Пётр внимательно слушал, ощущая, как его душа покрывается уродливой ледяной коркой, а волосы на голове начинают неприятно шевелиться. Сотни кораблей, безжалостно разграбленных и пущенных на морское дно, многие тысячи убитых и повешенных моряков, зверски изнасилованные женщины, дети, проданные на невольничьи рынки барбаресок, замученные до смерти узники, за которых друзья и родственники не торопились выплатить назначенный выкуп…
"Зверство сплошное, скотство уродливое, мать их всех!", – так и кипел от негодования человеколюбивый и обожающий справедливость внутренний голос. – "А эти мастера художественного слова – из будущих веков – они-то куда смотрели? По их утверждениям, книгам и фильмам получается, что и среди пиратов частенько встречались люди благородные, не чуждые доброте и милосердию…. Ложь голимая, наглая и беспардонная! Не бывает – по определению – благородных флибустьеров!".
После прокурора выступали многочисленные свидетели и свидетельницы. После их показаний Петьку (во сне) даже слегка замутило, более того, нестерпимо захотелось – лично – порубить в домашнюю лапшу пару-тройку матёрых и жестокосердных пиратов. Типа – внести посильную лепту в дело справедливого и неотвратимого возмездия…
Наконец, уже, очевидно, изнывая от подступившей дневной жары, Главный предложил высказаться городскому адвокату. Высокий, седобородый господин – самого благородного вида – величественно поднялся на помост, держа на вытянутых руках обычную кухонную деревянную доску, на который лежал розовый язык ("Похоже – говяжий!", – не преминул отметить внутренний голос), пронзённый острым кинжалом. Седобородый господин – под одобрительные и восторженные крики зрителей – важно и многозначительно продемонстрировал всем присутствующим дощечку – с пришпиленным к ней полуфабрикатом.
– Торжественно извещает судей и почтеннейшую публику, что ему нечего сказать в защиту подсудимого, – скучающим и вялым голосом сообщил Людвиг и неожиданно предложил: – Может быть, старина, пойдём отсюда, а? Ничего интересного уже не предвидится. Так, одна сплошная ерунда ерундовая…. А, вот, свободных мест в окрестных кабачках – минут через двадцать-тридцать – уже будет не найти…. Как же, такой красочный и захватывающий спектакль! Полагается хорошенько обмыть-спрыснуть такое дело…. Предлагаю – прямо сейчас – направиться в "Белую ласточку" и занять там самые козырные и удобные места. Губернатор и Ольга – после завершения финальной мизансцены – тоже подойдут туда…
– Высокий Суд удаляется на совещание! – объявил Главный. – Прошу уважаемых горожан не расходиться, через восемь-десять минут будет оглашён окончательный приговор…
– Ладно, пошли! – решил Петька. – Тут, похоже, разберутся и без нас…
Когда до дверей трактирчика оставалось метров пятнадцать-двадцать, его нос уловил какой-то странный и очень неприятный запах, Пётр звонко чихнул и обернулся.
Там, над самым центром города, медленно и плавно, слегка покачиваясь, поднимался столб желто-чёрного, нестерпимо вонючего дыма.
– Жил чернобородый Эдвард Теч – как скотина вонючая! И умер, насмердев напоследок на всю округу! – ёмко резюмировал Людвиг Лаудруп. – Ну, господин Пьер, пошли? Давай-ка – для начала – накатим по стаканчику ямайского рома! Не хочешь? Ладно, винцом побалуемся…
Они сидели за столиком возле открытого окна и, попивая пахучее апельсиновое вино, лениво трепались о всяких разностях.
– О, вон твоя Ольга идёт! – объявил Лаудруп. – Сейчас у нас будут проблемы, связанные с употреблением алкоголя…
По тротуару, мощёному диким камнем, медленно шла, откинув на плечи капюшон тёмно-синего плаща, Мария Гавриловна.
– Петя! – улыбнувшись, звонко прокричала девушка, шутливо грозя ему тоненьким пальчиком. – Не увлекайся, пожалуйста, хмельным! Тебе же завтра вести машину!
– Хорошо, не буду! – пообещал Петька и проснулся…
Запах старого железа, ленивые солнечные зайчики на досчатом некрашеном полу, затёкшая поясница, лёгкий озноб, тоненький мышиный писк. Он внимательно осмотрелся, поворачивая голову вправо-влево, и печально подытожил:
– Итак, я нахожусь в плену, в помещении старой кузницы. Гусарской сабли на боку, естественно, не наблюдается…. Сижу, прислонённый спиной к чёрной бревенчатой стене. Причём, сижу на холодном полу, поэтому и задница слегка заледенела. Руки свободны, а, вот, ноги…. Ноги – с помощью двух пар каторжных кандалов – прикованы к каким-то чугунным, визуально очень тяжёлым конструкциям…. Ага, справа от меня на полу стоит кувшин с жидкостью и щербатое блюдце с куском серого хлеба. Наглые мыши снуют рядом, явно намериваясь полакомиться хлебной корочкой. Слева, похоже, располагается ночной горшок…. Полный сервис на дому, короче говоря. Ладно, с этим потом разберёмся…. А, вот, почему – в этом странном сне – Людвиг Лаудруп называл Марию Гавриловну – Ольгой? И эта её насквозь непонятная фраза, мол: – "Тебе же завтра вести машину"? Как прикажете понимать данное высказывание? Особенно учитывая то обстоятельство, что прав на вождение автомобиля у меня никогда не было? Очень похоже, что вся эта сцена – с судом над кровавым Эдвардом Течем – была обыкновенной исторической "реконструкцией"…. Следовательно, кто-то мне ненавязчиво подсказывает, что мы с Машей, во-первых, всё же, переместимся в двадцать первый век. Во-вторых, она будет называть меня "Петей", что говорит о многом. В-третьих, я научусь водить машину. И, в-четвёртых, при легализации в Будущем Марии Гавриловне будут выправлены документы на имя – "Ольга"…. Если, конечно, я всё понял правильно…
Глава восемнадцатая
Дела тюремные
Он резко отодвинулся от бревенчатой стены и, опираясь ладонями о холодные доски пола, поднялся на ноги. Кандальные цепи оказались достаточно длинными, так что у Петра образовалась зона, где он мог – относительно свободно – перемещаться: круг с диаметром примерно метр с небольшим.
Гаркнув на наглых и суетливых мышей, тут же разбежавшихся по своим норкам, и справив малую нужду, Петька носком ботика отодвинул ночной горшок в сторону и присел на корточки рядом с кувшином и блюдцем. В голове негромко пощёлкивало-побрякивало, словно бы с сильнейшего похмелья, но – помимо сильнейшей жажды – наблюдался и зверский аппетит. Он быстро сжевал-умял кусок серого хлеба, жадно запивая его чуть сладковатой жидкостью из керамического кувшина.
"Не иначе, в воду подмешали вчерашнего сонного мёда", – предположил осторожный внутренний голос. – "Обычная тюремная практика: чем узник больше спит, тем легче его, мерзавца, охранять. И кормить, при этом, заключённого на убой не следует, мол, чем меньше калорий попадает в его организм, тем эффективнее действует снотворное…. Воздерживаться от усыпляющего питья? Легко сказать, да трудно сделать: пить очень уж хочется. Просто нестерпимо…".
Послышался противный скрип, приоткрылась покосившаяся дверь, и в помещение вошёл старик – в ветхом заплатанном зипуне, с непокрытой рыжеволосой головой – несший в правой руке большую плетёную корзинку, наполненную колотыми берёзовыми дровами.
– О, барин проснулся! – притворно обрадовался дедуля. – Замёрз, небось, родимый? Ничего, сейчас я печку растоплю по-быстрому, согреешься! Она, правда, дымит немного. Только ничего с этим не поделать. Потом, когда печные камни нагреются и покраснеют, то и дым перестанет выходить из печного зева, будет весь – без остатка – улетать в трубу…
– Разговорчивый ты, батяня, – болезненно усмехнулся Пётр, усиленно массируя виски подушечками пальцев. – И тембр голоса знакомый и эти рыжие волосы. Мажордом Жано тебе, часом, не сыном ли приходится? А конюх Емеля, может быть, внуком?
– Всё так барин, угадал.
– Что же ты, дедушка, на господ руку поднимаешь? Нехорошо это, не по-божески. Зачем тяжкий грех берёшь на душу?
Старик, молча, загрузил в топку печи дрова, запихал под самый низ поленьев большой кусок бело-розовой бересты, часто-часто пощёлкал кремниевым кресалом и, тщательно прикрыв печную дверцу, ответил – вопросом на вопрос:
– А, вот, кто – для меня – господа? Лично для меня? Для моих детей, внуков и правнуков? Старая княгиня Елизавета Алексеевна? Молодой князь Глеб и его польская жена-раскрасавица? Нет, барин, нет…. Это господа, что называется, "дальние". Как те крылатые Небожители, про которых речистые попы нам по праздникам рассказывают в церквях…. Господин у нас, крепостных, всегда один. Это управитель барский, для нас – княжеский. Только от него, единственного, всё зависит: и горе горькое мужицкое, и радости крохотные да редкие. Если настоящий управитель имеется в поместье, конечно…
– А в Нефёдовке, значит, имеется? – скучающе уточнил Петька, уже понимая, какой ответ услышит.
– Появился намедни, кличут Николаем Николаевичем. Настоящий такой мужчина, прямо-таки каменный…. В том смысле, что с таким шутки плохи. То есть, совсем невозможны. Лучше уж сразу наложить руки на себя, предварительно надев чистое исподнее…. Опять же, пошли в народе бойкие разговоры, что, мол, скоро нашу Нефёдовку будут продавать. И здесь очень многое зависит от управляющего. То есть, от старого…. Ведь, именно он будет все дела сдавать управляющему новому. Замолвит словечко доброе, и мой старший сынок так и останется в мажордомах, на должности сладкой и не пыльной. Не замолвит, и Жано опять превратится в обычного сиволапого Ваньку…. Вот, оно и получается, что Николай Николаевич сейчас для всех дворовых – самый-самый главный. Главней уже не бывает. И все его приказания-желания выполнять следует старательно и полностью, сразу же, без вопросов и промедления. Дабы управитель не разгневался…
– Понятно излагаешь, дедушка, – одобрил Пётр. – Доходчиво, прямо и однозначно. А, скажи-ка мне, дорогой, где сейчас находится уважаемый Николай Николаевич? Мне бы переговорить с ним, поболтать о делах важных и неотлагательных…
– Дык, разыскивает твою милость.
– Меня? Ты ничего, часом, не путаешь?
– Тебя все сейчас разыскивают, с самого раннего утра, – тяжело и чуть смущённо вздохнул старик. – Даже молодая княгиня Ванда – с ружьём в нежных ручках – ускакала вместе с другими…. Не знаю я толком, что да как, извини, барин. Вот, вернётся управитель Николай Николаевич, он тебе, милостивец, сразу всё и расскажет. Поговорите с ним, может, оно и сладится ещё – к взаимному удовольствию…
Пётр недовольно покачал головой и, не придумав новых достойных вопросов, поменял тему разговора:
– А как по поводу – покушать? Выпить? Нехорошо – морить ближнего своего голодом и жаждой…. Грех это!
– Сейчас принесу, барин. Сейчас! – засмущавшись, пообещал рыжеволосый дедок, подходя к двери. – Только мне строго велено – близко не подходить к тебе. Мол, набросишься неожиданно и задушишь до смерти. Ничего, я длинной печной кочергой пододвину еду-питьё…
Пётр поел-попил, поспал, проснулся, снова поел. Всё бы и ничего, но в качестве питья тюремный страж упрямо предлагал только кипячёную воду, слегка разбавленную сонным мёдом.
– Что велено, то и даю, – извинительно сообщил старик. – Хлеб, варёное мясо и водичка – та самая, сам понимаешь, какая…. Строгий приказ управителя. Не могу нарушить. Пожить ещё хочется немного, правнуков понянчить…
Николаич появился уже ближе к вечеру, когда вместо светло-жёлтых утренних зайчиков по некрашеному полу старой кузни уже вовсю скакали солнечные зайцы тёмно-малиновые, то бишь, предзакатные.
– Всё, Сидор, зажги пару свечей и на сегодня свободен, – хмуро кивнул старику княжеский управляющий. – Придёшь сюда утром, когда сторожевых собак загонишь в псарню. Накормишь-напоишь барина, вынесешь ночную посудину. Ближе к полудню потолкуем с тобой. Получишь подробные инструкции – на то время, что я буду в отъезде…
Дождавшись, когда пожилой человек зажжёт свечные огарки и уберётся восвояси, Николаич подошёл к неказистой печи, с видимым удовольствием погрел озябшие ладони о бока-грани тёплых камней, щедро обмазанных бело-серой извёсткой, обернулся, внимательно посмотрел на пленника и мягко предложил:
– Спрашивайте, господин подполковник, он же – Великий Магистр. Спрашивайте!
– Мой, э-э-э…, внезапный арест был санкционирован лично Глебом Сергеевичем Нефёдовым? – Пётр сразу же спросил о том, что его волновало больше всего. – И Ольга в курсе?
– Нет, конечно же. Они люди, безусловно, благородные и мягкотелые, не способные на такие жёсткие и решительные поступки.
– Тогда в чём же дело, уважаемый рыцарь плаща и кинжала?
– Как раз в том самом, что я слишком много лет жизни отдал различным секретным службам: КГБ, ГРУ, чуть позже – ФСБ. Въелись в кровь, так сказать, основополагающие и главенствующие принципы. С этим уже ничего не поделать, не изменить…. А самый главный принцип – всех спецслужб этого грешного мира – гласит: – "Никогда нельзя оставлять на свободе ключевых свидетелей судьбоносных событий. И, вообще, по возможности, лучше их, то бишь, ключевых свидетелей, безжалостно убивать".
– Это я-то – ключевой свидетель? – искренне удивился Петька. – И почему же тогда вы, уважаемый управитель, меня до сих пор не убили? Не было такой возможности? Не верю, знаете ли…. Ах, да! Ледяная-то глыба, сброшенная вами с крыши княжеского дома, пролетела мимо. Бывает…
Николаич недовольно поморщился, расстегнув костяные прямоугольные пуговицы на неприметном лисьем полушубке, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку, обшитую красно-рыжей кожей, отщёлкнул оловянную крышечку, сделал несколько крупных глотков, выдохнул в сторону и приступил к подробным объяснениям:
– Вы не будете против, милейший Пётр Афанасьевич, если я буду отвечать развёрнуто и последовательно? То есть, сперва на первый ваш вопрос, а потом, соответственно, на второй?
– Мы перешли на "вы"?
– Да, внешние обстоятельства изменились – самым коренным и кардинальным образом – и диктуют новые правила общения…. Теперь мне уже как-то неудобно вам – "тыкать". Совесть, вернее, её остатки, не позволяют. Итак, я начинаю? Спасибо…. Итак, вы, Пётр Афанасьевич, безусловно, являетесь носителем опасной информации. Причём, явно, не умеете держать язык за зубами. То есть, являетесь потенциально-опасным болтуном…. Не спорьте со мной, пожалуйста! Кто сообщил подполковнику Денису Давыдову о предстоящем нашествии Наполеона Бонапарта? Кто долго и целенаправленно уговаривал его – возглавить будущее партизанское движение? Мне почему-то кажется, что этой уговаривающей персоной были именно вы…
– Это так серьёзно? – Пётр скорчил непонимающую и легкомысленную гримасу. – Вы, наверное, изволите шутить?
– Я никогда не шучу. Почти – никогда…. Всё это очень серьёзно. Сегодня вы подробно рассказываете о предстоящей кровопролитной войне с французами. А, завтра? Обязательно сболтнёте кому-нибудь – по пьянке, например, или в горячечном бреду – что князь Глеб Сергеевич Нефёдов является наглым самозванцем. А его блистательная жена Ванда никогда не была польской графиней, да и зовут её совсем по-другому. Не говоря уже о том, что и брака между этими персонами никогда официально не заключалось…. Не надо так отчаянно мотать кудрявой головой и строить из себя смертельно-обиженную невинность. Не надо! Я же чётко сказал: по пьянке, или в горячечном бреду! Сознайтесь, ведь такое возможно?
– Ну, если только чисто теоретически…
– Этого вполне достаточно! – глаза Николаича превратились в неподвижные, пугающе ледяные щёлочки-колодцы. – Кто-нибудь, услышав ваши бредни, заподозрит, наверняка, неладное, и решит тщательно проверить эту информацию. Рано или поздно всё вскроется…. А в России девятнадцатого века к самозванцам относятся безо всякого почтения. Как результат – безжалостный кнут палача, вырванные ноздри, приметные клейма на лбах и кандальная бессрочная ссылка в суровую Сибирь. Причём, для всей троицы: для Глеба Сергеевича, Ольги и меня…. А версию о случайном переносе из Будущего здесь никто всерьёз не воспримет. Её даже рассматривать не будут. Мол, подлые мошенники-самозванцы пытаются неуклюже оправдаться и замести следы, не более того…. А ещё вас первого могут разоблачить и вывести на чистую воду. Как это – кто? И многочисленные родственники – близкие и дальние, и полковые сослуживцы: насколько я понимаю, вы годами гораздо старше тутошнего Пьера Бурмина. Удастся ли вам всё списать – на последствия от удара зимней зеленоватой молнии – ещё большой вопрос. Очень большой и скользкий! Начнутся долгие и нудные допросы, возможно, что и с пристрастием. Не выдержите, начнёте давать признательные и покаянные показания, верёвочка-то и потянется, свиваясь в чёрную плеть безжалостного ката-палача…. Так что, уважаемый Пётр Афанасьевич, извиняйте покорно! Абсолютно ничего личного. Просто вы – опасный пассажир, от которого надо своевременно избавиться. Служба у меня такая – своевременно предотвращать возможные серьёзные неприятности…. Что же касается вашего второго вопроса. Мол, почему ключевой свидетель Пьер Бурмин до сих пор жив? Безусловно, мне надо было предпринять более прямые, чёткие и жёсткие действия. Но, есть одно важное – "но"…. Вы же, если я не ошибаюсь, много лет проработали экономистом?
– Есть такое дело, – подтвердил Петька. – Скоро двадцатилетний юбилей надо будет отмечать. Вернее, надо было бы.…Только я экономистом тружусь (трудился?) в московском "Водоканале". Согласитесь, что для нашего девятнадцатого века это практически не актуально….
– Как сказать, как сказать…. Я ведь, подполковник, в экономике, да и финансах вообще, совершенно ничего не смыслю. Ноль полный и круглый, образно выражаясь…. А тут, понимаешь, вешают на шею три неслабых поместья – со всеми вытекающими последствиями. Как с ними, то есть, с поместьями, справиться, а? Тут без надёжного и знающего помощника, как ни крути, не обойтись. Дебет, кредит, сальдо…
– Кроме того, существуют такие специфические термины, как: "полученная прибыль на инвестированный капитал", "оборачиваемость капитала", "переменные и постоянные затраты", "стоимость активов с учётом амортизации", "привлекательность инвестиционного климата"…
– Во-во!
– Не договариваете вы что-то, любезный…