Я не стала говорить Бальдульфу, что механизм самоликвидации мог быть куда более изощренным. Например, запрограммированным на активацию в случае, если кто-то любопытный попытается проникнуть внутрь. Кажется, велеты использовали в последней войне что-то похожее. Если так, сражение с Темным культом может закончиться, так толком и не начавшись. Конечно, графские коновалы при страже могли определить, что в теле не содержится взрывчатки, но Темные культы всегда славились изобретательностью. Как на счет потайного кармана во внутренностях тела, которая извергает наружу хорошую порцию соляной или плавиковой кислоты?.. Или еще интереснее - вращенная в какой-нибудь сосуд органическая ампула с возбудителем смертоносной болезни. Та же чума отлично сгодится. Одно неосторожное движение - и четверо человек в этом доме уже через двое суток превратятся в живых мертвецов, истекающих гноем и молящих смерть о скором приходе. Я мысленно поежилась. Будь моя воля - выставила бы всех за дверь. Но я слишком хорошо знала Бальдульфа чтобы допускать, что он позволит мне такой фокус.
- Как жаль, что у нас только один мертвец, - протянула я, наблюдая за тем, как обретшая небывалую твердость рука Клаудо рассекает ланцетом податливую серую кожу, мягкую и тонкую, как у подгнившего яблока.
- Вот уж точно горе… - проворчал Бальдульф, - И так трупниной в доме разит, как в чумном бараке. Не уверен, что сегодня смогу толком поесть…
- Я имею в виду, что один мертвец - это хорошо, но было бы лучше иметь парочку. Да, я про того, второго, который совершил торжественное самосожжение в доме отца Гидеона. Ламберт, вы уверены, что от него совсем мало осталось?
- Это термическая граната, госпожа Альберка, - отозвался стражник, - Она дает температуру в две тысячи четыреста градусов по Цельсию в радиусе метра от эпицентра взрыва. От него не просто мало осталось, от него вовсе ничего не осталось, не считая щепотки пепла. И то было бы затруднительно определить, кому она принадлежит - останкам человека, мебели или ковра в спальне. Нет, боюсь, что это единственный мертвец, которого я могу вам предложить.
- И на том спасибо, - вздохнула я, - Действительно, я становлюсь слишком привередливой. Прежде мне и вовсе не преподносили мертвецов, капитан.
- Счастлив, что мог услужить этой приятной малостью, - он козырнул.
- А вы галантны… Дьявол, в медицинских атласах это все выглядит совершенно иначе!
- Это ваш первый раз?
- Ага. И, по-моему, для первого раза недурно вышло! Смотрите, как я ловко проникла в брюшину. Эта штука называется "corpus ventriculi". А это, если я не ошибаюсь, "pancreas".
- Прощай, пирог с потрохами, - Бальдульф тяжело вздохнул, - Вряд ли я теперь когда-то смогу его есть.
- Не пытайся казаться более тонкокожим, чем ты есть, Баль. Ты будешь уписывать его уже через минуту… А, зараза… Мне стоило догадаться, что это "vesica fellea". Думаю, на войне ты видел достаточно того чтобы смотреть на это как на детскую игру.
- На войне - оно всякое бывало, конечно… Бывало, идешь с кем в цепи, только оглянулся - а его уже прямым попаданием хватило. Был человек - и нету. Только сапоги его торчат, а что есть остального и где - никакой возможности разобрать уж нет. Пуговицы дымятся разве что. Чисто паштет - хоть на хлеб мажь. Всяко видел, Альби. Но там оно как-то проще что ли было. А когда во внутренности ковыряются, вот этого не люблю. С мертвеца спрос маленький, отвоевался - и ступай себе на пенсию, в адских котлах кости парить…
- Этот мертвец может быть особенным. Он нам многое еще расскажет.
- И что он нынче говорит?
- Пока ничего ясного. Печень увеличена, это вижу. Видимо, при жизни не дурак был приложиться к бутылочке. Легкие паршивые, изъедены все. Или работал на какой-то химической фабрике, или жил на улицах. Скорее, первое - на бездомного он все-таки не похож.
- Почему? - живо заинтересовался Ламберт.
- Кожа. Смотрите на срез. Эпидермис в весьма недурном состоянии. У тех, кто долго живет на улицах, он слазит клочьями, как на варенном мясе. Кислотные дожди, солнечные ожоги, радиационные поражения… К тому же наш мертвец сохранил немного волос на голове и - вот уж роскошь! - практически все ногти. Он, конечно, из черни, но не с улиц. Напротив, я бы сказала, что для своего возраста он удивительно неплохо сохранился по меркам Нанта. Если бы не дыба, еще лет десять протянул бы, а то и двадцать.
- Это странно, пожалуй.
- В нашем случае вряд ли.
- Если он работал на Темный культ, то отчего такое плохое состояние органов? Если члены этого культа поголовно бедняки в подобном состоянии, не думаю, что противостояние с ним чревато для нас серьезной опасностью.
- О, не делайте ошибки, Ламберт, - ведомый моими мыслями Клаудо погрозил ему пальцем, и выглядело это, наверно, довольно комично, - Это всего лишь низшее звено в иерархии культа. Уличный пес, служащий для выполнения нехитрых поручений. И для этого он обладает превосходной маскировкой. Достаточно сказать, что ваши заплечных дел мастера пытали его несколько часов, и позже ни у них, ни у вас не возникло даже мысли о Темном культе. Я думаю, те, кто отправили его на задание, куда, куда серьезнее…
- Вы говорите о…
- Да, - сказала я просто, - Я говорю про высокородных господ вроде вас. Думаю, отец Гидеон подтвердит, что тлетворное влияние Темных культов распространяется в первую очередь отнюдь не среди черни…
- Высокородные культисты? - у Ламберта даже лицо исказилось, - Не через край ли это, госпожа Альберка?
- И, между тем, она совершенно права, - сказал отец Гидеон, но без злорадства, даже устало, - Всякий Темный культ берет начало наверху. Он относится к тем растениям, которые растут сверху вниз. И это объяснимо. Именно среди высокородных господ, чье время проходит между балами, турнирами, соколиной охотой, дуэлями и аудиенциями, тлетворные искусы Сатаны находят больше всего благодарно внимающих ушей. Пресыщенность, безделье и самоуверенность - благотворная почва для адских семян. Как правило, начинается все достаточно невинно, или выглядит таковым. Всякого рода дискуссии о благом и грешном начале, о человеческой сущности, о догматах веры.
- Вы бы и разговоры запретили, будь ваша воля, - буркнул Ламберт.
- Зло начинается с малого, господин капитан. Слово было в начале сотворения этого мира, и со слова начинается его распад. Слово может быть зерном зла - оброненное в нужное сердце, уже тронутое грехом алчности, похоти, прелюбодеяния, властолюбия и гордыни, оно быстро пустит побеги. С невинных разговоров начинаются куда более серьезные - о роли Церкви и Папы в мире, о манихейской ереси, об альбигонстве… Человеческая самоуверенность не знает границ, и стоит лишь немного ее подтолкнуть, как последствия не заставят себя ждать. Не пройдет и года, как высокородные спорщики и философы уже проклинают Церковь и насмехаются над добродетелью. Так и рождается Темный культ, господа. А вовсе не с жертвоприношений в полночь на кладбище. Именно поэтому он опасен. Чернь, как ни странно, куда меньше подвержена этому, и понятно, отчего. Чернь глупа, зла, голодна, злобна и ленива, она невоздержанна во всем, она грешит, богохульствует, лицемерно кается, крадет… Но все это не от изначальной ее греховности, все это от бескормицы, болезней, непомерного труда, сеньорского произвола, войн и скверной еды. Темные культы - это не для черни. Чернь спешит набить брюхо, стащить то, что плохо лежит, пырнуть кого-нибудь в подворотне ножом, найти женщину для продолжения рода и помереть, как кляча, под забором. Она не задается вопросами устройства мира и теологическими рассуждениями. Она проста и бесхитростна по своей природе. Вот почему я согласен с Альберкой - кем бы ни был этот несчастный, он был лишь слугой на побегушках в Темном культе, одноразовым инструментом, который выполнил свою работу и теперь вышвырнут.
В течении лекции отца Гидеона я не отвлекалась от работы. Руки Клаудо были неуклюжи и не приспособлены для такой тонкой работы, да и я то и дело оказывалась в замешательстве, но потихоньку работа спорилась.
- Приходится признать, что это не дураки, - сказала я с сожалением, - По крайней мере им хватило ума удалить метку крещения со своих слуг. Это понятно, ведь стоит установить личность исполнителя, как от него могут протянуться ниточки к тем, от кого он получал приказы. И эта ниточка надежно обрублена. Метка удалена хирургическим путем, и очень тонко. Это не те кустарные операции, производимые в притонах душегубам, которым нечего терять. Я вижу лишь крошечные застарелые рубцы. Определенно, здесь участвовал лекарь.
- Как давно была удалена метка? - спросил отец Гидеон с неподдельным интересом.
- Эээ… Слишком сложный вопрос для человека, который впервые взял в руки ланцет, отче. Но, полагаю, это произошло лет пять назад или более.
- Этот факт нам ничего не дает. Кроме упрека в адрес стражи, которая позволяет людям по пять лет находится на улицах с удаленной меткой крещения…
- Стража не занимается поголовных отловом бедняков, - вяло отозвался Ламберт, - И вообще, это вам не худо бы следить за своей паствой.
- У нас пока нет даже доказательств тому, что он относился к моей пастве. Этот человек мог быть не из Нанта.
- Верно, - сказала я, - Мы не знаем, где он жил прежде. Мы можем сделать снимок и показать его на улицах, хоть и не уверена, что это принесет результат.
- Не принесет. Я приказал это сделать еще в самый первый день. Этого парня никто не знает. Тоже не показатель - в Нанте несколько миллионов голов черни, и не все знакомы друг с другом.
- Плохо. Отец Гидеон, передайте, пожалуйста, мне вон ту пилку. Нет, с раздвоенным концом. Да-да… Мне надо чем-то вскрыть его кости. Приходится заметить, что это весьма упрямый мертвец.
- И он - наша единственная ниточка?
- Похоже на то. Посудите сами, что у нас есть на руках. Нет свидетелей, не считая самого отца Гидеона, нет вещественных улик, нет подозреваемых, нет четкой теорий, словом, нет абсолютно ничего. Два мертвеца при таинственных обстоятельствах, похищенный манипул и термическая граната - вот и весь наш скромный актив. И из всего этого на руках имеется лишь этот добрый человек… Или у вас есть еще предположения относительно того, откуда начинать?
- Увы.
- Отец Гидеон, вон ту плошку… Мне надо куда-то положить его сердце. Спасибо.
- Эта нить может оборваться, как и прочие, - сказал Ламберт, - Если Темный культ столь искушен в подобных делах, мы можем вовсе ничего не найти. У этого ублюдка вполне может не быть никаких имплантов, и вообще никаких искусственных объектов. Ведь они возбудили бы чье-то подозрение, если бы тайный агент угодил на вскрытие. Вы допускаете это?
- Вы быстро умнеете, - проворчала я, - Меня это даже пугает. Разумеется, черт возьми, я это допускаю! И, триста чертей, с каждой минутой я уверяюсь в этом все больше и больше. Да что толку? Это то немногое, что я могу сделать, и нет резона задаваться вопросом, что еще бы я сделала, если бы могла. Сейчас я собираюсь сосредоточиться на этом. Я не ищу ничего конкретного, моя задача лишь разобрать его на составляющие и тщательно осмотреть. Если нам повезет, мы найдем… что-то. Что-то интересное, надеюсь.
- Если он из темного отродья, должна быть метка! - не удержался Бальдульф, - Так всегда бывает. Вроде родимого пятна или как-то еще. Три шестерки, или крест перевернутый или…
- Извини, Баль, но вряд ли они такие дураки чтобы метить подобным образом своих слуг. Правда, отче?
- Правда, - согласился священник, - Первые культы еще использовали так называемые сатанинские метки, но эта практика быстро была оставлена, ведь подобная метка, стоит только ее носителю оказаться в руках церковных дознавателей, с головой выдает служителя культа. Даже микроскопические отметины можно заметить, пользуясь современными средствами.
- Ну вот. Так что глупо ожидать сюрпризов. Что ж, его желудок и легкие чисты. Никаких подозрительных участков, объектов или знаков. Но рано унывать, ведь у нас осталось еще столько всего интересного!
- А еще у нас осталось четыре дня до Праздника Тела и Крови Христовых, - не удержался отец Гидеон, - Это значит, что времени мало, как никогда.
- И вы собираетесь участвовать в богослужении? - спросил Ламберт.
- Разумеется, собираюсь! Это мой собор, и Праздник Тела и Крови Христовых - один из важнейших. Я буду вести торжественную службу, даже если Темный культ явится по мою душу.
- Безрассудство. Вы и так их мишень, отче. Не знаю, для какой цели они вознамерились вас заполучить, но, огорченные парой неудач, эти ребята могут решиться на что-то очень резкое и неприятное… для вас, конечно. Им хватит одного снайпера на крыше. Или брошенной из толпы гранаты. Отец Гидеон, я не считаю себя вправе вмешиваться в ваш церковный распорядок, но полагаю необходимым настоять на том, чтоб вы не участвовали в церемонии. Слишком велик риск.
- Исключено, - твердо ответил священник, и эта твердость могла соперничать с латами Ламберта, - Это не просто почетное право, это моя обязанность, уклонение от которой будет проявлением трусости перед лицом опасности, и предательством моей паствы.
- Думаете, ваша паства обрадуется, получив еще одного великомученика? Бросьте, наверняка можно найти выход… В вашем соборе не один священник, наверняка вы можете доверить эту почетную обязанность кому-нибудь другому.
- Интересно, что скажет по этому поводу ваш граф!
Ламберт смутился.
- Я не подумал о нем.
- Естественно. В течении многих лет граф Нантский присутствовал на торжестве на правах почетного гостя и мецената. Из моих рук он всегда принимал чашу вина, символизирующую кровь Христову… Мое отсутствие будет расценено как прямое оскорбление и, кроме того…
- Так вот в чем дело! - крикнула я, позабыв обо всем, - Точно! Так и думала!
- Что? Что вы нашли? - встрепенулся Ламберт.
- Вино! Так вот для кого вы припрятали эту бутылочку "Бароло", святой отец! Для графа!
Отец Гидеон лишь улыбнулся.
- Вы меня раскусили, Альберка. Это действительно особое вино и оно предназначается особому человеку.
- Вот оно, истинное отношение к пастве… - сказала я горько, - Обычные прихожане получают глоток горькой разбавленной мадеры, а графья - чашу сладкого "Бароло" полуторавековой выдержки. И как после этого верить в справедливость святых отцов?
- Ну, вы уж преувеличиваете… - смущенно пробормотал отец Гидеон, - Вино - это лишь символ пролитой за наши грехи крови, и было бы… кхм… безрассудно полагать, что…
- Могу ли я после этого полагать вас своим духовным пастырем? Вы пожалели стакан вина несчастной калеке, который для нее был бы слаще нектара! И для кого? Для высокородного графа, который таким вином разве что своих жеребцов поит! Это ли справедливость, о которой нам говорят с амвонов? Это ли равенство рабов Божьих пред ликом его?..
- Альберка, перестаньте же… Ради Бога, Ламберт, скажите ей!
- Что скажите? - я насторожилась, - Ламберт, вы что-то забыли мне сказать?
- Это вино… в некотором смысле и верно особое, - сказал Ламберт, помешкав, осторожно подбирая слова, - И святой отец в этом прав. Тут все несколько сложнее. Видите ли, Его Сиятельство… скажем так, его высокое положение обязывает его соблюдать некоторые нормы… м-ммм… безопасности.
- Лопать такое вино, за бутыль которого можно купить приличный дом, это значит заботиться о своей безопасности? - фыркнула я, - Посмотрите, какую дрянь приходится пить мне. И ничего, вполне жива! Отец, держите… Кажется, это ileum. По крайней мере, мне хочется в это верить…
- Здесь другое, госпожа Альберка. Его Сиятельство бесчисленное количество раз подвергался покушениям. Для его положения это неудивительно. В конце концов он один из старейших графов Империи, добрый друг самого Императора и его старый боевой сподвижник. Только за последний год, насколько я знаю, на него было совершено восемь покушений.
- А еще говорят, граф не пользуется любовью в народе… - съязвила я.
- Народ здесь не при чем. Это все политика. Светские развлечения. Политика - это как пруд, набитый хищной зубастой рыбой. Более крупная глотает более мелкую, и так веками. Но иногда и мелкая рыбешка спешит урвать свой кусок, попытавшись ухватить за жабры того, кто уже кажется постаревшим и утратившим хватку…
- В таком случае, граф Нантский, должно быть, матерая опытная акула, сжевавшая не одного претендента.
- Не буду спорить, - вежливо сказал Ламберт, - Граф играет в эти великосветские игры еще с тех пор, когда не было на свете и наших с вами родителей. Как бы то ни было, он понимает их правила, и старается лишний раз не провоцировать своих недругов, а их у него более чем достаточно, смею вас уверить. У графа многочисленная профессиональная охрана, он никогда не появляется на публике без своего личного эскорта, двух дюжин фламандских наемников, и там, где он появляется, замаскированные агенты заранее распрыскивают нейтрализаторы токсинов и био-блокаторы. Да, все и верно серьезно. Его еду перед трапезой пробуют несколько человек, и даже пылинка не пролетит незамеченной в его покои.
- Если вы не видите горькую слезу, скатившуюся по моей щеке от жалости к Его Сиятельству, так это только из-за того, что слезные железы Клаудо функционируют уже не так, как прежде…
- Не иронизируйте, госпожа Альберка.
- И не думаю. Так что не так с этим распроклятым вином?
- Время от времени Его Сиятельство принимает участие в церковных праздниках. Во время которых ему, как и прочим прихожанам, приходится причащаться и вкушать вино как символ крови Христовой.
- И на этот случай всегда полезно иметь бутылочку из графского погреба, а то ведь и кровь может отличаться на вкус… Извините. Продолжайте, Ламберт.
- Это вино действительно из графских погребов. Но это вопрос не вкуса, а, опять же, безопасности. Подобная бутылка каждый год со всеми предосторожностями вручается графским доверенным лицом отцу Гидеону за несколько дней до праздника чтобы он совершил над ним все необходимые таинства. Это вино находится в его личной ответственности, и сохраняется даже не в соборе, а в кабинете святого отца.
- Он настолько боится отравления? Хотя, неудивительно… Стойте, а вам не приходило в голову, что кто-то из незваных гостей уже отравил его? Вдруг настоящей мишенью являетесь не вы, а граф, и…
Против моих ожиданий отец Гидеон не испугался.
- Нет, все в порядке. Вино хранилось у меня в особом сейфе, я достал его аккурат перед вашим приходом чтобы убедиться в его сохранности. Я полностью уверен, что чужая рука к нему не прикасалась.
- Если надо, я могу снять пробу. Нет, не благодарите меня за великодушность, это в моей природе. Я понимаю, что за опасность грозит при этом моей жизни, но раз речь идет о здоровье нашего дорогого графа…
- Думаю, в этом нет нужды. Итак, теперь вы понимаете, почему я не могу отказаться от участия в торжественном богослужении.