- Ну-ну, не зверь же я, в самом деле, - поморщился сержант. - На такие случаи уже столетие как есть указ Его Величества Императора и Короля, Бриана Седьмого. Подпишет десятилетний контракт на службу во флоте, и отправится бороздить моря. На кораблях, служба, конечно же совсем не сахар, но и не каторга беспросветная. Сыт будет опять же… если попадет на корабль с нормальным старшим офицером.
И монетка малая сержанту за завербованного на флот матроса перепадет – это известное дело. Ну да не мне его за то осуждать, наверное.
- А-а-апчхи!
- Будьте здоровы, сестра Епифания.
- Благослови вас Господь, констебль, - монахиня из расположенной близ порта обители Святой Урсулы, гренадерских пропорций женщина, перехватила немаленький мешок левой рукой, правой сотворив в моем направлении крестное знамение.
- Вы позволите вам помочь, - поинтересовался я. - Я мог бы сопроводить вас.
- Ох, буду весьма признательна, - она немедленно вручила мне свою ношу. Увесистый куль, не для хрупких дамских ручек ноша.
- Опять книги из Ниппона, - причин у моей галантности было две, и обе насквозь меркантильные.
Первая заключалась в том, что я проголодался, а неподалеку от Института Благородных Девиц, который содержали монахини, имелся недорогой, как это называется на французский манер, кафетерий. Несмотря на расположение в довольно престижной части Сити, заведение это не слишком, на мой взгляд дорогое. Дело в том, что содержит его приезжий ниппонец, потчующий всех желающих (а экстравагантных людей в столице хватает с избытком) блюдами национальной кухни этой нашей заморской колонии. Пусть на многие кушанья цены у почтеннейшего мистера Сабурами и заоблачные, но стыд и честь этот невысокий азиатский джентльмен не теряет, и за еду простых горожан из Ниппона деньгу не ломит.
Отведал его стряпню я, в первый раз, нечаянно. Мы с констеблем Стойкаслом как-то побились об заклад на желание, что я не порву целую папку с делом голыми руками. Я тогда только поступил на службу, и не знал еще, какой он хитрован. Стойкасл-то хотел над мной подшутить – не от злобы, а от веселости характера, - и из подлежащих утилизации дел в Архиве выбрал, казалось, совершенно случайное. Потом-то он признал, что специально эту папку приметил, где в качестве вещественного доказательства, подшитого в материал каким-то умником-дознавателем, фигурировала стальная пластина. До половины я папку разорвал, но не осилил целиком – пришлось исполнить обещание, которое и заключалось в том, что я отведаю блюдо ниппонской кухни. Очень уж они, ещё год назад даже, были в диковинку.
Глядеть на действо поедания собрался едва не весь участок. Мистер Сабурами появлению полусотни с небольшим констеблей, и даже целого инспектора О`Ларри с ними, несказанно удивился, предположив облаву, однако вникнув в суть дела немедля пришел мне на помощь. Все же добрейший он человек, этот мистер Сабурами. Через несколько минут он приготовил блюдо, которое, как он уверял, не должно было вызвать у меня отвращения – вареное ниппонское просо, именуемое "рис", с ошпаренной морской рыбой, нарезанной мелкими кусками, и с острой подливкой. Что-то вроде той картохи с селедкой, что рабочий люд каждодневно трескает, только тамошняя.
Порция мне показалась ничтожно малой (что и говорить – в тот момент я облегченно вздохнул про себя, приготовившись захватить ее всю двумя ложками, быстро глотая, ибо в съедобность ниппонской стряпни не верил ни на фартинг), только на слегка заморить червячка по объему. Каково же было мое изумление, когда скушав непривычную, но вполне приятную по ощущениям пищу, я вдруг понял, что сыт! Да, оказалось, что этим ниппонским просом я наедаюсь куда как плотнее, чем самой лучшей ячменной кашей. Правда, для сего пришлось освоить чудные столовые приборы – две палочки, - которые первые четверть часа либо выпадали из моих рук, либо ломались… Но мистер Сабурами лично взялся меня обучить ими пользоваться, и, некоторое время спустя, я смог приступить, наконец, к трапезе.
Да, пока я учился кушать ниппонскими палками, шуток в мой адрес, беззлобных и не обидных, конечно, полетело множество, а каждый раз как я их ломал звучал новый взрыв хохота, но я был верен слову и упрям, а содержатель кафетерия, к которому такая толпа констеблей привлекла внимание едва не всего променада на набережной – терпелив, и наука ниппонского питания мне поддалась. Ведь нет такой вещи, что не осилит изучить ирландец! И пусть блюдо пришлось сготовить заново аж пять раз – результат того стоил.
Как человек небогатый, и к излишним тратам не склонный, я тут же мысленно подсчитал, в выгоду или в убыток мне будет есть эдакий вот "рис" с рыбой, и пришел к удивительному выводу, что нашим, с Зеленого Эрина родом, содержателям таверн и прочих кафетериев я переплачиваю за сытость чуть не вдвое!
С тех пор, при случае, я обедаю у мистера Сабурами. Как, кстати, и многие констебли, ради которых ему пришлось ввести в свое меню некоторые перекусы из европейской кухни – например, пончики. Правда, продает он их лишь в том случае, когда ты находишься при исполнении: в форме. Боюсь что даже комиссару Дубровлина он без формы не продаст ничего, что не относится к его родной ниппонской кухне – настолько мистер Сабурами человек принципиальный. Уважаю его за это.
Так вот, при случае, сказал я – и это случай отведать "рис" был весьма подходящий, ведь, формально, кафетерий находился на границе моего участка, и я могу зайти туда, дабы проверить благочиние.
Второй же причиной для таскания груза была сама сестра Епифания. Так мне приятно на нее посмотреть…
Не подумайте дурного, Христа ради! Она – Его невеста, никакой похоти я, глядя на нее, не испытываю. Ведь не вожделеете же вы русалок и ундин на памятнике адмиралу О`Ривзу, или наяду, что там же, в неглиже. И я так, гляжу на нее как на памятник того, что мне нравится в женщинах: большая грудь, широкие бедра и легкий такой жирок на талии. Будь она ниже меня, а не вровень, лет хоть на десять моложе, и не католической монахиней, ох, я бы не устоял пред греховным соблазном. Но озвученные факты мне, в нарушение заповеди "не возжелай", в её-то отношении, впасть позволения не дают. А отнюдь не ее дородность, как говаривают некоторые шутники насчет наших с ней добрых отношений.
- Да, констебль, - кивнула Епифания. - Мать-настоятельница увлекается садоводством, выписала из Киото какую-то "Персиковую ветвь", и что-то там про нефрит, по минералогии, я полагаю. И перевод богословского трактата из Чайнской империи: "Дао любви". Это, насколько могу судить, размышления тамошних святых отшельников на тему заповеди "Возлюби ближнего своего". Опять, не иначе, целый месяц с дамами из попечительского совета будут изучать на предмет отсутствия ересей, и опять решат, что воспитанницам эти трактаты читать еще рано.
- Судя по весу, в мешке имеются и образцы к трактату по минералогии, - дружелюбно заметил я.
Сопроводив монахиню до обители и распрощавшись с нею, я направился к кафетерию мистера Сабурами, твердо намереваясь перекусить поплотнее, однако случиться этому было, увы, не суждено. Практически у самого входа я был перехвачен одной пожилой леди, представившейся как мисс Бурпл, домовладелица и профессиональная сваха, которая требовала немедленно прекратить безобразное поведение своего соседа, в окошко демонстрирующего всем желающим обнаженную женскую натуру. Попрание общественных приличий было налицо, и я вынужден был поспешить по указанному ею адресу.
Нарушитель проживал в мансарде доходного дома, и, прежде чем заходить к нему, я выяснил его личность у соседей. Оказался он студентом Художественной Академии, звался Доналл О`Хара, и ни в чем предосудительном ранее замечен не был. Наоборот, соседи характеризовали юношу исключительно с положительной стороны. Так, с их слов, молодой художник охотно оформлял соседям поздравительные открытки, и никогда при том за этот свой труд не брал и полпенни (хотя от домашней выпечки, в качестве благодарности, отказаться сил в себе и не находил), расписывал яйца к пасхе, тоже даром, а на Рождество нарисовал целую картину, каковой жильцы украсили фасад своего дома к празднику. Удивительно положительный студент выходил из описания соседей. Даже подозрительно это.
- А бывают ли у него девицы, мэм, - поинтересовался я у его соседки, дамы в летах, но еще отнюдь не старушенции. Бывшей, как она сообщила, актрисе.
- Разумеется, - кивнула та с непередаваемым апломбом. - Но вовсе не для того, что себе навыдумывала эта мисс Бурпл. Молодой человек их у себя рисует. Хотя, честно говоря, лучше бы старая склочница была бы права, если вам интересно мое мнение. Картины, это очень хорошо, но надо в доме и живую женщину иметь.
Такие эмансипичесткие рассуждения со стороны пожилой леди, сказать по чести, несколько смутили меня, однако не до такой степени, чтобы не отметить произнесенной ею фамилии заявительницы. Поскольку сам я о том, кто именно вызвал констебля, не сообщал, то пришел к выводу, что конфликт мисс Бурпл с соседями куда как более давен и глубок, чем могло показаться на первый взгляд, и поставил себе в уме зарубку, поспрошать об этом прочих констеблей нашего участка.
Все требования инструкции были мною выполнены, и ничто более не препятствовало мне осмотреть место возможного правонарушения. Попрощавшись с соседями студента, и заверив их, что помощь мне не требуется, я немедленно поднялся по ветхой скрипучей лестнице к обиталищу молодого мистера О`Хара, и постучал в его дверь, не забыв произнести предписанную Уставом фразу "Откройте, полиция".
Житель мансарды оказался молодым и болезненно худощавым, навряд ли старше шестнадцати лет. Лицо его было заспанным, рубаха и брюки, видневшиеся из-под халата, выглядели несвежими, а на заметной через дверной проем старенькой оттоманке наблюдался беспорядок. Из всего вышеперечисленного любой бы сделал вывод, что юноша перед моим приходом спал, а, следовательно, никак девиц демонстрировать был не в состоянии, если только не страдает лунатизмом (о чем его соседи не упоминали, а ведь будь с ним такая беда – неприминули бы). Однако же служба полисмена предполагает тщательное и всестороннее исследование поступающих нам заявлений, отчего и отринуть слова мисс Бурпл, посчитать их блажью выжившей из ума старушенции, я никак не мог.
- Мистер Доналл О`Хара? - поинтересовался я у юноши, и, дождавшись кивка с его стороны, представился сам. - Констебль Вильк. На вас от соседей поступила жалоба, сэр, что вы демонстрируете в окно обнаженных девиц.
- Но здесь нет никаких девиц, - воскликнул художник, моментально просыпаясь. - Я совершенно один!
- Прошу меня извинить, мистер, но я обязан проверить это утверждение, - сурово ответил я. - Прошу вас впустить меня в помещение.
- Да ради всего святого, извольте, - он всплеснул руками и посторонился, давая мне пройти. - Как можете видеть, комната тут одна, и кроме нас здесь никого нет!
- Хм, - я сдвинул свой шлем чуть на затылок, и огляделся, уперев руки в бока.
Что ж, как и обиталища многих студентов, виденные мною за полтора года службы неоднократно (увы, не всех соседи характеризовали столь положительно, как этого), эта мансарда была скудно обставлена, содержа лишь самый минимум необходимого: оттоманку, стол с изрезанной столешницей, на котором лежали несколько холстов, потертый платяной шкап, три видавших еще прошлое царствование стула из разных гарнитуров, да мольберт близ окна. В углу, за занавесью, угадывался умывальник и ведро для нечистот. Там же должна была быть и плита, если судить по проходящему по стене дымоходу.
- Попрошу вас открыть занавесь и шкап, мистер О`Хара. Я должен убедиться, что там никто не скрывается.
- Убежден, что мне-то скрывать как раз и нечего, констебль, - вспыхнул художник, порывисто отдернул занавеску, и не менее резким движением распахнул шкаф.
Разумеется, никого там не было и быть не могло, но порядок есть порядок.
- Хм…
Я подошел к окну мансарды, однако и на стекле никаких признаков обнаженной девицы не обнаружил. А вот прямо напротив окна, на мольберте – обнаружил.
- Вот, - указал я юному дарованию на холст, где явно проглядывались, пока еще только в наброске, очертания женской фигуры. - Вероятно, имелось в виду это.
- Возмутительно, - воскликнул художник. - Это будет картина с греческой богиней Афиной, и она будет в одежде!
- Но сейчас этой одежды на ней не наблюдается, - отметил я. - Посему, я вынужден вынести вам предупреждение, и попросить впредь закрывать эту мистрис Афину чем-то, когда не будете рисовать ее портрет. И поступать вас так прошу впредь до тех пор, пока одежда не будет нарисована, поскольку отсутствие оной одежды может оскорблять чувства добрососедства. Вы согласны со мной, мистер О`Хара?
- Это ханжество, констебль, но я сделаю так, как вы сказали, - кивнул молодой человек, внимательно рассматривая меня. - Я, однако, тоже хочу попросить вас о услуге. Видите ли, на этом полотне также должен быть изображен и второй греческий бог, Арес, и, как мне кажется, вы бы гляделись в его роли весьма выигрышно для полотна. Не уделите ли вы мне несколько минут? Я только сделаю карандашный набросок.
- Хм… В роли иностранца, сэр? Не уверен что мне это позволено правилами, при всем моем уважении к людям искусства. К тому же я вроде как при исполнении, - просьба художника ввергла меня в некоторый ступор.
- Иностранного бога военного ведомства! Уверен, в этом нет никаких нарушений, - горячо принялся убеждать меня тот. - И это займет не более чем пять минут! Не погубите, где еще я найду такой типаж?
- Хм… Военного, значит? Ну, хорошо, - решился я. - Но прошу вас никому о том не распространятся.
Заняло это упражнение в рисовании, правда, чуть более, чем обещалось, однако результатом я мог быть вполне доволен: вышло на меня очень похоже, и уж точно лучше чем у нашего штатного мазилки. Из-под карандаша того рисунки арестованных такие выходят, что опознать по ним кого-то можно лишь будучи очень пьяным.
По окончании же, распрощавшись с юношей, я спустился на улицу, где, у самого крыльца, меня уже поджидали и соседи художника, и мисс Бурпл с парой кумушек.
- И что же вы скажете, констебль, - трагическим голосом вопросила бывшая актриса. - Наш сосед и впрямь преступил закон?
- Не совсем, мэм, - честно ответил ей я. - На его полотне и впрямь отсутствует изображение одежды на леди. Но и то, что должно бы быть под ней, оно отсутствует тоже. Я попросил мистера О`Хара закрывать холст до тех пор, покуда одежда не будет нарисована.
Поскольку добрые соседи из двух доходных домов явно собирались сцепиться в споре, участвовать в котором я не имел никакого желания, мне не оставалось ничего иного, как побыстрее откланяться, сославшись на службу.
От обиталища мистера О`Хара я направился именно туда, куда и намеревался перед этим – к мистеру Сабурами, ибо голод, как известно, не тетка, а такого крупного мужчину как я надобно кормить регулярно, чтобы не случился упадок сил, препятствующий исполнению служебных обязанностей. Но стоило мне лишь ступить на крыльцо кафетерия, как с соседней улицы раздался громкий сигнал полицейского свистка, на который моя нагрудная бляха отозвалась мелодичным перезвоном.
Ну, все понятно – свисток по форме два, означает что подкрепление полисмену не требуется, но помощь отнюдь не помешает.
Вздохнув о несостоявшемся обеде, я развернулся, и быстрым шагом направился в ту сторону, откуда слышался сигнал.
Буквально в сотне ярдов, за поворотом, моему взору предстал констебль Стойкасл, удерживающий за шкирку красномордого господина в помятом распахнутом светло-сером макинтоше поверх бежевого костюма в мелкую клетку, и без шляпы. Судя по качеству и потертости (вернее – не потертости) ткани пиджака, удерживаемый джентльмен, который нынче, отчаянно пыхтя что-то нечленораздельное, но явно – возмущенное, пытался вырваться из крепкой руки констебля, относился он к жителям среднего достатку.
- А, Айвен, - обрадовался Стойкасл, словно ожидал увидать на моем участке кого-то иного. - Гляди-ка какую пьянь я на твоем участке задержал. Еще и темнеть не начало, а он лыка не вяжет!
Собственно, он был прав – участок мой кончается только на следующем перекрестке, у дома с мезонинами. Однако же готов побиться об заклад, что шел он к мистеру Сабурами, когда этого пьянчужку приметил.
- В общем, волоки его в участок, дружище, пусть там проспится.
- М-м-ня-мыму-мымур сам, - подал голос задержанный.
- Вот, видишь – совсем никакой, - осклабился Стойкасл. - Даже имя свое произнести не может. Мистер, как тебя звать-то?
Он встряхнул пьяницу за шкирку, отчего у того начала болтаться голова.
- Мнэумнэээ ффесстокл о-о-о адвокат, - попытался ответить тот.
- Будет, будет тебе, любезный, адвокат. И адвокат, и обвинитель, и жюри присяжных, - хохотнул мой коллега. - Ну, чего глядишь, констебль Вильк? Забирай клиента, а я пошел. Меня пончики у Сабурами заждались!
Вот же гад! Пока я задержанного до участка доведу, покуда оформлю, ведь время обеда давно пройдет. Нет вот чтобы самому сволочь в кутузку…
Мы поставили друг-другу отметки о встрече в наших журналах дежурства, я принял (под роспись, разумеется, все строго по инструкции) задержанного, и потащил упирающегося и норовящего при этом упасть джентльмена в участок.
Боюсь, что по прибытии в него я был весьма далек от такой христианской добродетели, как любовь к ближнему. Обшарив карманы злосчастного пьяницы, лишившего меня обеда, а мистера Сабурами – клиента, и сдав все найденное, по описи, дежурному констеблю на хранение, я запихал задержанного в камеру к бродягам и цыганам. Вот будет ему стыдобище, негоднику, когда проспится! Особенно, если подхватит вшей от соседей – уж тогда не только совесть грызть его станет.
Глава II
В которой констебль Вильк продолжает исполнять свои прямые обязанности, стойко перенося тяготы и лишения службы, доктор Уоткинс оказывает пострадавшим первую медицинскую помощь и обращает внимание следствия на странности дела, а инспектор О`Ларри не только успешно вербует штатского специалиста, но и обнаруживает источник зловредного токсина.
Наскоро перекусив пирожками миссис Хобонен, которые она продавала в обед дежурным констеблям в участке (старушка проживает неподалеку, готовит воистину ужасно, но в летнее время это единственная возможность достать что-то себе на обед, поскольку погреб с ледником в участке не предусмотрен, и принесенная с собой пища непременно протухла бы), я поспешил вернуться на свой участок.