5
Паровой авиацией решили не пользоваться, всё-таки железная дорога и роднее, и падать ниже, если вдруг чего случись. Гардин выбил из предприятия не только автобус до поезда, но и немного денег для семей специалистов, так что на вокзал отправились огромной толпой. За четыре часа, пока ехали в Пермь на вокзал, все успели друг с другом перезнакомиться, дети передрались и перемирились, и даже мужики, которые перед отъездом на чужбину хорошенько поддали, успели протрезветь.
На вокзале было не протолкнуться. Лёха, который до кризиса довольно часто ездил до Москвы и обратно, такого не припоминал: народу было не просто много, а ВООБЩЕ МНОГО!
Сидячих мест в зале ожидания не было, народ сидел на полу как попало и на чём попало. Игорь, который с Лёхой пошёл посмотреть, где переждать час до поезда, сказал:
- Не, сюда мы не пойдём. В армии на пересылке народу меньше было.
Решили погодить на улице, тем более что час - не так уж и много. Женщины опасливо жались к мужьям, Гардин начал организовывать круговую оборону, потому, что со всех сторон к делегации начали подступать нищие, цыгане и прочие маргинального вида личности. Лёха с Игорем как раз вовремя вернулись и сумели отбить у какой-то синявки Ленкин чемодан на колесиках.
- Да куда они все ломанулись-то? Неужто на курорт все? - беспокоился бугор. - До лета ещё два месяца, снег не сошёл, а они…
Тут подошёл скорый Пекин-Москва, и наши путешественники совсем потеряли дар речи.
Пассажиры, как в фильмах о Гражданской войне, торчали на подножках, высовывались из окон и сидели на крышах вагонов. Проводников вообще видно не было, и те несколько отважных, что стояли возле вагонов с билетами и документами, растерянно оглядывались.
- Вы что, на наш поезд? - спрашивали их из окон пассажиры. - Даже не надейтесь, до Москвы никто не сойдёт.
- У нас билеты!
- А у нас места.
Но пермяки, видимо, были не слабее сибиряков. Они смело пошли на штурм, взяли вагоны приступом и через ругань, плач и рукоприкладство отвоевали себе законные места. Может быть, конечно, не всем достались полки, там, купе или плацкарт, но место, видимо, нашлось, потому что уехали все.
- Не понял, - открыл рот Гардин.
- Представляю, что сейчас в Москве, - покачал головой Лёха.
В свой вагон мужики садились, держа круговую оборону: Игорь, Лёха и бугор с Оскаром отмахивались от чересчур резвых пассажиров, а Гардин руководил загрузкой. Наконец, поезд тронулся, пассажиры угомонились и начали неторопливо располагаться. Тут-то из обрывков чужих разговоров, из уст проводницы и из пьяного разговора с пассажиром из соседнего купе, мужики узнали, что вообще происходит.
Народ спешно валил из страны. На Дальнем Востоке и в Сибири, говорят, люди снимались целыми населёнными пунктами и уходили: Камчатка с Колымой и Чукоткой - через Берингов пролив до Штатов подались, а вслед за ними Приморский край с Хабаровским. Китайцы им в этом деле, конечно, помогли - квартиры и имущество скупили по баснословным ценам, чтобы, значит, наши не передумали. И транспорт бесплатный предоставили.
Сибирякам, конечно, сложнее пришлось - им-то куда деваться? Но и тут Китай протянул дружественную руку, и куча поездов, самолётов и просто автомобилей потянулись к восточной и западной границам бывшего самого большого государства в мире.
Мужики переглянулись. Все вспомнили, что на пермских улицах как-то стало слишком свободно - машин мало, пробок никаких, да и в родном городе как-то значительно поубавилось народу.
Когда Гардин ушёл в туалет, Игорь выразительно посмотрел на Лёху.
- Мы, типа, что - не одни такие умные оказались?
- А ты, типа, думал, что гений? - ответил кузнец. - Народ мудр, сообразил, что нечего тут делать, вот и сваливает помаленьку.
- Да где ж помаленьку, когда места в вагоне не хватает, на третьих полках едут?
- Скажи спасибо, что в вагон попали.
- Тебе сказать, что ли?
Тут Оскар сказал, что на следующей станции всех недовольных высадит, и достал бутылку. После второй рюмки Игорь сразу помягчал, начал травить байки про Колпашево и Кожевниково, к нему присоединился Гардин, и вскоре весь вагон, затаив дыхание, слушал, как и где бухали или работали сварщик и его начальник.
С шутками и прибаутками коллектив русских писателей-станковистов добрался до Москвы, где народу было, как на пермском вокзале. В основном народ с европейской внешностью, и это весьма удивило Лёху, который в последний раз видел в столице множество ближних и дальних азиатов, а также уроженцев Кавказа и Закавказья.
- У них, видать, на родине сейчас лучше, чем у нас, - вякнул Волокотин.
- А я и говорил, что нам Европа не нужна, - пробурчал Игорь, тяжко страдавший от похмелья. - Куда нам сейчас?
Гардин опять начал руководить, отвёл всех на Ленинградский вокзал, купил детям мороженое, женщинам - прохладительные напитки, а мужикам - пиво. Вообще, Иваныч, похоже, решил всех очаровать, и не без успеха. По крайней мере Опарыш охотно пиво пил и посмеивался над бородатыми анекдотами, которые без остановки шпарил начальник. Мужики, в общем, тоже понимали, что сейчас не работа, а вполне себе отдых, и снисходительно принимали эту идиллию. Потом объявили посадку, и…
… и на поезд мужики не попали.
То есть Гардина на общей волне в вагон просто внесли, а основная делегация вместе с жёнами, детьми и Опарышем, который намертво вцепился в бутылку, осталась на перроне.
- Пацан, ты того… пальцы-то разожми, - сказал двухметровый мужик Опарышу.
Андрюха посмотрел вверх, где левой рукой держался за бутылку. Чужую. Свою он держал в правой.
Домой возвращались без помпы.
Ну, конечно, сходили в зоопарк, в цирк, в театр, Третьяковскую галерею посетили, чтобы, значит, не зря в Москве побывали. Но всё это время мужики избегали смотреть друг другу в глаза.
Сначала ведь решили, что, ежели так вышло, уедут на следующем поезде, даже хорошо, что Иваныч от коллектива так удачно отбился. Это даже какое-то время служило поводом для шуток.
А потом каждый, поговорив со своими домашними (а Вовка и Опарыш - друг с другом), втихомолку сгонял в кассу и купил обратные билеты, тем более что в обратном направлении составы вообще порожняком шли и билеты стоили сущие копейки.
Так что каждый отправился в обратный путь только с домочадцами, трусливо отделившись от коллег в цирке, театре, зоопарке и, конечно, в Третьяковке.
Чем дальше на восток, тем безлюднее становилось на станциях и полустанках. Трубы дымили как-то чахло, будто нехотя, по дорогам ездили редкие "жигули" или "пазики", запряжённые в лучшем случае лошадьми, а в худшем - собаками. Правда, китайцев тоже ещё немного было - видимо, они за Уральский хребет пока не торопились, Сибирь обживали.
Какое-то время мужики на работу не выходили: стыдно было за своё малодушие. Но потом всё-таки начали по очереди возвращаться. Сначала бугор, потом Оскар с Вовкой, которые жили в одной общаге, затем приехал Игорь, и уж он-то нашёл и Лёху, и Опарыша, и даже Волокотина вытащил.
- Ну чего мы в этой загранице потеряли? - сказал он. - Мы и здесь никому не нужны, а там-то нас кто ждал?
Только-только вскипел чай, мужики сидели на кухне в своём родном цехе и легко соглашались со всеми доводами сварщика. На работе, кстати, почти никого не осталось. Все конторские свалили, зарплата исчезла, паровозы остановились, путейцы и рабочие депо разбрелись кто куда, и остались только те, кому совсем некуда было деваться. Город в целом стал тише и малолюднее, да и преступность как-то снизилась - все бандиты и воры подались в Европу и Америку.
Сошёл снег, народ, весь, который остался, потянулся к земле. Пока - только к огородам, но кое-кто из стариков заглядывался уже и на обширные пустующие поля. Но налоговая хоть через раз, хоть со скрипом, но ещё работала, так что целину поднимать было ещё рано. Вот уедут и эти тоже…
Государственный аппарат разваливался, коррумпированные менты потянулись вслед за жуликами и бандитами, коррумпированные чиновники - вслед за ментами, и дышать, конечно, становилось всё свободнее, хотя с деньгами было туго. Но, опять же, пошла зелень, некоторые торговые сети, спешно самоликвидируясь, выбрасывали товар и вовсе за бесценок, так что голода не наступило.
Держалось только правительство и паровое вещание. Одно за другое. Каждый день высокое давление доставляло новости: мол, всё нормально, жизнь налаживается, и вообще подготовка к зимней Олимпиаде идёт полным ходом.
Однажды, уже в мае, когда за окном, словно по Тютчеву, бушевала гроза, случилось чудо. С парового экрана вещал премьер. Он сказал, что народ недостоин такого правительства, как наше, что государственные мужи все как один уезжают куда-нибудь в Германию или, на крайний случай, на Филиппины, а вы, то есть мы, которые остаются, пропадайте, как хотите. В этот момент то ли к добру, то ли на беду в руках у бугра был разводяра, первый номер. И он обрушил его на экран, да так, что предохранительный клапан застопорил напрочь.
- Заебали, - сказал бугор.
- Чего? - опешили мужики.
- Заебали… - повторил бугор, сам себе не веря, и в глазах его блеснули слёзы.
Они вспомнили! Вспомнили все заветные слова! Мужики выскочили под первый ливень, радостно смеялись и матерились, словно дети, которые надолго остались без попечения родителей.
Видимо, давление в паровой сети было действительно очень высоким. А может, заветные слова вспомнили и в других малонаселённых районах страны, и тамошние бугры точно так же вдарили со всей дури разводным ключом по трубе. Как бы там ни было, вся система парового вещания от Дальнего Востока до Калининграда задумалась сначала на пару минут, а потом рванула. Да так, что правительство так и не успело добраться ни до Германии, ни до Филиппин.
Мужики стояли мокрые, закопчённые, все в грязи посреди огромной целины, в которую превратилась страна.
- Перекреститься бы надо, - сказал Волокотин.
… на этом рулон обрывается…
ЕВГЕНИЙ АКУЛЕНКО
Тиша
Рассказ
У меня окна на пустырь - ни фонарей, ни фар, ни гудящих под окнами машин. Угомонились соседи с собаками и детьми. Только погромыхивает посуда на темной кухне. Это Тиша…
Я надеялся, что этой ночи не будет. Точнее, что накопленная за последние дни усталость увлечет за собой, утянет в черный водоворот забытья. Без сновидений. Без памяти.
Увы. Сон бежал, оставив наедине с воспоминаниями, что тотчас полезли изо всех щелей, почувствовав силу.
Звук льющейся воды прекратился. Мятный холодок робко пробрался под подушку, зашевелил волосы так, словно их перебирали невидимые пальцы. Последнее время Тиша любила спать со мной. Я не возражал. За три года жизни под одной крышей я сильно привязался к этому существу. В известном смысле, Тиша и была для меня домом, его хранительницей, теплом и уютом.
Полтергейст достался мне вместе с квартирой в виде бесплатного приложения. Бабка - прежняя хозяйка - продавала свою однушку и покупала однушку же, только в другом районе, "поближе к вокзалу". Тогда я не придал этому факту значения, мне было наплевать. А теперь вспоминаю ехидное бабкино лицо, словно той удалось всучить мне гадюку в лукошке. И смысл пространной фразы на прощание: "Главное, вы не нервничайте! Оно привыкнете!", стал мне ясен. То-то бабуля переживала, что сорвется сделка, при регистрации у нее не то что руки тряслись - дрожь била. Недавно тут встретил ее… "Вы там же еще?", - спрашивает. А у самой глазки бегают. "Там же", - отвечаю. И доверительно так вполголоса: "Привет, кстати, вам!" Отшатнулась бабка от меня, как от ожившего покойника, физиономия ее красными пятнами взялась, и боком, боком, набирая с каждым шагом несвойственную пенсионерам скорость, скрылась старушка вдаль.
То, что в квартире "нечисто", я почуял сразу. Вначале, как и всякий здравомыслящий человек, я пытался найти объяснения странным звукам посреди ночи, валящимся с полки открыткам, лампочке, что раскачивалась под потолком сама по себе, вальсирующим под собственный скрипучий аккомпанемент дверям. Водопроводные трубы, - убеждал я себя. Мыши, сквозняк, собственная забывчивость. Каким сквозняком, однако, мой тапок заносило в стиральную машину, и почему водопроводные трубы с завидным упорством загибали уголок скатерти на кухне, я не знал. Но обещал подумать.
Утром я привычно расправлял скатерть (так, оказывается, Тиша просила прибраться) и шлепал в ванную за тапком. Само присутствие в квартире кого-то еще я воспринял довольно спокойно. Ну считал мой полтергейст, что тапок должен ночевать в стиральной машине, ну и что с того! Чего ж теперь, головой о стену биться? В любом случае, причин воевать со своей соседкой я не видел. Ну, пошаливала Тишка, но особо не мешала. В конце концов, не век мне здесь вековать, авось переживу! Поди, не хуже полтергейст коммунальной квартиры-то?
Постепенно я свыкся с чьим-то незримым присутствием, и самопроизвольные перемещения предметов мне уже не казались чем-то необыкновенным. Экспериментальным путем удалось выяснить, что писк игрушечной резиновой уточки вызывал серию потопываний по потолку, будто там носилось стадо невидимых бегемотиков. Тиша резвилась. А барабанная дробь пальцев по столу или постукивание ногой по полу приводили мою подругу в негодование, и в меня летели различные вещи, чаще всего - зимняя шапка с вешалки.
Тиша легко шла на контакт, и мы вскоре начали общаться в лучших традициях бульварной прессы. Один ее стук означал "да", два стука - "нет".
Прежде всего, мне нужно было как-то звать свое приобретение.
- Барабашка? - предлагал я. - Кузьма? Нафаня?
"Нет!"
- Варфоломей? Епистафий? Евлампий?..
В меня летела шапка.
- А ты мальчик, вообще?
"Нет!"
- Хы-хы! А кто?..
Траекторию шапки повторяла губка для чистки обуви.
- Вот оно что!.. Клава? Дуня? Глаша?..
"Нет!"
- Капитолина? Тракторина? Даздраперма?..
К растущей куче вещей на полу присоединялся, прочертив на обоях след грязной подошвой, увесистый кроссовок.
- Тише, тише!.. Расходилась!.. Тиша? Будешь Тишей у меня?
Молчание. Полтергейстиха раздумывала.
- Тишка… Тишенька… Тишуля… - расхваливал я новое имя.
"Да!"
И восторженный топот по потолку.
Я возвращался с работы и знал, что меня ждут аккуратно выставленные тапочки у порога и раскачивающаяся лампочка, - Тиша скучает.
- Играть? - предлагал я.
И из-под кровати с готовностью выкатывался резиновый мячик. Я усаживался в большой комнате на пол и кидал мячик в темную прихожую, откуда тот вылетал обратно. Сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее. Однажды я прохлопал момент и ощутимо получил в нос так, что пошла кровь.
- Ну, аккуратней же надо, елки-палки!
Что-то мягкое, весом с кошку, придавило мне плечо. Тиша извинялась.
Постепенно мы осваивали более сложные игры, например покер, по сравнению с которым мяч Тишей вообще не котировался. И на предложение поиграть уже позвякивала банка с мелочью, заменявшей фишки.
- Ладно, только не жулить!
Сдавал я. Пять карт себе, пять выкладывал рядком напротив рубашкой вверх. И отворачивался для того, чтобы Тиша сделала ставку. У меня на виду полтергейстиха не перемещала предметы, стеснялась. Таким же образом Тиша отбрасывала в сторону карты под снос, и я клал на их место новые из колоды. Потом повторялась процедура с торгом, и я вскрывал обе руки. Иногда Тишкины карты бабочками вспархивали из-под моих пальцев и переворачивались самостоятельно, это соперница не выдерживала и хвалилась особо удачными комбинациями. Процесс обычно сопровождался притопыванием по потолку. Надо сказать, что статистика покерных турниров сводилась явно не в мою пользу. Тиша прекрасно проглядывала карты сквозь рубашку, и я сильно подозревал, что не только свои.
Иногда на Тишу нападала хандра, и она начинала безобразничать. Как-то я пару суток не появлялся дома, и вместо гостеприимно выставленных тапочек меня ждал в квартире жуткий кавардак. Тиша размотала все запасы туалетной бумаги, опрокинула помойное ведро, взрыла постель, разбила горшок с цветком и вообще развлекалась, как хотела.
- Как тебе не ай-яй-яй! - стыдил я соседку, наводя порядок. - Нет чтобы помочь, цветы полить, посуду вымыть. Хозяйка, туда-сюда…
Как ни странно, на Тишу подобные отповеди действовали благотворно, и через некоторое время я начал замечать вымытые не мною тарелки. А апельсиновые корки и кожура от бананов, не донесенные до мусорного ведра, все чаще транспортировались туда самостоятельно. Еще мне можно было смело экономить на будильнике. Стоило поваляться в кровати лишних пять минут, как Тиша начинала щекотать меня за пятки, щипаться, а то и вовсе стаскивала одеяло. Хуже всего то, что подобная процедура повторялась и в выходные дни.
Непостоянные гостьи, посещавшие время от времени мою холостяцкую обитель, реакции полтергейстихи не вызывали. Казалось, что если бы у Тиши было лицо, то оно излучало бы в такие моменты недоумение с неким налетом презрения, что случится, если одновременно изогнуть бровь и скривить рот. Как только в прихожей оглашалось: "Чмоки, созвонимся!" и хлопала входная дверь, полтергейстиха являла свое присутствие. Мне мерещилось, что она по-хозяйски, подобно заявившейся после подростковой вечеринки мамаше, обходит квартиру, настороженно принюхивается к незнакомым духам и брезгливо зашвыривает за шкаф забытый лифчик. Тиша убеждалась, что все в порядке, и мчалась на кухню задирать скатерть…
И вот случилось… То, к чему я так упорно шел, чего испугался под конец.
Я продал квартиру. Скучкованные на полу вещи ждут утреннего рывка в двушку повышенной комфортности, новую, просторную. Пустую. Я продал квартиру с Тишей.
Как и у бабки, у меня дрожали руки на сделке. Я убеждал рвущееся пополам сердце, что это жизненный период, что его нужно пройти. Ведь в шестнадцать лет уезжать в незнакомый город тоже было тяжело, но стократ хуже было бы не уехать, остаться с родителями.
Если вдуматься, что делает место нашего обитания домом? Сертификат о праве на собственность? Грязные носки под матрасом? Запах блинов с вишней? Где осязание того неуловимого, теплого? Сухих бревен ли, шершавого ли кирпича камина, или крохотной кухни с двумя табуретками, столом и чайником?
Кто-то посоветовал таскать с собой гвоздь. Где вобьешь, там и дом. Случился переезд - выдирай плоскогубцами и бери с собой.
А тут так засел мой гвоздик, что не выдерешь.
- Тиша, - шепчу я. - Я читал где-то, что домовые тоже переезжать могут с места на место. В венике… Ты же домовой у меня! Домовиха…
Тиша молчит. Я сам понимаю глупость происходящего.
- Там написано было, что если веник такой сжечь или утопить, то пропадет домовой, сгинет… Только ты не бойся, ладно? Я не…