Так я лежал, размышляя о том да сем, пока непрекращавшийся в моей голове треск снова не привлек мое внимание. Мне вдруг показалось, что он имеет некую стройность и осмысленность. Он то стихал, то возобновлялся, то усиливался, то слабел. В общем, вел себя, как радиоволна при неустойчивом приеме. И это при том, что в нашей палате стояла абсолютная тишина. Но ведь Дмитрий Вахтангович утверждал, что все шумы в моей голове возникают от звуковых колебаний, проникающих в мой мозг через трещину в черепе. Что же это такое получается? Степан Трофимович молчит. Из коридора тоже не доносится никаких разговоров. А шумы в моей голове не прекращаются. Может, Дмитрий Вахтангович все же неправ? И со мной, действительно, происходит что-то неподдающееся привычному объяснению.
Я сосредоточился и внимательно прислушался к треску в своей голове. Чем глубже я в него проникал, тем отчетливее он напоминал человеческую речь. Мне даже показалось, что я различаю отдельные слова. Вот те раз! А может, мой мозг, каким-то образом, и вправду стал принимать радиоволны? Слова становились все отчетливее и отчетливее. До меня явно доносились рассуждения какого-то человека.
Я повернул голову. Степан Тимофеевич сидел с задумчивым видом и хмурил лоб. Я еще больше напрягся, и вдруг услышал: "Род войск, шесть букв, третья "х". Шесть букв. Что же это может быть?".
- Пехота, - сказал я вслух.
Степан Тимофеевич вздрогнул и посмотрел на меня.
- Чего? - переспросил он.
- Ну, род войск из шести букв, третья "х". Пехота, - пояснил я.
Степан Тимофеевич растерянно посмотрел в кроссворд, потом опять на меня.
- Подходит, - изумленно сказал он. - А разве я что-то говорил?
- Я слышал, - ответил я.
- Странно. Увлекся, наверное, - пробормотал Степан Тимофеевич, и снова уткнулся в кроссворд.
Мое сердце заколотилось, как сумасшедшее. Неужели мне удалось прочесть мысли своего соседа по палате? Это было невероятно. Я никак не мог в это поверить. А может, все-таки, это случайность? Я решил попробовать еще раз. Сосредоточившись, я снова посмотрел на Степана Тимофеевича, который опять сидел в глубокой задумчивости, и нервно грыз кончик карандаша. "Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам, - донеслось до меня. - Двенадцать букв. Первая "п". Премия? Нет, не подходит. Тогда что?".
Я знал ответ на этот вопрос. Но, чтобы не травмировать своего соседа по палате, произносить подсказку сразу не стал, и предварительно спросил.
- О чем Вы снова задумались, Степан Тимофеевич?
- Да вот, не могу никак сообразить, - откликнулся он. - Слушай. Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам. Первая "п". Сразу говорю, "премия" не подходит. Здесь двенадцать букв.
- Прогрессивка, - сказал я.
- Точно, - обрадовался Степан Тимофеевич. - Конечно же, прогрессивка. Как же я сам не догадался. Ведь двадцать лет на заводе проработал. Вот что значит десять лет на пенсии. Все позабыл.
Степан Тимофеевич продолжил разгадывание кроссворда, а я поднялся с кровати и вышел в коридор. Неторопливая прогулка по коридору привела меня в бурный восторг. Мне удавалось узнать, о чем думает каждый, к кому я приближался. Старичок, сидевший на тахте с костылем в руке, и задумчиво глядевший перед собой, вспоминал свою молодость. Он прокручивал в мыслях какую-то давнюю вечеринку в парке культуры и отдыха, где он, совсем еще юный, танцевал в обнимку с белокурой девушкой под типичный вальс довоенных лет, и получал от этого огромное удовольствие. Шедший мне навстречу детина с царапиной на лбу и с загипсованной рукой, волновался, не найдет ли его супруга заначку в тысячу рублей, которую он прятал от нее в зимнем ботинке, стоявшем в домашней кладовке. Сидевшая на посту медсестра, опершись головой о кулак, с удовольствием вспоминала прошедшую ночь. Воспоминания были очень интимными и очень личными. Мне стало совестно, и я постарался пройти мимо нее побыстрее. А вот мысли санитарки, мывшей в коридоре полы, мне не понравились. Они меня даже возмутили. Санитарка ждала, когда из процедурного кабинета выйдут две болтавшие о чем-то медсестры, чтобы, проникнув туда якобы для уборки, тайком отлить медицинский спирт в уже приготовленную стеклянную баночку из-под майонеза, которая лежала у нее в кармане халата. Во мне вдруг вспыхнул азарт защитника правопорядка, и я демонстративно уселся на тахте, стоявшей как раз напротив процедурной. Санитарка с недовольным видом покосилась на меня.
- Что ты здесь расселся? - проворчала она. - Ступай в свою палату и не мешай мне.
Я насмешливо посмотрел на санитарку и спокойно сказал:
- Где хочу, там и сижу. И я Вам не мешаю. А то, что Вы воруете спирт в процедурной, уже все отделение знает. Иван Иванович во время обхода лично просил нас за Вами присмотреть.
Санитарка густо покраснела.
- Ничего я не ворую, - пробормотала она.
- Конечно, Вы берете взаймы, - иронично заметил я. - А для чего Вам баночка из-под майонеза, которая лежит в кармане Вашего халата?
Санитарка открыла рот, но не смогла больше ничего сказать. Она со страхом посмотрела на меня и принялась быстро домывать полы, старательно поворачиваясь ко мне спиной.
Я был в восторге. В тот момент я, наверное, чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Неожиданно открывшаяся во мне способность читать чужие мысли давала мне в руки очень сильное оружие. Я впервые в жизни ощутил, что значит иметь превосходство над другими людьми. Я пока еще не знал, как распорядиться этим превосходством. Я пока не представлял, как оно может повлиять на мое более чем скромное положение в обществе, на материальное благополучие, и на многие другие факторы, составляющие мой образ жизни. Но в то мгновение у меня промелькнула мысль, что этот дар может дать мне все. Абсолютно все, чего я только пожелаю.
Мои приятные размышления прервал голос медсестры, раздавшийся с другого конца коридора:
- Воробье-е-ев!
Я поднял руку, давая понять, что я ее слышу.
- К завотделения!
Я поднялся с тахты и направился в ее сторону, где располагался кабинет заведующего отделением.
Иван Иванович сидел за своим рабочим столом, и вместе с медсестрой, которая стояла с ним рядом, задумчиво разглядывал рентгеновский снимок. Кивком головы он предложил мне сесть на стул. Я сел. Иван Иванович снял очки и посмотрел на меня.
- Я внимательно изучил Ваш снимок, - сказал он. - Никаких нарушений костного покрова Вашей головы я на нем действительно не вижу. Поэтому, принимая во внимание Ваши жалобы, я хочу Вас осмотреть. Люда, сними с него бинт. Только осторожно.
Медсестра подошла ко мне и принялась аккуратно разматывать повязку на моей голове. И тут вдруг до меня отчетливо донеслись мысли Ивана Ивановича. То, о чем он думал, меня просто поразило. Иван Иванович явно переживал вторую молодость. А может, даже уже и не вторую, а третью, четвертую, пятую. Он мысленно раздевал Люду, поочередно снимая с нее все детали одежды, и рисовал в своем воображении, как она будет выглядеть без нее. Вот вам и Иван Иванович! От кого-кого, а уж от него я такого не ожидал. Пожилой человек, убеленный сединой, казавшийся мне ярым поборником пуританских правил, на самом деле был не лишен некоторого легкомыслия. Что ж, верно говорят, седина в бороду - бес в ребро.
Я не смог сдержаться, и прыснул. Люда отстранилась и вопросительно посмотрела на меня.
- Щекотно, - объяснил я.
- Щекотки боитесь? Ай-яй-яй! - иронично покачала головой медсестра и продолжила снимать с меня бинт. Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала, что действительно меня рассмешило?
Закончив возиться с повязкой, Люда отошла в сторону, предоставив меня заботам заведующего отделением. Иван Иванович выбросил из головы свои эротические фантазии, подошел ко мне и принялся осторожно щупать мою голову. Надо отдать ему должное, он делал это со всей тщательностью и добросовестностью. Все его мысли теперь были направлены на изучение моего черепа.
- Если будет больно, даже чуть-чуть, обязательно скажите.
Должен признаться, что в тот момент меня охватила некоторая нерешительность. А стоит ли мне помогать Ивану Ивановичу искать эту трещину, если именно благодаря ей у меня появилась способность к телепатии? Что будет, если эта трещина зарастет? Смогу ли я после этого читать чужие мысли? Терять этот внезапно открывшийся дар мне не хотелось. Я уже успел почувствовать, какую он может принести мне пользу. Но что будет, если эту трещину скрыть? Не приведет ли это к какому-нибудь серьезному осложнению?
Я метался в поисках верного решения, а Иван Иванович, тем временем, поочередно ощупывал все участки моей головы. Но все его нажимания и поглаживания мне никакой боли не причиняли. И только когда он дошел до здоровенной шишки, располагавшейся чуть ниже ко лбу от темени, я почувствовал дискомфорт и отстранился.
- Кроме этого места больше нигде не больно? - спросил Иван Иванович.
Я ответил, что нет. И это была чистая правда.
- Сейчас немного потерпите, - предупредил меня завотделением. - Я буду щупать очень осторожно.
И он стал исследовать мою шишку. Изучив ее миллиметр за миллиметром, он бросил медсестре:
- Заматывай.
Люда подошла, и стала аккуратно обматывать мою голову бинтом. Иван Иванович вернулся за свой стол.
- Никаких нарушений я не обнаружил, - сказал он. - Так что, живите спокойно. Все эти шумы, которые Вам слышатся, скорее всего происходят из-за разрывов в тканях Вашего мозга. Возможно, в результате сотрясения у Вас оказались повреждены какие-то кровеносные сосуды. Но это все пройдет. Поврежденные участки зарастут, кровоснабжение восстановится в полном объеме, и в Ваших ушах снова появится тишина. Девяносто девять процентов из ста, что услуги нейрохирурга Вам не понадобятся. Так что через неделю-две мы с Вами скорее всего попрощаемся. Однако про этот один процент забывать все же не стоит. Кто его знает? Поэтому, повторяю еще раз: если Вы почувствуете, что с Вами что-то не так, немедленно обращайтесь либо ко мне, либо к Дмитрию Вахтанговичу. Пока все. Можете идти.
Я поблагодарил Ивана Ивановича и вышел из кабинета.
"Правильно ли я поступил, что ничего ему не рассказал? - думал я. - Ведь появившиеся у меня телепатические способности как раз и относятся к разряду "что-то не так", о котором он упомянул. А если бы я все же про них рассказал, как бы он на это отреагировал? Воспринял бы всерьез, или тут же отправил бы меня в "психушку"? Допустим, он в это поверит. Что ждет меня в дальнейшем? Роль подопытного кролика в научных исследованиях? Ведь меня непременно станут изучать. Человек, получивший сильный удар по голове, вдруг начинает читать чужие мысли! Чем не тема для диссертации? Ученым обязательно захочется выяснить, почему такое произошло, и что изменилось в строении моего мозга. А меня категорически не привлекает становиться предметом исследований. Я хочу жить свободной жизнью. Интересно, были ли еще когда-нибудь подобные случаи? Что-то я о них не слышал".
Занятый этими размышлениями, я открыл дверь своей палаты. Степан Тимофеевич оторвал взгляд от кроссворда и спросил.
- Ты в "приемном покое" был?
- Нет, - ответил я. - Меня завотделением вызывал.
- Тогда иди в "приемный покой". К тебе там пришли.
Недоумевая, кто бы это мог быть, я стал спускаться на первый этаж. Семьи у меня не было, а от сослуживцев трудно было ожидать такого благородства. Неужто это мой кот Маркиз сподобился навестить больного хозяина?
Войдя в "приемный покой", я увидел нашего начальника отдела по технике безопасности, высокого, долговязого субъекта с впалыми щеками и активно развивающейся с темени лысиной. Его звали Виталий Андреевич. Начальник по ТБ имел весьма обеспокоенный вид, и я сразу понял, что его визит ко мне не случаен. Ведь несчастный случай на производстве сулил неприятностями в первую очередь именно ему.
- О-о-о! - расплылся в лучезарной улыбке Виталий Андреевич, завидев меня. - Ну, прямо, как раненый герой. Здравствуй, дружище, здравствуй. Присаживайся рядом.
Мы обменялись рукопожатиями, и я сел.
- Ну, как самочувствие, как здоровье? - спросил Виталий Андреевич с подчеркнутой заботливостью. "Господи, только бы инвалидности не было", - уловил я мысли, одновременно пронесшиеся в его голове.
- Пока обследуют, - ответил я, и не без коварства добавил. - Сотрясение мозга есть, это точно. Будет ли инвалидность - станет известно в ближайшие дни.
Лицо Виталия Андреевича помрачнело. Если мне дадут инвалидность, ему точно не сдобровать.
- Ну, ты кушай, кушай, - засуетился он, вытаскивая из пакета что-то обильно завернутое в фольгу, и распаковал. В фольге оказалась тушеная курица.
- Моя жена для тебя приготовила, - пояснил Виталий Андреевич. - Она у меня просто мастер кулинарии. Ты давай, не стесняйся.
Я и не стал стесняться. Мне не часто доводилось вкушать пищу, приготовленную умелыми женскими руками. Ведь я был холостяк. А у холостяков пища большей частью примитивная: бутерброды, концентраты. В общем, то, что попроще. Тем более, что курица выглядела очень аппетитно, была еще горячая, и источала такой аромат, от которого текли слюнки.
Пока я поглощал тушеную курицу, Виталий Андреевич, сам того не подозревая, дал мне полное представление о своих планах.
"Такого уломать будет не трудно, - думал он. - Валерка был прав. Прост как валенок. И слава богу. Умный денег потребует, или продвижения по службе. А этого одной курицей купить можно. И зачем я всю принес? Вполне бы половинки хватило".
Его мысли меня, естественно, взбесили. Кому приятно, когда его приравнивают по стоимости с половинкой тушеной курицы? Я старательно не поднимал головы, чтобы выражением своих глаз не выдать ту ярость, которая кипела в тот момент в моей душе. Прост как валенок, говоришь? Одним дружелюбием купить можно? Ну что ж, посмотрим. Сейчас я покажу тебе "дружелюбного валенка".
Обглодав последнюю косточку, и мысленно сосчитав до десяти, чтобы унять клокотавшее во мне возмущение, я тщательно вытер руки бумажными салфетками, которые протянул мне Виталий Андреевич, и тепло поблагодарил его за столь обильный обед.
- Ну что ты, что ты, - с улыбкой протянул начальник по ТБ. - Какие могут быть благодарности? Право же, не стоит. На заводе о тебе все очень беспокоятся. Сам Генеральный интересовался твоим здоровьем. Завтра утром буду ему о тебе докладывать. Сотрудницы твои тебе привет передавали. Просили, чтобы быстрее поправлялся. Им без тебя скучно.
"Не иначе, как Ирочка самостоятельно вал рассчитать не может", - мысленно усмехнулся я.
- Да, заварила нам кашу эта чертова кран-балка, заварила, - продолжал со вздохом Виталий Андреевич. - Надо же было такому случиться, чтобы она именно на тебя упала. Лучше бы она на Орлова, начальника девятого цеха, свалилась. Он ведь за этой кран-балкой недоглядел. Кстати, он тебе привет передавал. Так мне и сказал: лучше бы, говорит, эта кран-балка на меня упала, чем на такого хорошего парня, как Илюха. На Орлова сейчас смотреть страшно. Ходит, как в воду опущенный. Расстроен. Ему уже из инспекции по труду звонили. Проверку делать собираются. Загрызут, уж поверь, как пить дать. А если тебе инвалидность присвоят - без прокуратуры не обойдется. Жалко Орлова. Хороший мужик. Двое детей. Вот так, ни за что, ни про что пропасть может.
Виталий Андреевич картинно вздохнул и посмотрел на меня, явно ожидая предложения замять инцидент с кран-балкой. Но я сидел и молчал, не проявляя абсолютно никаких эмоций.
- М-да, - крякнул он, не дождавшись от меня какой-либо реплики, при этом мысленно обругав меня нехорошим словом. - Ты знаешь Орлова? Знаком с ним?
- Знаю, - спокойно ответил я. - Ну и что?
- Тебе его не жалко?
Виталий Андреевич взял меня за локоть, что, видимо, означало проявление высшей степени дружелюбия.
- Ты же понимаешь, что это случайность. Столько лет уже на заводе вместе работаем. Мы единый сплоченный коллектив. Ведь так? Зачем нам друг друга топить? Согласен?
- С чем? - невозмутимо спросил я.
Начальник по ТБ снова мысленно обругал меня нехорошим словом, но на его лице не дрогнул ни один мускул.
- С тем, что Орлова тебе топить не надо, - терпеливо пояснил он. - Хороший мужик. Двое детей. Как знать, может он тебе еще пригодится.
- А Вы? - спросил я, выразительно глядя ему в глаза.
- Что я?
- Вы мне тоже пригодитесь? За техническую безопасность на заводе в первую очередь отвечаете Вы, а не Орлов. Это не Орлов недоглядел. Это Вы недоглядели. Отвечать придется в первую очередь Вам, а не Орлову.
И я улыбнулся лучезарной улыбкой, чтобы несколько смягчить жесткость произнесенного.
Виталий Андреевич внимательно посмотрел на меня.
"Э-э-э, - подумал он, - а ты не такой уж простой, каким казался вначале".
"Да, представь себе, - подумал я в ответ. - Одной тушеной курицей не обойдешься".
Виталий Андреевич вздохнул, и решил предпринять еще одну попытку уломать меня "малой кровью".
- Илья, - сказал он, - ну, посуди сам. Если из-за тебя на заводе кто-то пострадает, как к тебе будут относиться остальные?
- А мне это безразлично, - ответил я, решив сблефовать. - Я решил уйти с завода. Я не хочу работать на предприятии, на котором на работников сверху сваливаются кран-балки. Вот так в заявлении и напишу, что прошу меня уволить в связи с тем, что на заводе не соблюдаются элементарные правила безопасности труда, в результате чего люди получают производственные травмы. И в инспекции по труду это скажу. А если понадобится, и в прокуратуре.
В глазах Виталия Андреевича блеснул испуг, и я понял, что мой блеф достиг цели.
- Ну, ты не кипятись, не кипятись, - пробормотал он. - Зачем тебе с завода уходить? Столько лет уже работаешь. Всех знаешь, и тебя все знают.
- А что я теряю? - возразил я. - Я работаю на рядовой должности, у меня мизерная зарплата. А некоторые шестидесятилетние тети, которым уже давно пора быть на пенсии, до сих пор сидят на стуле главного специалиста, и разносят обо мне по заводу всякие сплетни и несуразицы.
Виталий Андреевич еще раз внимательно посмотрел на меня.
- А если тебя переведут на должность главного специалиста, останешься? - спросил он.
- Подумаю, - уклончиво ответил я.
- Решим, - сказал Виталий Андреевич, после чего мы тепло попрощались.
Этот разговор вызвал во мне двойственные чувства. С одной стороны, я повел себя, может быть, не совсем красиво. А с другой, давать себя в обиду тоже нельзя. Виталий Андреевич, как и многие другие, относился к той категории людей, которые не понимали таких слов, как порядочность и бескорыстность. Бескорыстный человек воспринимался им как дурак. Прост, как валенок - ведь именно так он меня охарактеризовал. Что ж, я сыграл с ним по тем правилам, которые он сам же и установил. Что касается Клавдии Трофимовны, то по отношению к ней никаких угрызений совести я не испытывал. Она достаточно попила у меня крови. Не всегда же мне терпеть от нее подлости в свой адрес. Когда-нибудь нужно и сдачи дать.