни в коем случае, послушайте меня, я знаю, что говорю!
– Ладно, пошли дальше. Записи Пономарева-старшего у него?
– Да, у Елены Александровны целый архив! Представляете, они сохранили его даже в блокаду! Он одно время хранился у меня, но теперь Саша все унес… Не знаю куда…
– Хорошо, а вам что-нибудь известно об информационном поле?
Она темпераментно потрясла головой.
– Я в этой физике ни бум-бум. А объяснять Саша не любит… и не умеет, учитель из него никакой…
Тут ее лицо осветилось прямо-таки материнской улыбкой.
– Это он вам велел во всем сознаваться?
– Он сказал, что я ни при чем, и мне ничего не будет.
– Хочется верить… Хорошо, слушайтесь вашего Сашу и рассказывайте дальше. Откуда в этой истории взялся Абрек? Ну, Реваз Чхаидзе, криминальный авторитет? Что у него за дела… с Сашей?
Глаза Жанны вновь наполнились слезами.
– Они страшно разругались… Саша пришел пьяный, обзывал сам себя последними словами, говорил – я трус, я дерьмо, надо было самому брать пистолет и идти рассчитаться, а я прячусь… Еще говорил про какие-то деньги… Резо – друг его отца, он им с Еленой Александровной очень помогал, он Сашу знает с детства…
– Когда был этот разговор?
– Во вторник… И Саша потом пропал. Забрал все документы, все фотографии, и уехал куда-то, и трубку не берет… Вы не знаете, где он?