Фред Честер криво улыбнулся. Из-за чего он ударил в колокол, созывая друзей? Собственно говоря, ничего уж такого страшного у него не стряслось. С первого дня, как он оказался сотрудником "Вечернего звона", шеф полагал его такой же принадлежностью редакции, как пишущую машинку или телетайп. В этом смысле ничего особенного не произошло. Но вот, представьте себе, неделю назад в заметке о выставке восточных ковров черт дернул Фреда написать, что "верблюд" по-местному "орван", а какой-то дотошный читатель немедленно позвонил шефу и сказал, что "верблюд" на самом деле по-тамошнему вовсе "арван". В любой другой газете никто внимания не обратил бы на такую чепуху, но тут шеф увидел в ошибке Честера не просто большой смысл, но и злую намеренность, - почему бы вы думали? Потому, что фамилия владельца газеты, то есть шефа, Орван! Даниэль Орван, черт бы его побрал! И он, конечно, решил, что Фред нарочно ошибся, чтобы объявить всему свету, что его шеф - верблюд! В итоге этот воистину верблюжий болван пригласил к себе Честера и объявил ему об увольнении по мотивам… некомпетентности! Почему? Потому что впрямую за "орвана" выгонять вроде бы неудобно: сотрудники будут посмеиваться и шушукаться по углам, а шеф как огня боялся закоулочных разговоров и долгого жевания его имени - недаром же он верблюд! Вот он и припомнил Фреду, как тот два месяца назад не совсем точно процитировал Эмерсона: "Консерватор - это постаревший демократ, а демократ - это вышедший в семя консерватор". Вообще-то у Эмерсона сказано не "демократ", а "аристократ". Но Честер не просто цитировал политика, занимающегося философией, а сам делал политику. Потому замена "аристократа" на "демократа" была им заранее обдумана, оговорена в самом тексте, тем более что в данном случае он, Честер, куда точнее выразился, нежели сам Эмерсон, который, к слову сказать, хотя и считал себя демократом, на самом деле был типичным "вышедшим в семя" консерватором, в чем никто уже давно не сомневается…
- Ты что, на предвыборном митинге? - прервал Фреда Кахиня, иначе Честер не остановился бы.
Фред умолк, извинился перед друзьями, затем обвел всех тоскливым взором и вдруг коротко произнес:
- И еще Линда.
- Вот это уже по делу, - сказал Клод Серпино. - Что выкинула она?
Честер глубоко вздохнул, как это делают обычно дети после долгого плача: в несколько коротких приемов, как бы лесенкой. Друзья с искренним сочувствием посмотрели на него, потому что хорошо знали его жену и ее умение превращать мужа в выжатый лимон. Разумеется, как только Линда узнала об увольнении, она немедленно напомнила Фреду, что еще надо вносить взносы за дом, за машину, не говоря уже о том, что у Патерсона ею заказана шляпка, которую нельзя не взять, - что скажут Клоуки и Гиршнеры, когда узнают, что заказанная вещь оказалась невыкупленной, ей невозможно будет выйти на улицу! И что Фред, кого бы он ни строил из себя, конечно же стопроцентный неудачник, ему бы брать пример с Клоука, который не побрезговал в свое время чисткой ботинок, зато теперь имеет весьма доходную сапожную мастерскую и собственный дом, что куда важнее всех интеллектуальных разглагольствований и всех, с позволения сказать, "дружеских компаний". И это кто же такие "интеллектуалы"? Неужто темный махинатор Карел Кахиня, по которому давно скучает тюремная камера?! ("Это уже слишком, Фред, мог бы и не цитировать!") Или богач Клод Серпино, который по наследству получил свои миллионы и палец о палец не ударил для того, чтобы заработать собственными руками хотя бы один кларк, а теперь готов удавиться за каждый лемм?! (Клод только крякнул при этих словах Фреда и с интересом посмотрел на Шмерля, до которого, по-видимому, дошла очередь). А этот тщедушный галантерейщик, тоже мне "интеллектуал", уткнувшийся в свои подвязки и штрипки, в то время как его толстозадая Матильда… ("Фред!" - поднял руку Гард, останавливая друга и тем самым переводя огонь на себя, поскольку Честера уже несло.) Ах уж этот великий мыслитель Дэвид Гард, полюбуйтесь на этого "интеллектуала", чьи идеи относительно торжества справедливости и общества без преступлений по достоинству могут оценить лишь фокстерьеры, служащие в полиции ищейками! ("Благодарю, - слегка поклонился Гард. - Переходи к Рольфу".) Смешно сказать: профессор! - но за какие такие научные открытия этот Бейли накачивает и без того громадное пузо, если даже тебе нечего писать о нем во вшивом "Вечернем звоне", тоже мне, нобелевский лауреат! ("Так его, родимого! - подхватил Карел Кахиня. - Пусть знает глас народа! Или дать тебе, дорогой Рольф, последнее слово для оправдания?")
Все засмеялись, поскольку неловкость каждого была с лихвой компенсирована неудобством всех остальных.
- Я предлагаю выпить за Линду, - сказал вдруг Гард, поднимая бокал. - В конце концов, мужчины мы или нет? Фред, не забудь сказать Линде, что мы проявили по отношению к ней рыцарское благородство.
С этими словами он опрокинул в рот содержимое бокала, и его примеру последовали остальные, кроме Валери Шмерля, который, едва отхлебнув глоток минеральной, наклонился к Рольфу Бейли и шепотом спросил:
- Чего она там проехалась по поводу моей Матильды, ты не понял?
- А! - сказал Бейли. - Обычная женская зависть, выкинь из головы, дорогой Валери… Друзья, давайте все же подумаем, как помочь Фреду, тем более что, насколько я понимаю, наш уважаемый банкир теперь уж точно не намерен брать преподобную Линду на свое иждивение!
Клод Серпино снова крякнул, но уже с другим оттенком. Если в первый раз его "кряк" означал недоумение или, может быть, даже сердитость, то сейчас - прямодушное согласие со словами Бейли, ибо Серпино полагал, что деньги в наше время не цементируют, а скорее разъедают человеческие отношения, особенно в тех случаях, когда они претендуют на дружеские.
- Да, надо что-то придумать, - поддержал профессора Карел Кахиня. - Если мы не вместе, то, спрашивается, зачем мы здесь?
- Собственно говоря, я не прошу помощи, - резко заметил Честер. - Просто хочу излить душу.
- Вот тебе телефон, - чиркнул на бумажной салфетке цифры Кахиня. - Позвони в бюро "Душа в душу" и изливайся с утра до ночи. Кому еще хочется? - обратился он к присутствующим.
Все промолчали. Тогда Карел, сразу став серьезным, сказал:
- У меня есть идея. Надо сделать Фреда Честера, обладающего, как известно, дурацким, но в то же время независимым характером, официальным газетным чертом.
- Кем-кем? - не понял Шмерль.
Впрочем, и все остальные с удивлением посмотрели на воинственно настроенного Карела.
- Карел, - сказал Гард, - не увлекайся. Что ты имел в виду, говоря о редакционном черте?
- Даже всемогущий Бог, - веско начал Кахиня, - не мог обойтись без Сатаны. А кто такой Сатана, переводя его титул и должность на современный политический язык? Узаконенная оппозиция! Кто-то ведь должен отвечать за несовершенство мира, господа! Так и в газете. Готов спорить, что Орвану, хоть он и верблюд, надоело талдычить в своей газетенке все одно и то же, - пресно! Для игры с читателем ему нужна изюминка: внутренний оппозиционер! Пусть Честер продаст Орвану эту идею: я, мол, буду у вас чертом. Сатаной, а вы меня в вашей же собственной газете будете превращать в отбивную котлетку. Уж если это не свобода слова… Политично и очень доходно: мы, народ, обожаем скандальчики, кухонные свары и прочие виды полоскания грязного бельишка.
- А что? - сказал Гард. - В этом что-то есть. А, Фред?
- Циники вы… - пробормотал Честер.
- Ну, положим! - запротестовал Шмерль. - Я верю в идеалы.
- И правильно делаешь, так легче живется. Однако же не вера в идеалы нас объединяет!..
Действительно, всю эту разношерстную компанию объединяло нечто совсем другое, а что именно, не смог бы сформулировать и сам Карел Кахиня, несмотря на свой воистину феерический талант. Они встретились и подружились много лет назад, когда каждый из них не имел ничего, кроме самого большого богатства на свете: молодости. В ту пору шла война, вести которую они не хотели, потому что война была жестокой, позорной и гнусной. Свое отношение к ней они выразили открыто, за что угодили под суд и были приговорены трибуналом к расстрелу. Двое суток им пришлось просидеть под замком в ожидании казни, и эти сорок восемь последних часов сроднили молодых солдат так, словно и после смерти им надлежало жариться на одной сковородке в аду или шагать по райским кущам, обнявшись, как братья. На исходе вторых суток противник предпринял неожиданное наступление, прорвал оборону, ворвался на базу и благополучно взял в плен шестерых смертников, не считая кое-какой боевой техники, брошенной в пылу отступления. Потом все шестеро, отчаянно рискуя, бежали из плена, два года слонялись по миру, голодали, жили бурно и весело, как живут только в молодости, да к тому же чудом избежав смерти, а затем вернулись на родину, когда опозоренное войной правительство было вынуждено объявить амнистию. Что самое удивительное: спустя много лет они сохранили дружбу, хотя ничего, кроме общих воспоминаний, у них не было, да и быть не могло, шесть человек двинулись по жизни шестью разными дорогами, которые, начавшись в одной точке, все более и более расходились. Собравшись как-то раз в ресторанчике "И ты, Брут!", они с такой горечью прочувствовали грядущее расставание, что приняли поистине одухотворяющее решение: собираться и впредь, кем бы и каким бы каждый из них ни стал. Причем собираться по первому зову любого члена компании, и не для простого застолья, а для того, чтобы оказать ему помощь, если он в ней нуждается. Несмотря на то что они были тогда молоды, им хватило житейской мудрости с самого начала оговорить главное условие этих встреч: помощь должна носить исключительно духовный характер, ни в коем случае не меркантильный, - право же, ничто так не способствует долголетию добрых товарищеских отношений, как независимость друг от друга в денежном или ином корыстном смысле.
- Карел выдвинул дельное предложение, - веско проговорил Серпино, в очередной раз промокая салфеткой пышные усы. - Раз у Фреда такой мерзкий характер, пусть уж будет мерзким и его журналистское амплуа…
- Речь идет, - вставил Бейли, - всего лишь о том, что такое положение Честера надо в редакции узаконить. Пойдет ли на это Верблюд? Или, может, ты поговоришь с ним, Клод, тем более что он держит свой капитал в твоем банке?
- Никогда не думал, что человек, занимающийся чистой наукой, может обладать такой низменной житейской информацией, - проворчал Клод Серпино.
На маленькой эстраде тем временем появилась девица и со смущенной улыбкой школьницы стала медленно раздеваться в такт музыке.
- Симпатичная малышка, - оживился Валери Шмерль, отвлекая внимание друзей в самый напряженный момент общего разговора. - Да ведь каких денег небось стоит!
- Из твоей одной Матильды можно сделать десяток таких малышек, - съязвил Кахиня.
- Что ты хочешь этим сказать? - начал было заводиться Шмерль, однако Гард, произнеся короткое "Брек!", прервал раунд.
- Друзья, - сказал он, наполняя бокалы, - вернемся к нашим баранам!
- Ты хотел, вероятно, сказать: к барану, то есть к Фреду? - не сдержался Кахиня.
Гард оставил реплику без внимания, зато Честер бросил на Карела уничтожающий взгляд, от которого Кахиня, будь он соломенным, вспыхнул бы как от огня.
- Мне кажется, - продолжал Гард, - что реально помочь Фреду может лишь Клод, и я полагаю…
- А я - нет, - отрезал Серпино. - Банкир, да будет вам известно, тот же таксист, только в финансовом смысле: одному доверено время, другому - деньги. Вдобавок, насколько мне известно, всеми делами Орвана заправляет его жена, а у меня к ней нет хода. Решительно никакого! Эта дама, урожденная Гриппски, весьма упрямая, аристократических кровей особа, уж я-то знаю!
- Как, как ты сказал? Гриппски?! - встрепенулся Кахиня. - Не та ли это Гриппски, которую зовут Аделаида и которую в некоторых джентльменских кругах, не будем уточнять, каких именно, до замужества звали Идка-вонючка? Хорошее прозвище, не так ли, господа? Вонючка Гриппски, она же Скунсиха!
- Я с ней не в таких отношениях, - сказал Серпино, - чтобы знать ее прошлое. Но зовут ее действительно Аделаида. Так на что ты намекаешь. Карел, и что за сим следует?
- Ничего особенного, - пожал плечами Кахиня. - Фред, будь другом, облегчи совесть, заткни свои нежные уши! Ну а теперь начнем взрослый разговор. Пусть Гард заглянет в свои давние календари, найдет там небольшой сюжет - и дело в шляпе!
- Прелестно, - сказал Гард с выражением. - Шантаж плюс использование служебного положения в личных целях, статья…
- В дружеских, проклятый законник и чистоплюй, в дружеских! - взревел Кахиня. - Господи, куда катится мир! Можно подумать, что люди вплетают в свои биографии интимные сюжетики для музеев святого зачатия непорочных криминалистов!
- Какие музеи? - вдруг сказал Шмерль. - Какие календари? При чем тут зачатие?! Профессор, объясни мне, что там за календари с сюжетами у комиссара?
- Шмерлюшко, дорогой мой. - Кахиня встал и обнял его за плечи. - От Аделаиды, которая "вонючка", зависит, сможет ли наш незабвенный Фред Честер занять место в редакции, которое даст ему возможность обеспечить относительно приличную жизнь своей любимой и тоже незабвенной Линде, а от нашего комиссара, в свою очередь, зависит…
- Тогда почему же он…
- Сукины дети, - выругался Гард. - И вы же меня еще осуждаете!
- Да, осуждаем, - веско проговорил Рольф Бейли. - Потому что ты видишь или предпочитаешь видеть только одно решение этого нехитрого морального уравнения, тогда как их несколько.
- Слушайте Науку, слушайте! - вскричал Кахиня. - Ее устами глаголет Истина!
Профессор остановил его плавным движением руки:
- Не очень морально копаться в чужом грязном белье, лучше торговать чистым, как это делает наш Валери Шмерль, тут я совершенно с комиссаром согласен. Но, господа, всякая истина конкретна. Поставим вопрос так, как он должен стоять. Закон обязан торжествовать, зло должно быть наказано, аксиоматично, не так ли? Однако в реальности мы наблюдаем другую картину. В частности, мелкое зло в лице мадам Гриппски, судя по всему, обвело закон вокруг пальца и торжествует. В чем тогда состоит нравственный долг порядочного человека и стража закона, каким не без основания считает себя Гард? Конечно же не в умытии рук. Абстрагируясь от конкретных дел нашего друга Фреда Честера, он все равно обязан хотя бы отчасти восстановить справедливость, даже если для этого надо слегка зажать чувствительный к этико-юридическим нюансам и запахам нос. Иначе он фактически и морально становится пособником данной нечистоплотной особы. И вообще, это тот случай, когда высшая цель оправдывает средства. Не так ли, други мои?
- Так! - воскликнул Кахиня.
- Так! - восторженно глядя на профессора, сказал Валери Шмерль. - Все как в учебнике.
Клод Серпино промолчал. Честер давно уже заткнул уши. Гард хмыкнул: внутренне он был в общем согласен, но не любил, когда его "дожимали".
- Спасибо, Рольф, - сказал он с оттенком язвительности. - Послушав твою лекцию, я почувствовал себя лет на двадцать помолодевшим и, как дитя, просветленным.
- Всегда готов помочь ближнему, - поклонился тот.
- Браво! - сказал Кахиня. - Так выпьем же за Науку, которая нам отпускает грехи наши!
- Славно, мальчики, - внезапно рассмеялся Серпино и подмигнул всем, на мгновение превращаясь в того давнего парня, который жил, поплевывая на отцовские миллионы и на всю систему в целом, за исключением разве что Солнечной. - Итак, ребята, роли распределены: Гард лезет в замочную скважину будуара, я его финансово подстраховываю, идейное начало в руках Карела, научное руководство и нравственную чистоту предприятия обеспечивает Рольф, а тебе, Шмерль, придется стоять на стреме…
- Что?! - Валери обвел всех недоуменным взглядом, чем вызвал общий взрыв хохота. - Да ну вас к черту! Мало того что у меня печень, вы еще отводите мне самую низкую роль. Вот вам! В замочную скважину, как самого пузатого, мы пропихиваем Рольфа, а на шухере пусть стоит Гард, он уж как-нибудь сговорится с полицейскими. Я же, как единственный честный человек, возьму на себя общее руководство.
Серпино фыркнул в бокал и замахал руками:
- Хватит, хватит, уморить задумали! У меня же давление поднимается, банкиру же не положено умирать со смеху… Фред, да вынь ты из ушей свои затычки! Поговорим о чем-нибудь нейтральном. Например, о том, скоро ли Гард посадит Кахиню.
- Он меня никогда не посадит, - мгновенно парировал Карел. - И не потому, что он мой друг, а потому, что я его друг! Только это и заставляет меня уважать закон, который он бережет!
- А может быть, ты с возрастом становишься просто умнее и осторожнее? - прогудел Бейли.
- Ха! Умнее! Конечно умнее! А вот осторожнее - вряд ли. Недавно одним движением руки я остановил в шесть часов вечера движение по Центральной улице, заработав при этом сто пятьдесят кларков!
- Это невозможно, - сказал Гард. - Остановить движение в часы пик? На Центральной?!
- Но я это сделал. На пари.
- Интересно, - сказал Гард. - Надеюсь, мы не услышим ничего предосудительного?