Он был уже внизу, когда в дверь забарабанили пришедшие на первую утреннюю тренировку спортсмены. С облегченным вздохом впустив ребят, он пошел осматривать помещения. Надо было все же выяснить, как пролезли в здание ночные посетители. Из всех помещений на первом этаже запирались только кабинет директора и медпункт. Кабинет директора исключался, потому как на его окне стояла решетка. Медпункт Павел легко открывал ножом, так как замок был защелкивающийся. Он там иногда ночевал на кушетке. Открыв с помощью ножа медпункт, он осмотрел форточку. Форточка была закрыта. Закрывалась она на примитивный запор, но снаружи нипочем не откроешь. Ни в одной подсобке двери не были взломаны, все были аккуратно прикрыты, и даже дверь служебного входа так и стояла заложенная на засов. Так что, создавалось впечатление, будто злоумышленники улетели через вентиляцию. А вот как попали в здание?.. Был еще склад внизу. Дверь его выходила на опоясывающую машинное отделение галерею. Там хранилось всевозможное барахло, в основном туристское; не раз использовавшиеся спальные мешки, многие прожжены и неаккуратно залатаны, вылинявшие палатки, лыжи и лыжные ботинки. Склад запирался на внутренний замок, и единственный ключ был у старшего тренера. С улицы, на высоте метра в три, имелась отдушина, но она была забрана решеткой, сваренной из толстенного арматурного прута.
- Черт, как же они залезли? - пробормотал Павел, дергая дверь склада.
Когда Павел шел с дежурства через сквер, он все больше укреплялся в мысли, что надо идти в милицию. И хоть после бессонной ночи основательно болела голова, и резало глаза, он направился в районный отдел.
Долго пришлось ждать, пока дежурный наговорится по телефону. Наконец он отложил трубку и вопросительно уставился на Павла. В райотделе Павел не бывал с самого начала перестройки и сразу обратил внимание на черты нового времени; дежурный сидел в отдалении от стекла, а в стекле отсутствовало привычное окошко, был приделан микрофон. Хоть стекло и не было пуленепробиваемым. А еще с внутренней стороны окон появились грубо сделанные и грубо приваренные к штырям, вбитым в стену, стальные ставни с бойницами. Как писатель, работающий в приключенческоавнтюрном жанре, Павел тут же профессиональным оком оценил бюрократический формализм и глупость этих ставень. Был бы он бандитом или террористом, и планировал бы захват этого отделения, то не стал бы ломиться через главный вход. Окно вестибюля выходило в заросший кленами укромный закоулок, ставень на нем, естественно, не было. Достаточно поставить к нему одного стрелка и все, находящиеся в дежурной части, особенно при закрытых ставнях, окажутся в мышеловке. Под прикрытием стрелка штурмовая группа преспокойно и без потерь может ворваться в дежурную часть.
Наклонившись к микрофону, Павел заговорил:
- Видите ли, какое дело… Меня несколько раз пытались убить. К кому мне обратиться?
Дежурный долго глядел на него, потом резко вскочил, подбежал к железной двери, тоже появившейся в последнее время на месте хлипкой фанерной, щелкнул замок или задвижка, дежурный высунулся из-за двери, сказал:
- А ну-ка дыхни…
Павел набрал побольше воздуху в легкие и дыхнул на старлея. Тот старательно принюхался, без дураков выполняя свой служебный долг. Потом захлопнул дверь, вернулся к столу, поднял телефонную трубку, еще помедлил, видимо колеблясь, кому, все же, подложить свинью, наконец, выбрал жертву и решительно нажал на кнопку, или перекинул тумблер, Павлу видно не было, как там у него устроен селектор. Скороговоркой что-то пробормотал в микрофон, выслушал ответ, хмуро бросил, снова высунувшись из двери:
- Иди на второй этаж, двадцать седьмой кабинет.
Павел поднялся по грязной лестнице с выщербленными ступенями, будто по ней следователи не раз таскали тяжеленные сейфы в виде вещьдоков, прошел по узкому, мрачному, обшарпанному коридору, нашел облезлую дверь с числом двадцать семь, постучал. Из-за двери донесся недовольный скрипучий голос:
- Пройдите!..
Он вошел, подумал отстранено, что, видимо, из-за такой вот обстановки постоянно циркулируют слухи, будто "менты" подозреваемых или просто задержанных бьют на допросах, а иногда и вовсе убивают. Ну почему все отделения милиции выглядят, как близнецы из одной семейки алкашей и наркоманов?! Везде обшарпанные коридоры, облезлые двери, со следами неоднократных взломов замков, будто обитатели кабинетов не реже одного раза в неделю ключи теряют, выщербленный грязный пол, да еще застеленный каким-то невообразимым линолеумом, будто специально подобранного защитного цвета. Расстели его на гнилом болоте и не определишь, где кончается болото и начинается половое покрытие.
За столом сидел молоденький лейтенант. Неприветливо глядя на Павла, спросил раздраженно:
- Это тебя пытались убить?
- Меня… - проговорил Павел, подходя к столу.
Лейтенант не озаботился, следуя заветам капитана Жеглова, убрать бумаги в стол, или хотя бы перевернуть текстом вниз. Видимо ни один преступник гроша ломаного не дал бы за всю груду.
- Что-то незаметно, что тебя пытались убить… - проворчал лейтенант, мотнул головой в сторону подозрительного стула: - Садись, рассказывай…
Стул был подозрителен в том смысле, что запросто мог развалиться под Павлом. Осторожно опустившись на жалобно заскрипевший предмет мебели муниципальной собственности, Павле принялся сбивчиво рассказывать. Лейтенант перебирал бумаги, раскладывая их по нескольким стопкам. Когда Павел умолк, он еще долго сортировал листки серой бумаги. Некоторые из них были исписаны корявым почерком, другие щеголяли ровной машинописью. Наконец лейтенант спросил:
- Так значит, ты не знаешь, кто и за что пытался тебя убить?
- В том то и дело… - расстроено обронил Павел.
- А нам, откуда знать? - раздраженно проговорил лейтенант. - Может, тебе все это приснилось? Может, мнительность? У нас тут по сотне в день приходят, и все жалуются, что их хотят убить. Один задолбал весь отдел: какие-то инопланетяне у него каждую ночь стены сверлят, потом психотронный газ пускают, а по воскресеньям еще и психотронными лучами облучают. И ведь в дурдом не забирают! Говорят - нормальный…
- Но мне же не почудилось! И с бритвой нападали. Три раза за неделю машинами задавить пытались. А сегодня на дежурстве всю ночь по бассейну искали…
- И не нашли? - с непонятным выражением спросил лейтенант.
- Их всего трое было. А чтобы в бассейне человека поймать, нужно не меньше взвода…
- Вот видишь…
- Ну что мне делать?!
- По ночам не шляться. А на дежурстве все двери и окна покрепче запирать.
Павел вдруг озлился:
- Товарищ лейтенант, а почему это вы со мной на "ты" разговариваете? Я ведь вам не тыкаю, хотя раза в два старше вас… Что, по моей седине не видно?..
Седина основательно побила волосы Павла еще после того случай, в тайге. И то сказать, не супермен, чай, а в переделке побывал такой, что не всякий спецназовец живым выпутается. А в последние годы только добавлялось белизны. Впрочем, молоденькие поэтессы находили это пикантным; седая шевелюра к молодому и свежему лицу.
Лейтенант нисколько не смутился, но и приветливости в голосе не добавилось:
- А что я сделаю? Охрану вам приставлю? Да у меня каждую ночь по паре неопознанных трупов!
- Ну, так поглядите на меня! Хоть один труп потом опознаете…
Лейтенант отложил бумажку, облокотился о стол, подперев щеку ладонью, долго глядел на Павла, наконец, спросил:
- И у вас никаких соображений? Никому на мозоль не наступали? Ничью жену не трахали?
- Да в том-то и дело!..
- Знаете, тут все может быть очень просто: бригадиры новичков крестят.
- Это как?! - опешил Павел.
- Ну, когда в группировку новичка принимают, приказывают кого-нибудь замочить… Может, у них принципы взыграли? Вы ж от них столько раз увернулись…
- Ну, сделайте что-нибудь!..
- Охрану вам приставить? Взвод автоматчиков?.. - ласково спросил лейтенант. - Так ведь нету у меня взвода. Разве что самому вас сторожить? А кто за меня мою работу делать будет?..
- Неопознанные трупы считать… - сочувственно покачал головой Павел.
Павел смотрел на лейтенанта, тоскливо ощущая, как медленно накатывает безысходность. Лейтенант молча, но уже с сочувствием смотрел на него. В конце концов, сказал, доставая из стола несколько листов серой бумаги:
- Вы вот что, все опишите, как было. Не забудьте имя, отчество, фамилию, год рождения, паспортные данные, адрес, - он тяжко вздохнул, добавил уныло: - В случае угрозы убийством, заявление от вас я принять обязан…
Павел взял бумагу, вздохнул, пристроил на краешке стола и принялся писать. Незаметно увлекся, скупой текст заявления расцветил яркими образами, оживил метафорами, добавил кое-что еще из художественного арсенала литератора. Лейтенант продолжал возню с бумагами и, похоже, это у него было на весь день. Некоторые он внимательно прочитывал, некоторое время размышлял, аккуратно комкал и отправлял в корзину, другие прочитывал по два раза, размышлял еще дольше и укладывал в папки. Когда Павел закончил, лейтенант внимательно прочел листы, сказал:
- Здорово пишете. Прямо, детективный рассказ получился… На слесаря не похоже…
- Я ж университет заканчивал… - пробормотал Павел, и почему-то смутился.
- А чего по специальности не работаете?
- Так вышло… - Павел пожал плечами, нехотя обронил: - Мозговая травма. Преподавать не могу, тем более в пэтэу или в школе.
- Ах, мозгова-ая… - понимающе протянул лейтенант.
- Да не псих я, проверьте. В дурдоме не лежал… - и тут же подумал, что вполне возможно, и приступы беспричинной тоски, и депрессии, мучающие его с восемьдесят восьмого года, как раз и являются следствием его травмы. А может, и писательский дар, неожиданно свалившийся на него, тоже из-за травмы? Как раз в восемьдесят восьмом году у него сам собой получился яркий, великолепный, эмоциональный рассказ…
- Ну ладно, ладно… Вы поосторожнее, и если что - звоните. Сами ничего не предпринимайте. Если они вас пасут, наверняка видели, как вы в милицию пошли, может, отстанут…
Выйдя из милиции, он медленно побрел к автобусной остановке. Собственно говоря, а чего это он расписался в собственном бессилии? Тоже мне, нашли быка на бойне… Для начала надо обмозговать все это дело и вычислить, кому все же он мог любимую мозоль оттоптать? А ну как, и правда, ниточка тянется к тому, давнему делу? Что там могло быть такого, что возымело продолжение? Тех ребят он до того не видел. Просто, показались подозрительными, он и пошел по их следу. Им тоже показалось подозрительным, что по их следу кто-то идет, вот и подстерегли. Стоп! А как они могли узнать, что по их следу кто-то идет? В тех местах равнинная черная тайга, никак, ни с дерева, ни со склона далеко не глянешь, по причине отсутствия всяких склонов и долин. Выходило, что именно его они и ждали. Как ему тогда это в голову не пришло! Хотя, что могло прийти в голову, второй раз основательно ушибленную? Он следователю не смог даже место показать, где остались трупы. Поначалу месяца два валялся с амнезией, а потом поисковую группу проводить не смог, по причине того, что чуть ли не год ходить не мог. Трупы так и не нашли. Да в тайге труп за год без следа исчезает. До осени всякое зубастое население поработает, а зимой под снегом мыши и косточки источат. Только и осталось улик, что три дырки от автоматных пуль в теле Павла, и те сквозные, да шесть крупных алмазов, которые он сдал по акту следователю. Следователь под конец пришел к убеждению, что трупы наличествовали только в воображении Павла. Зато долго и въедливо выспрашивал про алмазы. Говорил, что таких алмазов ни в одном месторождении нет. Их сразу отправили на экспертизу, чтобы выяснить, откуда украдены, но оказалось, что по составу они не соответствуют ни одному известному месторождению. А Павел хорошо помнил… Вернее, вспомнил после амнезии, как тяжелая пуля системы Бреннеке опрокинула в траву того, с автоматом, и хруст височной кости губастого парня под краем жесткой подошвы кирзача, и хряский удар стволом ружья тому, мордастому, чем-то похожему на двухпудовую гирю, в основание черепа, и фонтан крови из-под клыков Вагая, рванувшего упавшего за глотку… Тот, четвертый, мосластый и кряжистый мужичина, не мог спохватиться через столько лет, ему и тогда незачем было тащить полуживого Павла по тайге.
А вдруг теперь обстоятельства изменились? Тогда Павел ему нужен был живым, а теперь, соответственно, наоборот, мертвым? Черт! Тут уж вообще не за что зацепиться. Придется ждать нового выпада неведомых противников. И смотреть по сторонам в оба, чтобы не подставиться под удар.
Дома он вяло позавтракал. Анна Сергеевна спросила участливо:
- Чего это ты? Будто с лица спал…
- Да пришлось поработать всю ночь, - устало обронил он. - Пойду, вздремну…
В своей комнате он немного посидел на кровати. Однако чувствовал, что взвинченные нервы не позволят уснуть. Поднявшись, он вытащил из шифоньера свой сундучок, собрал ружье, прислонил к стене. Перебрал боеприпасы - не густо. Полбанки дымного пороха, пуль нет, картечи тоже. Только в мешочке килограмма три мелкой дроби. Ничего! Выгреб десятка три латунных гильз, быстро снарядил капсюлями, отмерил пороху, запыжевал. Сходил на кухню, принес несколько полиэтиленовых мешочков, нарезал их аккуратными квадратиками и принялся отмерять меркой дробь. Заряды заворачивал в полиэтилен, затягивал суровой дратвой. Когда закончил, вложил патроны в патронташ, полюбовался. От такого подарочка и десять хирургов не заштопают. Говорят, такую штучку, и бронежилет не держит. Поставив ружье у изголовья кровати, достал со дна сундучка свой охотничий нож. Ножны из толстой кожи с массивными медными заклепками хранили память долгих таежных путешествий. Медленно вытянул клинок из ножен. Ухватистая рукоятка из оленьего рога будто прилипла к ладони. Лезвие, кованное безвестным умельцем лет сто, а может и двести, назад, тускло блеснуло в лучике солнца, пробившимся сквозь занавеску. В своих походах, перед выходом к жилью, Павел этим ножом легко сбривал отросшую бороду. Нож ему подарил в Саянах древний старик-пасечник, когда они вчетвером вышли к его пасеке после знаменитого кораблекрушения. Тогда они путешествовали вчетвером на катере, и угораздило их налететь на топляк. Катер, естественно, со всем добром затонул, а им пришлось выбираться из тайги на своих двоих. Хорошо хоть осторожный, много повидавший Батышев, не разрешал никому даже штормовку снять, хоть и стояла жара, и жутко хотелось всем позагорать на ходу. Батышев просил не распространяться в подробностях об этой экспедиции, но болтун и хохмач Олег раззвонил по всему университету, и с тех пор Батышева иначе как Робинзон Крузо никто не называл. Коллеги ровесники - в глаза, студенты - за глаза.
На пасеке они отдыхали целый день. Старик кормил их медом, поил душистой медовухой и все удивлялся, как это они без всякой еды столько дней идут по тайге и даже не похудели. Чем-то ему приглянулся Павел, и он достал этот нож со дна старинного, окованного медными полосами, сундука. Рассказал, что его отец привез с японской войны самурайский меч, добытый в бою. Из его лезвия деревенский кузнец и сделал четыре охотничьих ножа. Поскольку у него, пасечника, близких родственников нет, то пусть хорошей вещью владеет хороший человек Павел. Нож был замечательный, он почти не тупился, почти не ржавел. Павел сделал анализ металла на кафедре химии, оказалось - обычная сталь, но с жутким количеством самых невероятных примесей. Что свидетельствовало о большой ценности самурайского меча. Странно, что ни один офицер не заинтересовался трофеем, и не купил его у солдата. Впрочем, может, солдат посчитал дороже денег, иметь в тайге надежное оружие.
Подкинув нож, Павел ловко поймал его за рукоятку, сказал угрожающе:
- Ну, мы еще поглядим… Залить водяры - и в бассейн… Вашу мать… Спасение утопающих, дело рук самих утопающих… Вот и будем спасаться, как можем. Добавим тебе, лейтенант, неопознанных жмуриков. Сам напросился…
Глава 4
Грузите апельсины бочками
Проснувшись после полудня, Павел послонялся по двору, вяло размышляя о проклятой загадке. Потом пообедал. После чего жизнь показалась не такой мрачной и унылой, как вчера. Хоть обед и состоял из опостылевшей картошки с подсолнечным маслом и соленых огурцов. Грибы следовало поберечь на зиму, неизвестно как себя поведет начальство, озабоченное в основном не благополучием подвластного населения, а своим личным благополучием: вдруг да вообще перестанет зарплату платить? Он прошел в свою комнату, сел за стол, придвинул к себе общую тетрадь, новую, пахнущую клеем и свежей ледериновой обложкой. Задумчиво раскрыл на первой странице, помедлил, и вывел крупными буквами - "Оползень". Посидел еще немножко, подумал, и чуть ниже написал: - "роман". Перевернул страничку и сверху озаглавил: - "План композиции". Он никогда не начинал писать вещь, пока не сложится в уме полностью сюжет, не выкристаллизуется композиция, и в этой пустой клетке, или, скорее, старинной этажерке, не начнут появляться, пусть в виде призрачных картинок, эпизоды будущей вещи.
Его давно мучила проклятая тема: кто они? Нынешнее поколение сорокалетних… Кто он, Павел? Что он значит в этой жизни? Или, правда, что он всего лишь мусор? Подсеки его какой подонок на дороге, никто и не заметит… Как-то все мгновенно переменилось; люди, которых он знал с детства, вдруг стали какими-то чужими, злобными, агрессивными, способными на поступки, которых раньше от них и ожидать показалось бы безумием. Другие опустились, замкнулись сами на себя, и даже глаза их как бы перевернулись и теперь смотрят вовнутрь, смотрят внутрь себя и ничего там не видят - только мрак, или зловонный туман, как над гнилым болотом, источающий ядовитые миазмы отчаяния.
В своих странствиях по тайге Павел часто встречал старые оползни. Оползень имелся даже неподалеку от его родного Урмана. В Урмане всю жизнь прожили дед с бабкой Лоскутовы. Так что, отец Павла, постранствовав по Сибири, просто вернулся в родной дом. Из Сыпчугура они уехали, когда Павел окончил четвертый класс. Так что в Урмане он пошел в пятый. Дед с бабкой жили в крошечном домике на окраине, в котором имелась только одна комната три на четыре метра, да кухонька. Месяца три они жили ввосьмером в этой комнатушке, потом матери дали квартиру в новом четырехэтажном доме, единственном на весь Урман. Старики поселились в Урмане сразу после гражданской войны и устроились на работу "шкрабами", школьными работниками. Потому как в стране бушевала лютая борьба с неграмотностью, а большая часть грамотных людей сбежала из России, так как была не только грамотной, но и умной. Дальновидно рассудив, что новая власть обязательно за свои неудачи будет искать козлов отпущения. Так и получилось, кто не сбежал в гражданскую, тех забили в тридцать седьмом и последующих, когда они уже окончательно извели безграмотность.