Поначалу участковый намеревался скоро отвязаться от назойливого гостя из Москвы, поэтому встретил неласково и, разговаривая, работы не прекращал. Про исчезновение Галицына ничего конкретного сказать не мог. Дескать, пришел к нему резвый полковник, сначала допытывался про Карагач и угрожал, дескать до пенсии не доработаешь, у меня в МВД связи. И вообще надо выяснить, как сын фашиста оказался в органах: Гохман по доброте душевной рассказал о своем происхождении, да и в этом тайны никакой не было, ведь в СССР оставляли тех пленных, кто сотрудничал с НКВД и помогал выявлять в лагерях военных преступников. Отец Гохмана и был одним из них, не считал это зазорным, и разумеется, путь в Германию, даже Восточную, был заказан, могли отомстить.
И вот когда участковому надоели угрозы, он послал подальше московского полкана и велел убираться. Тот же резко изменил тактику, заявил, что это у него шутки такие, веселился, хохотал, живчик, сулил похлопотать и организовать вызов из фатерлянда, если захочет, для постоянного проживания на вражеской территории с предоставлением пенсиона и бесплатной квартиры. А на что ему вызов, если у самого три дочери в Германии живут? В общем, хоть гость в доверие и не втерся, но склонил к уступкам и в результате заполучил моториста Скуратенко с единственным исправным мотором на весь Усть-Карагач, если, конечно, не считать "крутых" владельцев лесосек, магазинов и ресторана, у которых были свои "пароходы и самолеты". Этот Скуратенко был должен Гохману по жизни – однажды спас его от верной тюрьмы.
Рассохин стоически нюхал свиной навоз, слушая короткую повесть, и решил сыграть на национальных чувствах. Участковый должен был знать бывшего маршрутника, ибо все немецкие фамилии на Карагаче имели одно происхождение.
– А вы помните Юрку Зауэрвайна? – внезапно спросил он и будто пароль назвал.
– Погодите, – вдруг смутился участковый и бросил широкую подборочную лопату. – Фамилия ваша как? Бурнашев?
– Я Рассохин, Стас.
– Тот самый. Рассохин?!
– Тот, – просто сказал Стас. – Юрка у меня маршрутником работал. Мы с ним открыли богатое месторождение…
Потомок пленного выматерился по-русски заковыристо, но изящно:
– Тебе сколько лет-то, Рассохин? Должно, за полтинник?
– Так и есть…
– Паспорт покажи.
Рассохин усмехнулся и подал паспорт. Участковый профессионально его пролистал, сверил фото и вернул.
– Ни хрена себе, – сказал по-свойски. – Ты что, консерванту наелся? Никогда б не дал…
– Бывает…
– Что сразу-то не признался? – возмутился он и подал руку. – Фридрих! Ну или Федор. А я тебя другим представлял. Айда в дом!
Жена у него была русская, но три дочери, в нужный час вспомнив свое происхождение по отцовской линии, сменили имена, язык выучили чуть больше школьной программы и уехали в Германию. Теперь звали родителей, но те предпочитали ковыряться в навозе…
Все это участковый поведал, пока его супруга собирала на стол, хотя Рассохин отказывался, ссылаясь, что завтракал в ресторане. Фридрих ничего слышать не хотел, за одно поколение, за одну жизнь на Карагаче из немца обратившись в русского сибиряка с вытекающим отсюда хлебосольством.
– А где сейчас Юрка? – спросил Рассохин, поняв, что сопротивление гостеприимству бесполезно.
– Юрку сейчас рукой не достанешь! – похвалился Гохман. – Вот судьба у человека!.. Он рассказывал, ты его золото мыть научил?
– Было дело…
– И одну тайную россыпь указал, богатейшую? Вроде как вас обидели, и ты в отместку…
– Ничего я ему не показывал!
– Да? А он говорит… Ну, ладно, в общем, подался Юрка в старатели. В одиночку по тайге лет двенадцать скитался, пить бросил. Думали уж, погиб где… А перестройка началась, является в Усть-Карагач – рожа красная, уже на "Вольво" катается. Три пилорамы поставил, потом деревообрабатывающий комбинат купил, где карандашную дощечку делали… Если не ты показал россыпь, значит, повезло Юрке, сам надыбал. Сейчас в Кемерово живет, иногда приезжает. Тебя добрым словом вспоминал. Говорил, вы отличились, а никакого почета не оказали. До сих пор помнит и обижается.
– Дело прошлое, – отмахнулся Стас. – Времена такие были, что ворошить… Сейчас надо полковника искать. В общем, он жив.
– То есть как жив?
– Звонил вчера Бурнашеву и своему сыну.
– Откуда?
– Неизвестно…
– У него сотовый? – с надеждой спросил Фридрих. – Если сотовый, то он близко! Тут за деревню ушел – связь пропала.
– Телефон у него космический. Из любой точки можно звонить.
– Это хуже… А ему пробовали?
– Постоянно набираю – выключен.
– Но если живой, чего искать-то его? Не ребенок…
– Звонок странный. Высылает доверенность сыну, чтобы тот продал дачу, снял деньги в банке и все перевел на какой-то счет. Как будто выкуп.
– В заложники взяли? У нас? Да не может быть. Это у вас в Москве…
– Все меняется, – вздохнул Стас. – На Карагаче обычно женщины пропадали. Сейчас мужики. И такие, с кого есть что взять.
Участковый местные легенды знал.
– На погорельцев не спишешь…
– В том-то и дело… Может, бандиты завелись?
– Дикие старатели до сих пор бродят, отвалы перемывают. Но только летом, сейчас им рано еще…
– Кто же лодку прострелил?
– Говорят, пробоины по одному борту и все навылет. Пуль нет, установить, чей карабин, нельзя… Да у нас тут и незарегистрированного оружия хватает.
– Кто лодку нашел?
– Рыбаки, браконьеры, в общем… Говорят, в залом прибило. Шепнули жене Скуратенко.
– А что она?
Гохман уклончиво похмыкал, почесал спину об оконный косяк – не хотел говорить всего, что знал.
– Заявление написала о пропаже мужа, и больше не беспокоится. А она баба дотошная, должна бы верхом сесть и погонять…
– Что-то знает?
– Уголовный розыск проверяет. Думаю, избавиться вздумала от муженька. Хахаль у нее завелся…
– Почему же вы так плохо ищите? Пропал ваш сотрудник, пенсионер, полковник…
– А на него заявления нет! У нас ведь так: пока не заявили – не можем завести розыскного дела. Дела нет, трупа нет – никто искать не станет. Кто захочет вешать на себя московского полковника? Эдак ведь всю область на уши поставят. Если кто из родственников заявит, тогда конечно…
– На днях сын Галицына приедет…
– Пускай приезжает и сам ищет. У нас не на чем. Был катер, так и тот отняли еще в прошлом году. На все отделение – одна машина и два мотоцикла…
– Есть же спасатели, МЧС!
– Мы заявку сделали, да ведь половодье, целые поселки топит. МЧС эвакуацией занимается…
– Ну и порядки!
– У вас в Москве не лучше, – отпарировал Гохман. – Сам не был, но такое говорят!.. Людей средь бела дня на улицах стреляют. И преступников не находят.
– Скажи мне, Фридрих, кто такой арендатор с Коренной Соры? – устало спросил Рассохин.
– А, этот… Он тут два лета жил. Сорокин, из Канады приехал, гражданство получил.
– Из Канады?..
– Будто корнями он местный, слух был. А больше информации никакой. Говорят, он вообще весь Карагач захватил.
– Карпов собирается разводить?
– Не знаю, пока что местных бичей разводит… Карпы – причина, чтоб аренду получить. Вроде хотели поселение возродить, какую-то общину или коммуну. Маслобойку поставил, лосиную ферму завел. А как вкусил первозданность наших мест, то ли нанял каких-то баб, то ли обманом заманил на сезон, орех заготовили, и сам вроде драпанул. Общину бросил. Вроде ничего и не заработал, потратил больше. Дурак, приехал из Канады, думает, тут рай. Тут комары в палец толщиной, стопку крови за раз берет… Теперь на Карагаче мы редко бываем, населения там нет, ничего не случается. Наш край теперь привлекает только непуганых идиотов.
– И есть такие идиоты?
– Ну, один Сорокин. А второго лично знаю. Два года подряд сюда приезжал, ученый, аж из Петербурга. Тоже скитами интересовался. Все хотел по Карагачу пройти, как этот полкан, экспедицию организовать. Дворецкий его фамилия…
– Дворецкий?
– Ну да, Михал Михалыч. Знакомый?
– Имел честь, заочно. Жалобы на меня писал…
– На нас тоже написал, – вдруг вмешалась супруга Гохмана. – Жил тут месяц, поили его, кормили. А он потом в УВД донес, будто Фридрих заодно с Сорокиным! Мол, покрывает его. Бессовестный человек!
– Только у Дворецкого денег не было даже моторку нанять, – выждав паузу после речи жены, продолжил участковый. – Хотел на одном энтузиазме, да разве на нем сейчас выедешь? Меня все сговаривал, давай, дескать, богатого Юрку раскрутим, пусть денег даст.
– А почему идиот?
– Да псих какой-то. Две недели назад прислал предписание губернатору. Ну, а тот спустил через УВД нашему начальнику. В общем, всех настращал и потребовал никого не пускать на Карагач. Кто будет копать, того ловить и сажать. Правда, неизвестно за что.
– Считай меня третьим идиотом, – сказал Рассохин. – Но у меня бумага есть, из Министерства культуры. Показать?
– Да я тебе верю! – Участковый почувствовал себя неудобно. – Потому что ты с Юркой работал, тебя помнят. У нас ведь даже прииск был, Рассошинский. Так что ты, считай, почетный гражданин.
– Ну а вообще, люди по Карагачу есть? Охотники, например?
– Говорят, есть какие-то, кержаки или бичи. Опять же про баб рассказывают.
– Не про баб, а про женщин, – строго поправила его жена.
– Ну, про женщин. Будто когда зону женскую закрывали, так многих по амнистии выпустили. Они и разбрелись по Карагачу. Мужики жаловались – в верха рыбачить не пускают…
– Бабы… женщины мужиков не пускают?
– Вроде того. Но это оперативная информация, уголовка проверяет.
– Значит, все-таки есть население?
– Нигде не зарегистрированное. Еще туристы бродят, шишкари, рыбаки – за всеми не уследишь. Сейчас любят глухие места, у кого техника есть…
Стас перебил:
– Надо пройти по Карагачу, пока вода большая. Хотя бы от Коренной Соры до Зажирной Прорвы. Пока полковник в уме был, звонил и упоминал Зажирную.
– Что теперь, без ума?
– Похоже, если велит сыну все распродать. Он мужик был прижимистый, халявщик, в общем.
– Зачем такого послали?
– Некого было! Сейчас же знаешь, проблема кадров… Ну что, пройдем до Зажирной?
– Пройти-то можно, – согласился Гохман. – Только на чем? У местных буржуев просить мотор не стану. К ним на крюк попадешь – не спрыгнешь. Был бы Юрка!..
– Лодка есть?
– Этого добра навалом. У нас тут цветмет не принимают, так и лодки еще целые, и провода на столбах. Моторов нет.
– Прахов собирается скупку организовать, – вставила жена. – Скоро ложки и те унесут.
– Посмотрим, – многозначительно ухмыльнулся Фридрих. – У нас сейчас "Вихрь" – как подержанный автомобиль.
– Мотор купим.
– Другое дело! – вдохновился тот и глянул на жену. – Отпустишь, мать, в командировку с ученым?
– А я вас помню, – вдруг сказала та, глядя на Рассохина. – Вы жили на Гнилой Прорве, в поселке приискателей. В бараке.
– Жил, – признался тот. – В бараке.
– Я там в леспромхозе работала, – как-то мечтательно произнесла она и погрустнела. – Вы были такой загадочный, с бородой и трубкой… Мы даже в клубе один раз танцевали, помните? А вы нисколько не изменились.
– Жена у меня – спецконтингент, – отчего-то грустно похвалился Гохман. – Настоящая сибирячка. В общем, я – сын фашиста, жена – ссыльнопоселенка, а дочери…
– Ну хватит тебе! – оборвала его супруга, и сразу стало ясно, кто хозяин в доме. – Языком-то молоть…
– В Усть-Карагаче есть такая женщина – Евгения Алексеевна Семенова? – сразу у обоих спросил Рассохин.
Жена участкового соображала быстрее.
– Семенова? Евгения? Есть. Только она давно Меркулова.
– Которая Меркулова? – уточнил Гохман.
– Да Василия Осиповича, с Мотофлота.
– А, есть такая! У нее разве девичья фамилия – Семенова?
– А то какая же? Будто студенткой приехала и осталась.
– Верно, студенткой, – не веря своим ушам, проговорил Стас. – На практику приехала, к геологам…
– Что-то такое было, – отмахнулась она. – Говорили, Василий Осипович ее в лесу нашел, что ли. Привел и оставил. Теперь у них дети взрослые.
– Можем заскочить на Мотофлот, – видя интерес Рассохина, предложил Гохман, а сам ждал команды от жены. – Попроведовать… А потом и на Карагач. Если, конечно, ты не против.
Последние слова относились к жене.
– Поезжай, помоги человеку, – позволила она. – Не чужой…
– Если танцевали, конечно, не чужой! – с намеком засмеялся Гохман.
Жена не среагировала.
– Будешь на Гнилой, так на кладбище сходи, – велела строго. – Поправь там… Столько лет не бывали.
– Это обязательно, – серьезно заверил он. – Святое дело. Правда, говорят, и кладбище погорело…
– Поезжай, – благословила она и вдруг поцеловала мужа, тем самым выказывая на миг неожиданную нежность к нему.
– Сначала за мотором в магазин! – обрадовался тот, переодеваясь в милицейскую форму. – Потом начальству доложусь и автомат возьму. А по пути на Мотофлот заедем.
Желтый милицейский мотоцикл по виду был старше хозяина, однако же еще тарахтел.
– Это я специально жену завел, – оправдывался Гохман. – Иначе не отпустит. Я от Карагача столько беды натерпелся! Как ни поеду, без приключений не обходится. Раз вообще чуть не погиб…
Натерпевшись от буйного населения поселка, Карагач отвернулся от него, пробил себе новое русло, создав немало хлопот тому, кто намеревался попутешествовать по реке. На Мотофлоте, что был близ старого устья, никакого флота давно не было, но остался длинный, в одну улицу вдоль Чилима, поселок, который облюбовали приезжие дачники. Местного населения оставалось немного, дворов семь, разбросанных среди новеньких коттеджей, но к своему стыду участковый не знал, в котором живут Меркуловы, и сослался на то, что больно уж распространенная фамилия. Подъезжая к брусовому двухквартирнику, Рассохин испытывал ощущение, сходное с мистическим шоком: неужели все оказалось так просто? И Женя Семенова, которую не могли найти даже с помощью авиации, парашютистов, погонь, засад и сплошного прочесывания местности, вдруг явилась ниоткуда, вышла замуж, поселилась на берегу большой реки, нарожала, вырастила детей и теперь преспокойно живет, как будто бы ничего не случилось…
Нет, наверное, случилось, иначе бы не стала писать письмо своей первой дочери Елизавете…
Милицейский мотоцикл вышел встречать хозяин – с седой, веником, кержацкой бородой человек лет семидесяти. Он молча поздоровался за руку с участковым, но на Рассохина лишь глянул и отвернулся.
– Василий Осипович, супруга-то у тебя дома? – участливо спросил Гохман.
– На что тебе, паря, супруга моя? – подозрительно спросил тот.
– А вот, человек интересуется!
– Что за человек-то?
– Ученый, из Москвы.
Меркулов наконец-то оглядел Рассохина, а сначала смотрел сквозь него, как через стекло.
– Вашу жену зовут Евгения? – спросил он. – Девичья фамилия – Семенова?
– Ну и что?
– У нее есть дочь Елизавета, в Питере? То есть в Ленинграде?
Бледноватое лицо старика зарозовело.
– Какая такая дочь? Не знаю, не слыхал. У самой спросить надо бы.
– Позовите, спросим, – предложил Рассохин.
– Ты-то с какой стати спрашивать станешь? – вдруг взъелся Меркулов. – Ты кто ей, ученый? Хрен с горы? Моя жена, я и спрошу!
– Да ты не сердись, Василий Осипович, – примирительно сказал Гохман. – У товарища ученого поручение от дочери, мать свою поискать. Потерялась лет тридцать назад, а звали ее, как твою жену.
Старик и вовсе стал багровый, захлопнул открытую было калитку.
– Постойте-ка тут пока…
И скрылся в доме.
– Дед чудаковатый, – шепотом проговорил участковый. – Как бы семейный дебош не устроил. Если честно, то, говорят, жена у него погуливала в молодости. Сам-то на буксире работал, кошели с лесом водил. Месяца по два дома не бывал…
Минуты три стояли молча, прислушивались к неясным звукам.
– У нее нос с горбинкой? – вспомнил примету Рассохин.
Гохман открыл рот, но ответить не успел, ибо на крыльце оказалась суровая пожилая тетка – иначе не назвать, но, как говорят, со следами былой красоты.
Стас вздохнул облегченно.
– Вы что это моему деду наплели? – Она прихватила клюку и спустилась на звонкий, деревянный тротуар. – Какая такая дочь?
Это была не Женя Семенова…
– Вы нас простите, – повинился Рассохин. – Я ищу Женю… Евгению Семенову из Ленинграда.
– Ну, я это была! – заявила тетка. – Только не из Ленинграда. И у меня никаких дочерей нет!
– Это совпадение, – вступился Гохман. – Виноваты, извиняемся…
– Вам совпадение, а этот черт ревнивый мне три дня шею пилить будет!
В этот миг Стас узрел, что над ее головой кружатся две ласточки, пикируя, словно на кошку. Тетка подняла клюку и пригрозила:
– Вот я вас сселю с избы-то, паскудницы!
7
До появления высокого начальства и журналистов на пробном участке запустить драгу и добыть хотя бы грамм золота никак не удавалось: сначала полетел какой-то вал по причине заводского брака, потом сгорел электромотор, и наконец в рудоприемник завалился и заклинил ковши угловатый и крепчайший камень. На прииске возникла нервная, злая лихорадка, когда все друг на друга кричали, требовали, но даже все вместе не могли быстро преодолеть непреодолимые обстоятельства – стихийный, коварный нрав Карагача. Необкатанную, бог весть как попавшую в россыпь глыбу кое-как раскололи кувалдами, вытащили, запустили драгу, но в отлаженной, не раз проверенной и испытанной технике промывка не пошла. То есть золото не оседало на специальных резиновых ковриках, а вместе с тяжелой фракцией уходило в отвал. Оказалось, полностью отсутствует обязательная заводская регулировка агрегатов и настройка приборов. Следовало бы вызвать специалистов завода-изготовителя, но где там ждать неделю – надо добыть первое золото, показать процесс и начальству, и телезрителям!
Вероятно, Гузь договорился с начальником драги, и тот послал рабочего с банкой краски и кистью – закрашивать имя "Рассоха" вдоль верхней палубы. Закрасил, спустился, но прошло четверть часа, краска на солнце и ветру просохла, и название проступило сквозь нее вроде бы даже еще ярче, по крайней мере свежая белая полоса с красными буквами притягивала внимание. Рабочий опять залез наверх, теперь с банкой красной краски, но Рассохин уже не увидел, чем это закончилось, потому что они с Женей Семеновой собрали книги и удалились в палатку, за три версты от участка.
Вопрос с увольнением разрешился так внезапно и скоро, что в первые минуты Стас ощутил не удовлетворение, а панику и поймал себя на мысли, что готов бежать за Гузем и просить отменить решение, даже покаяться, правда, неизвестно за какие грехи. Он вдруг осознал, что все кончилось, надо собирать вещички и возвращаться на Гнилую Прорву за расчетом. Причем неизвестно, на чем добираться: моторную лодку он должен был оставить на участке, ибо через два дня сюда приедет весь отряд, а попроситься на вертолет можно только у начальника партии. Тот же, злой и обиженный, скорее всего, не откажет, но поизмывается всласть, припомнит все, что было и чего не было.