Эля стояла посреди комнаты, оглядывая номер с любопытством, словно пришла к Шубину домой и хочет понять, как живет знаменитый корреспондент-международник.
- Вы машинку пишущую всегда с собой возите? - спросила она.
- Всегда.
- Чтобы когда мысль придет, ее сразу схватить, да?
- Примерно.
Николайчик захлопнул за собой дверь и громко затопал по коридору.
- Мне пора, - сообщила Эля, не трогаясь с места.
- Скажите, Эля, он всегда такой или бывает другой?
- Он вполне приличный, - сказала Эля. - Только запуганный. Его из гороно выгнали, за прогрессивность. С тех пор он боится. Я думала, что когда он квартиры дождется, перестанет боятся. А он уже привык.
Эля засмеялась.
Дверь открылась, Николайчик сунул голову внутрь. Шляпа задела за край двери и упала. Николайчик присел на корточки и спросил:
- Мы не опоздаем, Эльвира?
- Я быстро поеду, - сказала девушка. - А мы о вас говорили.
- Я знаю, - Николайчик поднялся, напялил шляпу. - Я слышал.
Они ушли, но через минуту снова заглянула Эля.
- Я его отвезу и прямо за вами! Вы пока одевайтесь.
Горисполком занимал солидный, с колоннами, трехэтажный дом, в котором, вероятно, когда-то была гимназия. Когда они шли по широкому коридору, Шубин заглянул в открытую дверь и увидел, что пространство за ней разгорожено фанерными стенками, которые не доставали до потолка. Из-за стенок стрекотали машинки и стоял гул голосов. По коридору слонялись посетители, некоторые стояли, прислонившись к стенкам, или сидели на подоконниках. Последняя дверь в коридоре была обита пластиком. Справа и слева от нее были черные застекленные таблички. Справа - "В.Г.СИЛАНТЬЕВ", слева - "В.Г.Мышечкина". Мышечкина была изображена куда более мелкими буквами.
В приемной, где по обе стороны высокого узкого окна стояли столы и за ними сидели две пожилые секретарши, Эля сдернула кепку.
- Привела, - сказала она.
- Пусть товарищ подождет, - сказала правая секретарша. - У Василия Григорьевича совещание.
- Вы сидите, - сказала Эля, - я пойду Николайчика встречу. Он всегда здесь плутает. Сколько раз был, а плутает.
Шубин уселся на мягкий стул, рядом с дверью в кабинет. Дверь была обита таким же пластиком, как и внешняя, и возле нее висела точно такая же табличка.
Секретарши на Шубина не смотрели. Из кабинета долетали обрывки фраз, разговор шел на повышенных тонах.
- У меня детей из города увозят, - басил начальственный голос. - Завтра они по Свердловску понесут.
- Ты же знаешь, Василий Григорьевич, - отвечал другой голос, тоже начальственный, но повыше. - Все это бабьи сплетни. Кирилл, подтверди.
- Опасность сильно преувеличена, Василий Григорьевич. Мы неперерывано проводим замеры. Зараженность не увеличивается.
Третий голос был совсем не начальственный. Тенор.
- Кирилл - специалист. Ему за это деньги платят.
- Кто платит? Кто платит? - рычал Василий Григорьевич. - Ты же знаешь, что они митинг назначили на завтра?
- А вот это надо пресекать, - сказал второй голос наставительно. - Ты же понимаешь, с какими это делается целями и кому это нужно?
Возникла пауза. Потом Василий Григорьевич сказал, тоном ниже.
- Хоть вонь бы убрали. У меня сейчас из Москвы один будет…
- Откуда?
- Из Москвы.
- Я имею в виду - кто его прислал?
- Нет, не думай. По линии "Знания". Международник.
- Ну и что? Знаем мы этих международников.
- Вот я и говорю: нанюхается наших амбре, вернется, и в ЦК!
- Точно международник?
- Ну что ты заладил! Точно. Позавчера по телевизору выступал.
- Когда мне телевизор смотреть? Ты Кириенку предупредил?
- Милиция без меня знает. Но я думаю… всегда лучше запретить, чем разгонять.
- Должны быть зачинщики. Надо обезглавить.
- А перестройка?
- Мы не шутить собрались.
- А я и не шучу. Мне еще тут работать. У тебя Москва есть - прикроет. А меня кто прикроет? Ты?
Была пауза. Потом невнятное бурчание отдалившихся от двери голосов. И снова, уже понятнее:
- Отправь их куда-нибудь. Это в наших общих интересах.
- Наши общие интересы - служение народу.
- Смотри, как заговорил. Место бережешь?
- А мне еще до пенсии далеко. У тебя в списке Синявская… знакомая фамилия.
- Из пединститута.
- Давно на пенсию пора. А то еврей, который на площади сидел, голодал? Помнишь, Кириенко его на пятнадцать суток?
- Борис Мелконян. Он в списке есть.
- Армянин?
- Может, и еврей.
Снова была пауза. Потом:
- Возьми свою цидулю. Не буду я связываться. Пускай митингуют.
- Ты свое место так не спасешь. Им только дай палец.
- Лучше бы об очистных побеспокоился. Вторую очередь пустил, а об очистных опять забыл.
- А что я могу? Я же пишу, звоню - а мне: давай план!
- Детей из города вывозят.
- Положение нормализуется. За ноябрь аварийных сбросов не было.
- Я могу утверждать, что принятые меры должны оказаться действенными, - произнес долго молчавший тенор.
- А у меня письмо доцента Бруни. Он меня предупреждает санитарной инспекции не верить, потому что вы в кармане у Гронского.
- Василий Григорьевич, ну кто этому Бруни верит?
В приемную быстро вошел Николайчик. В руке он мял мокрую шляпу.
- Вы здесь? Как хорошо! Меня задержали, - сказал он. - Вас еще не приняли?
Шубин не ответил. Ему жаль было, что Николайчик принес с собой шум, перекрывший голоса из кабинета.
- А что? Он занят? - Николайчик повесил шляпу на вешалку, что стояла в углу приемной. И принялся стаскивать пальто. - У него кто-то есть?
- Гронский у него, с санинспекцией, - сказала секретарша недовольно. И Шубин понял, что она тоже слушала разговор из-за двери и ей тоже жаль, что Николайчик помешал.
- Тогда мы подождем, - сказал Николайчик, усаживаясь рядом с Шубиным. - Там проблемы важные.
Он чуть склонился к Шубину и понизил голос:
- В городе напряженная экологическая обстановка. Лично Василий Григорьевич в контакте с общественностью принимает энергичные меры. Я полагаю, что товарищ Гронский докладывает ситуацию на химзаводе. Подождем, хорошо? У нас еще есть время.
Секретарша громко хмыкнула, и Шубин понял, что этим она как бы обращается именно к нему, знающему истинное положение вещей и способному оценить лживость Николайчика. А вторая вдруг сказала:
- Могли бы, Федор Семенович, и внизу раздеться. Как все люди. У вас пальто все мокрое.
- Разумеется! - Николайчик вскочил, метнулся к вешалке, хотел было снять пальто, но замер. - Нет, - сказал он твердо. - В любую минуту нас пригласят. Я в следующий раз.
Дверь кабинета отворилась, и один за другим оттуда вышли три человека. Все трое были респектабельны, все в хороших импортных костюмах, белых сорочках и при галстуках. Подобных чиновников Шубин мог представить перенесенными в московский кабинет и ничем не нарушающими столичные церемонии. Первым вышел красавец, стройный, седовласый и розовощекий. Шубин наблюдал, как они прощаются, не обращая на него внимания. Значит, это и есть санинспекция. Мягкий, с брылями, улыбчивый, будет директор химзавода Гронский, а налитой явным здоровьем, обладатель геометрически правильного пробора - Силантьев.
Силантьев, пожимая руку Гронскому, заканчивал фразу:
- У нас там воздух сказочный… тайга.
Тут он увидел поднявшегося Шубина и склонившегося вперед Николайчика. Он чуть приподнял брови и кинул взгляд на большие настенные часы, словно счел приход визитеров преждевременным. Обращение к часам убедило Силантьева, что визитеры не поспешили, а он забыл о них за важными беседами, и, не выпуская руки Гронского, он шагнул к Шубину, подтягивая Гронского за собой.
- Простите, заговорились, - сказал он и властно вложил руку Гронского в ладонь Шубина. - Спасибо, что пришли, спасибо! К нам редко залетают птицы вашего полета.
Гронский крепко сжал руку Шубина и сразу отпустил, словно обжегся.
- Как же, - сказал он, - слышал. Вы позавчера по телевизору выступали?
- Вот именно, - обрадовался Силантьев и обратился к Гронскому: - Не останешься на лекцию? Товарищ Шубин согласился выступить перед аппаратом. Через полчаса.
- Ты же знаешь, - смущенно улыбнулся Гронский и стал похож на породистую собаку, - конец месяца. Я уж не помню, когда у меня выходной был.
- Ну хорошо, мы с тобой все обсудили, ты иди, трудись. Давай родине большую химию! А вы, товарищ Шубин, заходите в кабинет. Вера Осиповна, вы не будете так любезны угостить нас чайком? А то на улице мразь и холодина. Такой климат, что поделаешь? Рады бы перенести сюда сочинские пейзажи, но это дело - отдаленного будущего. Заходи, и ты, Федор Семенович, заходи. Все в бегах и заботах?
У безостановочного Силантьева был совсем другой голос, не тот, что звучал за дверью. На октаву выше, дробней, оживленней. Подталкивая Шубина в спину, он ввел его в кабинет, где стоял обязательный стол буквой "Т" для посетителей, а в стороне длинный, по десять стульев с каждой стороны, под зеленой скатертью - стол для заседаний. Над столом висел отретушированный портрет М.С.Горбачева, а в шкафу, занимавшем всю стену, стояли тома собрания сочинений В.И.Ленина, а также размещались медали, скульптурки и вымпелы.
Силантьев был демократичен, он усадил Шубина за длинный стол, сам сел рядом, показал жестом Николайчику, где ему поместиться.
- Чай, - сказал он, живительный напиток. Вы на западе и не знаете, как его пить надо.
В приоткрытую дверь было слышно, как звенит посудой Вера Осиповна.
- Пока еще индийский есть, - доверительно сообщил Силантьев.
- Но с нового года закрываем распределитель, все товары ветеранам и в торговую сеть. Социальная справедливость. Если посетите нас в следующем году, буду угощать грузинским.
- Может, к тому времени индийского чая хватит на всех? - вставил Шубин.
- Любопытная мысль. А у вас там есть сведения? Надо расширять закупки. Наверное, вы обращали внимание, что нас, так сказать, командировочных со стажем, всегда больше всего шокирует за рубежом не то, что у них шмотки на каждом шагу. Это привычно и нас не так уж касается. А вот продовольственное изобилие! Я недавно был в Кельне. Вы бывали в Кельне?
- Приходилось.
- Заглянул я там в чайный магазинчик, как раз напротив нашей гостиницы. По крайней мере, сто сортов чаю, я не преувеличиваю. И дешево, черт их побери. Я, знаете, чуть ли не половину командировочных ухлопал - всем привез. Да что деньги беречь - все равно копейки дают.
Вера Осиповна принесла чай и печенье на тарелке.
- Спасибо, - сказал Силантьев. - Живем мы скромно. Если бы заглянули в наш обыкновенный магазин, увидели бы, что у нас даже масло по талонам. Стыдно, стыдно людям в глаза смотреть. Но пока у нас нет изобилия, мы компенсируем его справедливостью. Помните, Вера Осиповна, какой я в апреле чай привез и ФРГ?
- Замечательный чай, - вздохнула Вера Осиповна.
Силантьев обернулся к Николайчику, который грел пальцы о чашку.
- Надеюсь, ты разработал программу нашему гостю? Твой долг обеспечить максимальную аудиторию - пусть люди встретятся, поговорят, послушают очевидца. Мы обязаны вести пропаганду на самом высоком уровне.
Николайчик вытащил из верхнего кармана пиджака еще более измявшуюся бумажку и вознамерился ее зачитывать, но Силантьев отмахнулся:
- Верю, верю, верю, пашешь, сил не жалеешь! Хорошие у нас местные кадры. Беречь надо, а мы не бережем. И платим недостаточно, и жилищная проблема находится в процессе решения.
- Василий Григорьевич, - сказал Николайчик, - вы обещали для нашего "Москвича" резину выделить. Помните?
- Что? Какую резину?
- Когда академик приезжал. Мы здесь сидели.
- Ну и хитрец ты, Николайчик, ну и хитрец! Знаешь, когда подкатиться к начальству. Сделаем, завтра Нечкину позвони.
Чай был хороший, крепкий.
- Как устроились? - спросил Силантьев. - Гостиница у нас обычная, но чисто. Правда, чисто?
Шубин хотел было сказать о мыле и туалетной бумаге, но сдержался. Откуда Силантьеву взять эту проклятую туалетную бумагу?
- Чисто, - сказал Шубин. - Только вода у вас не очень.
- Что? Вода? Какая вода? - Силантьев будто выпустил на секунду из себя другого человека, с начальственным голосом, настороженного и готового к борьбе. И тут же спохватился, загнав внутрь. - У нас много проблем. Много. Вот Федор Семенович как старожил помнит - какая вода у нас была! А в речке - каждый камешек! На любую глубину. Я ведь сам местный, и Плутова, так мы мальчишками вот таких сомов вытаскивали… Прогресс. Губим мы природу, не жалеем. Любую газету откроешь - что видишь? Уничтожение природы. Вот сейчас был у меня Гронский, директор нашего химзавода. Детище второй пятилетки. Вроде бы он мой друг и соратник, а с другой стороны, у нас с ним происходят большие споры. На него министерство давит - план! Нужна стране химия? Отвечаю - нужна! Но не за счет здоровья людей. Моя позиция бесспорна.
- А позиция завода? - спросил Шубин.
- В целом - конструктивная. Если будет у вас время, отвезем на очистные сооружения! В два с половиной миллиона обойдутся. Вернем воду нашей реке! Только не поддаваться панике и не прислушиваться к демагогам. Вы меня понимаете?
- Понимаю, - сказал Шубин.
- Мы от вас ничего не скрываем. Но и у меня к вам просьба, товарищ Шубин.
- Пожалуйста.
- У вас свежий взгляд. Объективный. Я вас по-товарищески прошу: если заметите или услышите что-нибудь интересное, или, скажем, тревожное - пожалуйста ко мне! Я готов в любой момент дать разъяснения. Ночью разбудите - я ваш!
Силантьев поднялся.
- Пора идти, товарищи наши уже собрались, ждут с нетерпением человека, который здоровался с госпожой Тэтчер.
Силантьев первым шагал по просторному коридору, как царь Петр вел сподвижников на строительство Петербурга. Ботинки у него были хорошо начищены. И подкованы. Уши прижаты, пробор уходил на затылок, и там волосы аккуратно и выверенно прикрывали начинающуюся лысинку.
На лестничной площадке курили две девицы. Они спрятали сигареты за спины. Силантьев сказал на ходу:
- Все в зал, все в зал!
Зал заседаний, некогда актовый зал гимназии, был полон. Двадцать рядов - быстро просчитал Шубин - по четырнадцать стульев. И все заняты. Девяносто процентов - женщины. Сколько же человек здесь трудится?
Некоторые начали подниматься, как перед уроком, другие принялись аплодировать. На сцене стояли три стула и микрофон. Силантьев энергичным жестом остановил аплодисменты и подошел к микрофону.
- Среди нас, - сказал он, находится известный журналист-международник, корреспондент газеты "Известия" Юрий Сергеевич Шубин.
Последним словом он вызвал в зале аплодисменты, причем именно такой мощности, что их можно было остановить новым движением руки.
Подходя к микрофону, Шубин краем глаза увидел, как Силантьев усаживается на стул за его спиной, чтобы вместе с товарищами по работе прослушать увлекательный рассказ московского лектора, который не пожалел времени, оторвался от своих важных дел ради сотрудников городского аппарата.
Потом, уже в середине лекции, Шубин снова кинул взгляд назад, но там был лишь Николайчик - весь внимание. Стул Силантьева был пуст.
Слушали так себе, и чем дальше, тем громче становилось шуршание в зале. Шубин не был профессиональным лектором и на каком-то очередном повышении шума смешался, забыл, о чем надо говорить, и, совершенно очевидно, с силой провидца, заглянувшего в коллективную душу аудитории, понял, насколько безразличны аргентинские и бразильские проблемы и даже выборы президента в США для тех, кто сидел в зале, надеясь, что лектор уложится минут в сорок и можно будет уйти с работы пораньше. Но этот московский лектор - еще относительно молодой и внешне интересный, хоть и не большого роста - все говорит и говорит и не соображает, да и как ему, сытому москвичу, сообразить, что еще надо бежать в прачечную, идти за ребенком в детский садик, а автобус набит и в магазине вечерняя очередь.
- А теперь я хотел бы, чтобы вы мне задали вопросы, - услышал Шубин собственный голос, что его удивило, потому что он настолько отвлекся, читая мысли слушательниц, что забыл о себе и не слышал конца лекции, видно гладкого и ожидаемого, потому что никто в зале не заметил раздвоения лектора.
Последовала небольшая пауза, прежде чем Шубин мог позволить себе сказать: "Раз вопросов сегодня нет, то я хотел бы поблагодарить вас за внимание…" И тут поднялся сурового вида ветеран с орденскими планками и начал прокашливаться. И по залу, мгновенно охваченному негодованием к человеку, остановившему благоприятное течение событий, прокатился свирепый гул, на что Николайчик, увидя, что наступил его час, вскочил и громко произнес:
- Товарищи! Лекция еще не закончена. Каждый получит возможность задать вопрос.
Словно и в самом деле шум возник от неуемного желания чиновниц засыпать Шубина вопросами.
- Нельзя ли уточнить, и поподробнее, товарищ лектор, - прогудел ветеран, - взаимные позиции Англии и Аргентины касательно Фолклендских, или Мальвинских, островов.
Зал послушно примолк, а Шубин покорно и слишком подробно принялся объяснять людям, которым и во сне не приснятся Фолклендские острова, как они были аннексированы Великобританией.
Зал шуршал, шептался и надеялся, что другого активиста не найдется. Но нашелся. Правда, в несколько ином облике.
Когда человек с планками начал прокашливаться, подготавливая новый вопрос, резко вскочила женщина, из породы крикливых, простоволосых любительниц правды-матки.
- Вы нам вместо Аргентины скажите, - выкрикнула она, - как в Москве обстановка с водой? Долго еще будем детей травить?
Зал сочувственно зашумел. Шубин не знал, что ответить, но ответил Николайчик.
- Я просил, - грозно сказал он, - задавать вопросы по сути дела, а не отвлекаться. И если вопросов по сути нет, то Юрий Сергеевич закончил лекцию.
В зале сразу стали вставать, потянулись к дверям, загалдели, и ни один человек не взглянул более на сцену. Николайчик был огорчен.
- Не ожидал такого выпада в этих стенах. Но вы не расстраивайтесь. Вечером будет совсем иначе, люди за свои деньги придут.
- Я не сомневаюсь, - сказал Шубин.
Шубин попал в поток женщин, они расступались, одна сказала спасибо, что приехали. Чья-то рука дотронулась до его пальцев - Шубин почувствовал, что ему передают сложенный лист бумаги. Хотел положить его в карман, но Николайчик замети и спросил:
- Что это вам дали?
- Записку, - сказал Шубин.
- Можете отдать ее мне, - сказал Николайчик. - Вам она не нужна.
- Не беспокойтесь, - сказал Шубин. - Я собираю записки.
До вечерней лекции в ДК "Текстильщик" оставалось еще часа три. "Москвича" не было. Шубин сказал, что дойдет до гостиницы сам. Николайчик обрадовался - сказал, что жена ждет обедать, а его язве нужна диета. И они попрощались.
Возвратясь в гостиницу, Шубин попросил у горничной чаю, достал купленную утром булку и устроил себе скромный диетический обед. Потом вспомнил о записке и достал ее из кармана.
Там было написано: