На опушке словно засветились немеркнущие искры. Их становилось все больше – неверных, блуждающих огней. Они выплывали из лесу, выстраивались длинной цепочкой и растекались по песчаной дороге среди полей, двигаясь в абсолютной тишине. Когда они оказались уже совсем рядом, до Альберта донесся скрип телег, он различил очертания лошадей и человеческие фигуры с факелами в руках.
– Идем! – потянула его за собой Анастазия. Они вышли на дорогу, навстречу приближавшейся цепочке огней. Около них с тяжелым стуком копыт пронеслось несколько вооруженных всадников в польской военной форме. Одному из них Анастазия махнула рукой. Он козырнул.
На башне ударил большой монастырский колокол. Его гулкий, заунывный звон прокатился над полями и, отразившись от стены леса, вернулся назад еще более мрачным.
Они опять разминулись с тремя вооруженными всадниками. Показалась вереница телег, впереди которой шла небольшая группа мужчин в военных мундирах. Они шли небрежной походкой, с автоматами на груди. Встречаясь с Анастазией, заглядывали ей в лицо. Офицер с двумя звездочками на погонах козырнул. На головах у них были конфедератки и почти у каждого – большая серебристая бляха рынграфа .
Проследовали и сами подводы – обычные крестьянские фурманки, на досках которых поверх соломы лежали мертвые тела. Зыбкое, колеблющееся пламя перебегало по их вздувшимся, почти черным лицам. От телег тянуло тошнотворным трупным запахом.
За подводами в полном боевом порядке, с обнаженными головами медленно шли две роты солдат Рокиты. Мерцали факелы, разбрызгивая, искры, выл колокол на башне костела. Бледный свет странно преобразил человеческие лица: они напоминали посмертные маски – черный провал носа, пустые ямы глазниц.
– Вы еще ничего не понимаете? – услышал он шепот Анастазии.
Да. Он пока ничего не мог понять.
– Это везут на кладбище тех девятерых, которых расстреляли. Чтобы похоронить как полагается. Их расстреляли на тюремном дворе. Трупы свалили в старый бункер в лесу, только немного присыпав землей. Пастух, который рано утром выгнал коров на лесную опушку, заметил это… Рокита направил туда своих людей, и тела откопали.
Похоронная процессия уже миновала их. Постепенно осела пыль на дороге, поднятая копытами лошадей. Колокол продолжал стонать.
– Идем, идем на кладбище, – Анастазия потянула Альберта за руку.
Он вырвался.
– Вы что, с ума сошли? – грубо крикнул он. – Вы забываете, что я выступаю в роли сотрудника органов госбезопасности. Мне только не хватало, чтобы кто-нибудь из ваших парней, попав в лапы Яруги, выложил ему: "Я видел майора УБ на кладбище в компании Рокиты и пани Перкун. У них очень трогательная дружба".
– Смелостью вы не отличаетесь.
– Просто я не хочу быть дураком.
Цепь огней уже сворачивала к монастырю. Там, на невысоком пригорке, находилось небольшое сельское кладбище. Луна скрылась за тучами. Налетел порывистый ветер, лес мрачно зашумел, вторя голосу приближавшейся грозы.
…Альберт и Рокита сидели в двух шагах друг от друга на стволе поваленной сосны у самой опушки.
Их разделяли полная темнота, осторожность, а может быть, и взаимное недоверие. Когда над лесом вспыхивали молнии, они различали только силуэты друг друга: на мундире Рокиты поблескивали металлические пуговицы, орел на околыше и окантованный жестью козырек воинской фуражки. Голос Рокиты звучал низко, приглушенный шумом ветра и далекими громовыми раскатами. С минуты на минуту мог хлынуть дождь. Рокита говорил торопливо:
– Благодарю вас, пан майор, за предостережение относительно Медведя. Признаюсь с сожалением, что вначале я сдержанно отнесся к вашему предупреждению. Впрочем, вы выражались очень неясно или же мне неточно передали. Медведь? Боже, это же мой лучший друг, приятель. И вдруг – изменник. Продался Яруге… Мы его подвергли допросу. Он признался. Я пристрелил его из своего пистолета. Собственноручно. Сделал я это для острастки. Я слышал, пан майор, будто вы сетовали по поводу того, что я подсылал к вам своих хлопцев. Правда ли это? Парнишка, который был у вас, вернулся ко мне и говорит: "Этот тип никакой не англичанин, а убек". Я спрашиваю его: "Почему ты так думаешь?" – "Сам мне так сказал". – "Он тебе об этом сказал?" – "Ну да…" Чувствую, что парень чего-то недоговаривает. Прижал я его как следует и узнал, что вы отобрали у него пистолет и швырнули на газон. Это окончательно убедило меня в том, кто вы на самом деле.
"Эх ты, глупец, – говорю я парню. – Если бы это был настоящий убек, ты бы уже давно сидел за решеткой. А он тебе пистолет возвратил. Откуда ему было знать, что ты от Рокиты, а не подослан из УБ?" И тогда я решил, что лучше всего поручить Анастазии связаться с вами. Но потом мы снова перепугались. Нам показалось, что вы действительно из УБ, а между тем Анастазия уже успела показать вам подземелья в монастыре…
– А потом вы попали в безвыходное положение, – сухо прервал его Альберт.
– Вы осуждаете меня за этот налет на город?
– Зачем вы убили учителя Рамуза? Вам хочется настроить против себя интеллигенцию?
– Что делать! Интеллигенты должны помнить, что всегда найдутся люди, которые будут вести счет каждому проступку любого из них. Впрочем, Рамуз погиб по другим причинам. В моих отрядах его считали другом Перкуна. Но какой это, с позволения сказать, друг, если на него нельзя положиться, если он может всадить нож в спину? Я не нуждаюсь в вероломных друзьях. Он, видите ли, собирался помирить меня с коммунистами!
– Что вы думаете предпринять?
– Не знаю. Это решит штаб. Мое мнение: ситуация сейчас такова, что пора расформировать группу. Некоторые пусть постараются нелегально перебраться через границу, остальные подадутся на западные земли. Главное, переждать самый тяжелый момент. Потом я снова всех созову.
– В распоряжении УБ имеются подробные описания примет почти любого из вас. Под землю вам спрятаться не удастся. А на земле, да к тому же в Польше, доберутся до каждого…
– Ну, а что вы нам советуете, пан майор?
– Вы не спрашивали совета, когда еще имели силу.
Рокита не отвечал. Альберт тоже хранил молчание. Гроза приближалась, тьма густела с каждой минутой.
– Мой совет таков, – медленно произнес Альберт. – В Польше находится офицер английской разведки, полковник Джонсон, который, разумеется, под другой фамилией работает в Министерстве национальной обороны. Необходимо, чтобы вы с ним побеседовали. Он сможет вам помочь, у меня же, увы, иные задачи. Я знаю, что в столь же тяжелом положении отряд Желязного на Люблинщине. Может быть, вам стоит объединиться?
– А как туда перебраться?
– С этим будет немного трудновато. Однако я постараюсь вам помочь. Как офицер органов госбезопасности, я смогу раздобыть грузовую автомашину с эмблемой Красного Креста. Вы сядете в нее вместе со своими лучшими людьми, и мы двинемся в путь прямо средь бела дня. Я сам поведу грузовик. По дороге, где-нибудь под Варшавой, вас будет поджидать полковник Джонсон. Вы перейдете в его машину. Я же с вашими парнями отправлюсь дальше. Вы нагоните нас в лесу под Гарволином. Желязного известят, и он будет в условленном месте. Разумеется, вам со своими людьми придется пойти под его команду.
– Не согласен! – закричал Рокита.
– Это неизбежно. Там его район. Вы приезжаете к нему, а не он к вам. Впрочем, поступайте, как знаете. Не я разрабатывал этот план, а полковник Джонсон
– Не согласен!
Молнии перечеркивали черное небо. Их резкий блеск слепил глаза. Ветер уносил слова Рокиты куда-то в сторону. Альберта забавлял подрагивавший силуэт Рокиты – приземистая, словно тумба, фигура с выпиравшим животом.
– До послезавтрашнего вечера я должен получить от вас ответ, – Альберт постарался перекричать шум разбушевавшейся стихии.
Ливень забарабанил по листьям. Альберт поднялся, подал руку Роките.
– Итак, послезавтра вечером, – повторил он. Крупные холодные капли попали ему на волосы, проникли за ворот. Альберт припустил через поля к монастырю. Но ливень настиг его через десять-пятнадцать шагов, хлестал по голове и спине, сплошной поток воды заливал лицо. Альберт ворвался в свою келью запыхавшийся, промокший до нитки. Анастазия принесла горячий чайник. Не обращая на нее внимания, он сбросил с себя мокрую одежду и, завернувшись в тонкое одеяло, стуча зубами, улегся на постель. Анастазия придвинула к нему скамейку с горячим чаем. Альберт пил, обжигая губы. Его бил озноб, и чай проливался на пол. За толстыми монастырскими стенами неистовствовала буря, потоки дождя скатывались по стеклам узкого оконца. Неожиданно погас свет – вероятно, где-то молния угодила в провода. Альберт отставил стакан, лег навзничь на постели и прикрыл глаза. Он вздрагивал от внезапного и резкого блеска молний, которые полыхали прямо над крышей монастыря.
Анастазия принесла бутылку с остатками спирта.
– Тебе когда-нибудь случалось убить человека? – спросил он.
– Нет.
– В УБ рассказывают, что после гибели Перкуна ты сама приводила приговоры в исполнение.
– Это ложь, – ответила Анастазия небрежно, разливая спирт по рюмкам. Она произнесла это с таким безразличием, словно речь шла о каком-то пустяке.
– Если тебя схватят, то дадут не больше пятнадцати лет.
– Все равно мне этого не вынести. Я всегда ношу с собой пистолет. Лучше застрелиться.
Гроза ушла дальше, на юг. Дождь затих, и тотчас же в келье Альберта посерело, разъяснилось.
– А тебе приходилось убивать?
– Да. Сначала на фронте. Ну и теперь…
– Ты же не палач.
– Иногда я бываю жертвой, которая случайно сорвалась с виселицы, и тогда сам убиваю палачей…
Он опрокинул рюмку. Поперхнулся. Слезы застлали ему глаза. Анастазия пила медленно, втягивая спирт тонкой струйкой прямо в горло и следя за тем, чтобы не обжечь губы. Вероятно, этому искусству она научилась в отрядах Перкуна.
– Я не боюсь смерти, – проговорила она. – Я видела их на кладбище. Они распухли, посинели. А я знала каждого из них, когда они с Перкуном ходили в его отрядах. Я должна прикончить Яругу. Уже дважды я выследила его. В первый раз струсила. Во второй – помешали.
– Ты страшная женщина.
– Тебе про меня говорили правду. Я действительно ликвидировала трех агентов УБ. Но меня пугает сам вид трупа.
– Почему тогда в поезде ты не позволила меня тронуть?
– Я думала не о тебе, а о том ксендзе. Я чувствовала себя отвратительно: на меня подействовал, труп в окне.
– А потом, в монастыре? Я говорил тебе, говорил, а ты как онемела.
– Меня разбирало любопытство: как ты поведешь себя? Я догадывалась, что нравлюсь тебе. Признайся, ты ведь не был уверен – вдруг да я действительно монахиня?
Он пошевелился, жестом руки приглашая ее присесть.
– Слушай, Анастазия, кто в уездном УБ, помимо Крыхняка, работал для Рокиты? Может, наступит такой момент, когда мне надо будет знать, кому я могу довериться.
– Не знаю.
– Не доверяешь мне?
– Да. Я не доверяю тебе.
Он приподнялся на локте и с интересом наблюдал за нею.
– Не доверяешь мне? Тогда скажи, зачем вы морочите мне голову?
Анастазия села на постель возле Альберта и испытующе посмотрела на него, прямо ему в глаза. Она изучала его лоб, нос, губы, словно они могли помочь ей выведать его тайну.
– Я не доверяю тебе. Но вместе с тем ты единственный человек, который может нас спасти, дать нам возможность продолжать борьбу. Рокита прочел несколько книжонок о приключениях шпионов. Он воображает, что "Интеллидженс Сервис" – это сила, что у нее повсюду свои люди и стоит ей захотеть – она поможет нам. Это правда?
– Ты не любишь Рокиту, – констатировал он.
– Презираю. Он дурак. Перкун боролся ради какой-то идеи, а Рокита – обыкновенный одержимый. Допрыгался до того, что пришлось нам просить вашей помощи.
– А это настолько унизительно?
– Да. Вы шпион. За английские деньги получаете информацию о нашей стране.
– Вы тоже воюете на английские деньги.
– Неправда!
– На английские деньги приобретено ваше оружие и патроны. Люди, которые вами командуют, пребывают в Лондоне на английском жалованье, хотя вам они и не платят денег.
– Это свинство так о нас думать.
Анастазия встала и принялась ходить взад и вперед по келье. Она была зла, однако в этом приступе гнева казалась еще более красивой. Альберт следил за ней и, как тогда, в подземелье, готов был дорого заплатить за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думает. Для него не подлежало теперь сомнению, что в ее лице он имеет врага гораздо более сообразительного и опасного, нежели Рокита. "Не хватало еще, чтобы она начала мне действительно нравиться. Тогда это будет история, совсем как в бульварном шпионском романе", – подумал он.
Неожиданно Анастазия снова присела около него.
– Как тебя зовут?
– Альберт.
– Меня интересует твое настоящее имя.
– А тебе не все равно?
– Нет.
– Почему?
– Объясню позже.
– Меня так долго приучали к тому, чтобы я позабыл о том, кто я на самом деле и как меня зовут, что я успел забыть. Забыл на самом деле.
– Ты мне не доверяешь?
Альберт сел, не обращая внимания на то, что одеяло почти совсем соскользнуло с него. Он был в бешенстве, говорил, стиснув зубы:
– Слушай, ты… Я не знаю, как тебя зовут. Но в этом деле вы только приобретаете, я же рискую потерять все. Меня сбросили сюда не ради твоих прекрасных глаз. Я тут вовсе не для того, чтобы спать с тобой да спасать твоего Рокиту. Схватят тебя – и на следствии ты прежде всего "сыпанешь" меня и порученное мне дело. Нет! От меня ты ничего не услышишь. Я тоже ни о чем не хочу у тебя спрашивать.
– И все-таки ты спрашивал? Хотел узнать, кто в УБ работает на Рокиту. Именно это и насторожило меня.
Он пожал плечами. Она коснулась пальцами его обнаженного плеча, осторожно погладила шею. Его раздражали эти нежности. Альберт знал, что он красивый мужчина и нравится женщинам. Но ему казалось, что она считает его простаком, который может, поддавшись ее ласкам, начать болтать о своих делах. Такие вещи, кажется, происходят в кино.
– Не изображай из себя Мату Хари, – сказал он. Анастазия отдернула руку.
– Я не предполагала, что ты хам…
– У моих наставников не было времени заниматься моим воспитанием.
– Тебе налить еще?
– Разумеется, – кивнул он.
Они еще выпили. Алкоголь согрел Альберта, монастырская келья стала казаться ему почти уютной.
– Ты прибыл оттуда. Скажи мне, что они собираются предпринимать дальше. С нами.
– Не знаю. Это меня не касается. Я только выполняю приказы.
– Не знаешь? – вспыхнула она. – Так кто же, наконец, знает об этом? Кто может сказать мне, что с нами будет?
– Я считал, что ты знаешь об этом лучше…
– Раньше я знала. Во всяком случае, мне казалось, что я знаю. Тогда был жив Перкун, он говорил, что необходимо бороться. Теперь я уже ничего не знаю. Одно мне ясно: мы не прекратим борьбу до тех пор, пока здесь будут хозяйничать люди, состоящие у Москвы на жалованье.
Альберт зевнул.
– Я не собираюсь агитировать тебя за коммунистов, как ты, наверно, догадываешься. Но ты их не знаешь. Совершенно не знаешь. Если бы они состояли на жалованье у Москвы, то можешь быть уверена: Роките не пришлось бы отсюда бежать. Впрочем, – зевнул он громко, – может быть, ты переменишь пластинку?
– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае скажи, действительно ли "Интеллидженс Сервис" так сильна. Рокита утверждает, будто вы целыми годами способны терпеливо добиваться того, чтобы устроить своего человека на какую-нибудь ответственную должность, что вы копаетесь в прошлом разных людей и потом, шантажируя их, принуждаете работать на вас.
– Рокита начитался дурацких книжонок. Но это ему не повредит.
– Ах, – вздохнула она. – Даже не верится, что есть такие страны, как Англия, где война уже действительно закончилась. Там можно отправиться гулять в лес, не боясь, что тебя пристрелят…
– Тут тоже будет спокойно. Через год-два… – пробормотал он, едва борясь с одолевавшей его сонливостью. – Ты уже уходишь? – встрепенулся он.
– Ухожу, – бросила она от самой двери. – Я подумала, что не смогла бы лечь с тобою в постель.
– Почему?
– Потому что не знаю твоего настоящего имени.
– У тебя странные понятия о морали. Довольно забавные.
Он услышал, как хлопнула дверь. И сразу уснул как убитый.
Назавтра в двенадцать часов дня Альберт сошел с поезда на главном вокзале в Варшаве и отправился на свидание с человеком, которого он называл полковником Джонсоном. Четыре часа спустя он, уже в форме майора Войска Польского, мчался по шоссе в сторону города Р., сидя за рулем массивного грузовика ГАЗ с эмблемами Красного Креста.
В Р. он прибыл ровно через сутки. Альберт поставил машину на территории воинских казарм, а потом навестил портниху Франсуазу Лигензу и передал ей записку для Рокиты. Затем, как свидетельствует дело, носящее шифрованное название "Хрустальное зеркало", майор С-25 зашел в кафе-кондитерскую, заказал две чашечки черного кофе и съел несколько пирожных.
По пути на виллу Рачинской, где Альберт собирался в последний раз переночевать, он заглянул к Яруге. Они обменялись всего лишь несколькими фразами. Уже прощаясь, Альберт вдруг спохватился, вспомнив о каком-то важном деле:
– Вы как-то говорили мне, начальник, о таинственном исчезновении одного из ваших агентов. Может быть, речь шла о швейцаре местного отеля?
– Более или менее, – нехотя подтвердил Яруга.
– Я интересовался этим делом. Ваш швейцар сидит у нас в Варшаве. Его арестовал поручик Миколай Л., ну, знаете, тот, который убит. Как только я закончу свои дела, постараюсь добиться его освобождения.
– Он оказал нам неоценимые услуги. А что, были какие-то серьезные основания для того, чтобы арестовать его?
– Нет. Мне кажется, что нет. Пожалуй, это была ошибка, – с сожалением констатировал Альберт.
Потом он возвратился на виллу Рачинской, заперся в своей комнате, окно которой выходило в сад, на белые березки со свежей зеленой листвой. В ожидании сигнала от Рокиты он принялся снова перелистывать заметки учителя Рамуза.
Рамуз записал несколько суждений людей из ближайшего окружения Стефана Батория о состоянии его здоровья, вплоть до последних минут его жизни. Смерть Батория всех поразила. Мнения на этот счет были противоречивыми. Утверждали, что до самой смерти король отличался превосходным здоровьем, или наоборот: будто его терзала какая-то неизлечимая болезнь – гнойник на голени. Смерть короля оставалась загадкой. Не было, однако, оснований связывать ее с визитом Ди и Келли. Историки не очень-то спешили разгадать эту тайну, хотя им гораздо легче бывает распутать то, что некогда для самих очевидцев представлялось неразрешимой загадкой.
"Так, вероятно, случится и с нами, – подумал Альберт. – Только появится ли у кого-нибудь желание заниматься расследованием обстоятельств гибели Крыхняка или Рокиты?"